Письмо П.М.Пластининой¹

в Томское областное историко-просветительское общество «Мемориал»

Прочитав статью «Голоса павших — совесть живых» в газете «Красное Знамя», я решила написать о своем отце, который был арестован в 1930 году, совершенно неизвестно, за что и расстрелян в Томской тюрьме.

Жили мы в деревне Каштаковой Зырянского района Томской области. Дедушка Гавриил Константинович, бабушка Екатерина Григорьевна, отец Алин Михаил Гаврилович, мама Ольга Ивановна и нас, детей, было семь человек. Старшему, Ване, было 17 лет, он окончил семилетку в Колыоне, я училась в седьмом классе, мне было тринадцать лет, все остальные дети были еще маленькие. В 1928 году отец начал организовывать в деревне Каштаковой товарищество по совместной обработке земли, его и избрали председателем этого товарищества. Объединились в товарищество десять дворов, обобществили рабочий скот, лошадей, объединили коров, сельхозинвентарь. Проработав год, образовали коммуну, мой отец опять был ее организатором. В 1930 году началась чистка, и моего деда исключили из коммуны. Все хозяйство, скот и инвентарь остались в коммуне. Потом отца лишили прав, нас выгнали из дома. Все что было — отобрали. Дед и бабушка не выдержали этого — умерли, а отца арестовали и увезли в Томск, в тюрьму. Вся наша семья осталась совершенно без средств к существованию. Жили в какой-то избенке на задворках, родственники нам кое-чем помогали.

Меня моя мама послала в Томск искать отца. Я приехала туда на пароходе «Тоболяк» - и пошла искать тюрьму, где заключен мой отец. Отыскала несколько каменных изоляторов по Иркутскому тракту, но сколько я ни просила тюремщиков дать мне свидание с отцом, никто мне не отвечал. Так я ходила вокруг ограды этих изоляторов целых две недели. Ночевала я на железнодорожном вокзале, а утром опять стояла у ворот тюрьмы. Из разговоров таких же горемык, которые также хотели узнать судьбу своих родных, я узнала, что скоро одних заключенных будут гонять на разгрузку леса на реке Томь, а других — на Каштак. Это место, где

заключенные копали себе могилы. Однажды, как обычно, я сидела у ворот тюрьмы. Вдруг открылись ворота, и стали выводить по пятеркам заключенных. Первая партия прошла примерно в тысячу или восемьсот человек, вторая — то же, третья партия — то же, в четвертой партии в четвертой пятерке я увидала своего отца, рядом с ним шел наш чердатский священник Клавдин Сергей Федорович. В этой же пятерке был Алин Кузьма Иванович — наш каштаковский мужик — вечный батрак. Я сразу же побежала за этой партией заключенных. Их погнали к реке Томь. Они шли по гати, а я сбоку лезла по болоту. Конвоиры мне грозили и даже стреляли для острастки в воздух, но я лезла. И вот я на берегу, а заключенные на плоту разгружали лес. Я увидела своего отца и попросила охрану, чтобы дали свидание. У меня было зашито золотое кольцо в поясе. Я сняла пояс, распорола его, достала кольцо и дала его начальнику конвоя. Тогда он мне разрешил свидание с отцом. Когда мой отец сошел на берег, он взял меня на руки и сказал, что его обвиняют в том, что он агитировал против Советской власти, статья 58 п. 10. Он просил меня, чтобы я вернулась домой и собрала подписи односельчан, подтверждающих, что он никогда не занимался агитацией, а наоборот, всегда был за Советскую власть. Нужно было собрать пятьсот подписей. Отец мне говорил, что их очень плохо кормят и сильно бьют на допросах, заставляют признаваться с том, чего они никогда не делали. Потом конвоиры прервали свидание и меня прогнали с берега. Один пожилой мужчина из заключенных стал кричать мне: «Вот, дочка, все мы здесь сидим совершенно ни в чем не виноватые, а нас истязают и морят голодом. Дочка, расскажи всем!» Я всю жизнь помню этих страдальцев.

Я пошла на пристань и уехала на пароходе домой. Мы с мамой ходили по деревне Каштаковой, Малиновке, собирали подписи людей, которые знали моего отца. Когда я вернулась в Томск с этими подписями, я спросила, как мне увидеть отца. Мне в тюрьме ответили: «Михаил Гаврилович Алин убыл». Я спросила, куда, но мне не ответили, а люди, которые тоже искали своих родных, сказали: «Иди на Каштак, их возили туда ночью и расстреливали». Действительно, там были свежие могилы, но кто в них захоронен, никто не знал. Где мой отец, я до сих пор не знаю.

Наша семья бедствовала. Мама болела, дети разбрелись, кто куда. Двух девочек — Лену и Алю — я посадила в поезд и они уехали, я до сих пор ничего о них не знаю. Двое маленьких умерли с голода, мне пришлось очень долго скитаться, чтобы как-то уцепиться за жизнь, потому что без документов и без средств было невмоготу. Я очень прошу, может быть, в архивах вы найдете, где погиб мой дорогой отец.