- 181 -

КОЛЫМСКИЕ БУДНИ

 

— Раздевайтесь! Быстро! Вешайте вещи на кольца для прожарки.

— А меховые вещи куда?

— Все вешайте, не бойтесь, ничто с вашими мехами не случится.

— Да ведь наши меха-то мокрые!

— Вот и высохнут!

Моечное отделение: ни шайки, ни тазика. Возле кранов столпотворение — каждый, давя других, стремится глотнуть водички. Под душем то же самое. Пока давили друг друга, бегая от крана к душу, время мойки прошло. «А ну, выходи быстрей, размылись! Надо было на свободе мыться, выходи!»

— Банщики — ребята здоровые — отрывали людей от кранов и выбрасывали в раздевалку, «На пересылке намоетесь!» — отвечали нам.— «Подходи по одному, расписывайтесь в ведомости за получение одежды!» — В открытое окно каптерки выбросили связки одежды в комплекте: пара нижнего белья, пошитого из неотбеленой бязи, телогрейка, ватные брюки, шапка «министерская, на рыбьем меху», рукавицы ватные, бурки, тоже ватные, подшитые кошмой. Все, больше ничего не положено.

— А наша одежда где?

— Свой деревянный бушлат получите на прииске. Понятно? Выходи и стройся строго по пятеркам. Живо!

Вечером 18 декабря 1946 года мы выехали из Магадана, направляясь на прииск. Преодолев за 6 суток путь в 640 км, 24 декабря, ночью, мы прибыли на прииск Мальдяк. Мороз -56. Нас принимали надзиратели и лагерная хозобслуга.

— Хасан, забирай их и веди в палатку № 1.

— Пошли за мной.

В палатке двухъярусные нары располагались не сплошняком, а в виде вагонок.

— Вот тут устраивайтесь, кто где пожелает. Вам повезло, тут тепло. Вон за дверью живет и там же работает сапожник. Вот он и протопил сегодня печь, а завтра сами будете топить, если не хотите замерзнуть. Понятно объясняю?

— Вполне понятно.

— Лады, я — староста зоны. Если завтра утром обнаружу около барака хоть единственный рисунок на снегу, всех буду бить забурником до потери сознания.

— Товарищ староста, а если рисунок сделает кто-нибудь из соседней палатки, тогда как?

— Не сделает никто другой, кроме вас, я в этом уверен.

Утром познакомились с бригадиром. Его фамилия была Толмачев. Получив паечку 600 грамм, мы направились в столовую. Там не было ни столов, ни сидений, к тому же она не отапливалась. Посуда в столовой была такая же, как

 

- 182 -

в Магаданской пересылке, изготовлена из консервных банок местными умельцами-жестянщиками. Меню было изысканным, один «супчик» чего стоил: на шестьсот литров воды разварили три ведра соленой колбы, а на заправку шло ведро соленой кильки. Вкус у этой зеленой жижи был «специфический». Надо сказать, что мы приехали на прииск Мальдяк в удачное время: с 20 декабря морозы стояли -56, поэтому тем, кто работал на поверхности, дни актировали и на работу не выводили. Вскоре температура поднялась до -50, наступили колымские рабочие будни.

О буднях потом. Сейчас расскажу о страшном горе, которое пережил в первый год пребывания на Колыме — гибели моего дорого друга Лени Исаева. Мы познакомились с ним в Новосибирской пересылке в 1946 году. Познакомившись, быстро сдружились. Леня сидел первый год. До ареста он жил в Новосибирске вместе с матерью. Мать его работала в каком-то учебном заведении. Отец погиб на фронте. Ему шел 19-й год. На нары он попал по глупости: связался с уголовной компанией, которая промышляла грабежом квартир. В те голодные годы можно было запросто попасть в криминальную историю. Так вышло, что мы вместе ушли на этап из Новосибирской пересылки. Всю дорогу до Находки держались рядом. Потом были: рубка в Находкинской пересылке, трюм теплохода «Советская Латвия» — все это мы прошли вместе, поддерживая друг друга.

Я к тому времени уже отсидел 7 лет. За это время успел кое-чему научиться, накопил опыт лагерной жизни. Я понимал, что в колымских лагерях жестче, чем где-либо, действовали законы беспощадной борьбы за выживание: сильный пожирал слабого. Таков был закон Севера, закон Колымы. Не зря поется в песне:

 

Будь проклята ты, Колыма,

Что названа черной планетой.

Сойдешь поневоле с ума,

Отсюда возврата уж нету.

 

Да! С Колымы вернулись немногие. Примерно, из сотни привезенных сюда каторжан вернулись десять, а может, и того меньше. Кроме того, я знал, что там процветал гомосексуализм. А мой юный друг был очень красивый парень. Я очень боялся, что Леня по неопытности попадет в лапы извращенцев. Поэтому я в меру своих сил и возможностей оберегал его от этой беды. И уберег. А вот уберечь от гибели не смог...

Все началось с того, что Леня задумал бежать из лагеря. Своими тайными мыслями он, естественно, поделился со мной. Я запретил ему даже думать об этом. С Колымы не убежишь. Но он не послушал моего совета и продолжал в

 

- 183 -

тайне от меня готовиться к побегу. Однажды, в очередной актированный день я продал свою новую телогрейку за большой кусок соленой кеты и 20 скруток махорки. Все это добро я принес в барак. Кету мы с Леней сразу съели без хлеба. А потом курили до потери сознания, угощали соседей по нарам. После ужина влетел в барак бригадир и сразу ко мне.

— А ну, гаденыш, чтобы брюки сию минуту были здесь!

— Какие брюки? — удивился я.

— Те брюки, что ты продал за кусок кеты и курево, понял?

— Я никаких брюк не продавал, я продал свою телогрейку. Хочешь, пойдем спросим у того, кому я продал ее.

— А, гадюка! Ты еще вешаешь мне лапшу на уши? Ты же меня знаешь. Убить тебя для меня, что муху задавить!

Это был ссучившийся вор. Я его знал еще по Новосибирску. Убить человека для него было все равно, что два пальца замочить. Окончательно остервенев, он выхватил топор из-под матраца и кинулся на меня. Одним ударом топора он сбил меня с ног и долго бил лежачего обухом по спине, по бокам, по ногам. Мой Леня попытался защитить меня, но, получив удар топором по спине, улетел под нары и больше оттуда не вылезал. Вся бригада безмолвно наблюдала эту сцену, но никто не попытался меня защитить. Все боялись бригадира — он один мог поубивать всю бригаду. Он бил меня до тех пор, пока я не потерял сознание. Потом он облил меня холодной водой. Очнувшись, я взмолился:

— Толик, я отдам тебе свои брюки, а надзирателю утром скажу, что брюки у меня украли.

— Какие брюки ты мне отдашь, гадюка?

— Да вот свои, ватные, — проговорил я. После моих слов бригадир замер с поднятым топором.

— Повтори, что ты сказал! — Я повторил. Тогда он сел на нары, вытер пот со лба и проговорил:

— Что ты плетешь? Про какие ватные брюки. Брюки-то потерялись не ватные, а бостоновые.

Тут только до него дошло, что я совершенно не знал, о каких брюках шла речь, а это значит, что я был не виноват. На следующее утро я не смог встать — тело было сплошной синяк, температура за 40. Бригадники утащили меня в санчасть, а оттуда в стационар. Через несколько дней, лежа в стационаре, я и узнал страшную весть о том, что мой дружок Леня Исаев вдвоем с напарником все-таки совершил побег. Но их в тот же день поймали. Леню посадили в шизо, и там он погиб. Его задушили сидевшие в шизо уголовники. Они это сделали для того, чтобы просидеть в тюрьме под следствием всю зиму. А второго беглеца старший надзиратель Моргун заморозил. Он расстегнул у обреченного бушлат, разорвал рубашку и стал обсыпать грудь снегом, наблю-

 

- 184 -

дая с улыбкой, как постепенно замерзал человек. Он до тех пор обсыпал его грудь снегом, пока снег не перестал таять. А потом труп бросили в запретку, чтобы все видели, что их ожидает в случае побега. Через месяц я вернулся в бригаду и узнал, что брюки, за которые меня бил бригадир, нашлись. Они оказались в наволочке его матраца. Те брюки принадлежали не бригадиру, а его дружку по кличке Квадрат. Когда Квадрата забирали в шизо, он их спрятал в постель нашего бригадира. Поэтому тот и решил, что брюки украли. Этапы, которые длились почти два месяца, пересылки, полуголодная жизнь, последнее избиение сделали свое дело. Я превратился в доходягу, что и определило мою дальнейшую жизнь на Колыме.