ПОСЛЕДНІЕ ДНИ НА СВОБОДЕ.

 

Зимній Дворецъ близится къ сдаче.

Снаружи — Банды большевиковъ и обстрелъ съ «Авроры». Внутри — Паника. И добровольцы и большевики... И женскій батальонъ и провокаторы. Митинги и уговоры тысячи и одного начальника.

Дядя съ бородой — не то А—въ, не то новый «диктаторъ» и комендантъ дворца М—ъ — на трибуне. Просить, уговариваетъ, убеждаетъ защищать. Кого? Для чего? «Правительство»? Его убежавшаго главу? Или самого диктатора-оратора?

Переговоры парламентеровъ... Казаки уходятъ съ оружіемъ въ рукахъ, и я съ тремя наганами въ карманахъ на улице.

Человекъ найденъ... Поднятъ... Большевикъ улюлюкнулъ и погналъ. Зверь пошелъ на человека... Человекъ сталъ зверемъ.

Дворцовая набережная. Прожекторь съ «Авроры»... Вдоль Невы большевицкіе броневики. Людей не видно, — только ихъ пулеметы медленно двигаются вследъ нашему пути, — жуткое, напряженноесостояніе. Одинъ какой нибудь выстрелъ, искра и взрывъ неизбеженъ. Паника и мы перебиты.

Но вотъ Зимняя Канавка... Литейный мостъ. Напряженіе спало.

Куда? Жизнь бродяги началась. Казаки предложили переночевать у нихъ. Пошелъ съ ними. Прожилъ три дня и три ночи.

Прибежалъ вестовой и сообщилъ, что три сотни, сторонники большевиковъ, арестовали весь офицерскій составъ защитниковъ Зимняго Дворца. Забралъ свои револьверы и пошелъ къ себе въ «Асторію».

 

*

Подъездъ...

Входить?

Возьмутъ... Эхъ, все равно!

Знаменитая «Асторія». Гнездо контръ-революціи, теперешняя цитадель большевиковъ. Вошелъ въ свой номеръ и сразу убедился, что съ обыскомъ у меня еще не были.

Въ тумане рисуется мне моя жизнь тамъ, въ этотъ періодъ.

 

Съ утра звонокъ — призываются комиссіонеры, — закупается вино изъ разграбленныхъ погребовъ... Вино... Опять вино... И целый день полупьяное состояніе. Все равно не хорошо. Конецъ... Конецъ чего? Все разно чего. Всему конецъ. Конецъ чувствуется... онъ реаленъ, онъ виденъ, онъ ясенъ но необъяснимъ. Надо забыться. Чемъ, какъ? Все равно... но забыться во что бы то ни стало, хоть на сегодня, на сейчасъ... Не думать, не сознавать, не понимать, загулять.

И шли загулы, смелые, последніе, вызывающіе. Вроде ночныхъ прогулокъ по большевицкому Петрограду съ хоромъ трубачей Гвардейскаго Экипажа. Последніе судороги — агонія — непонятнаго, необъяснимаго, но все таки ясно выраженнаго конца чего-то.

И тутъ же, въ те же ночи, первыя, корявыя гримасы большевика, первый крикъ торжества победившаго зверя и его укусы.

Чекисты, матросы и обыски — еще неопытные, ученическіе. Грабежъ. Забирали все ценное, уносили вино... За обысками — аресты. За арестами — выстрелы. Отдельные, глухіе, какіе то, казалось, неопасные. Въ «Асторіи» появился большевицкій комендантъ, въ холле потухло электричество. Сняли ковры. Прислуга. переменилась. Асторія нужна большевикамъ!

Посыпапись предложенія, предписанія, угрозы, требованія покинуть гостинницу. Но я продолжалъ жить, — и продолжалъ потому, что было все равно. Лишь бы не проявлять иниціативы, не думать и какъ нибудь прожить сегодняшній день.

Затемъ переехалъ къ пріятелю.

Чека уже обыскивала целыми кварталами.

Мы играли въ страуса и, по неопытности, баррикадами у дверей думали защититься. Не ночевали дома. Ели воблу.

 

*

 

Въ январе 1918 года я бежалъ отъ арестовъ въ гор. Сольцы Псковской губерніи.

Хорошая была жизнь. Тихая, спокойная, уютная. Русская зима. Комната въ мезонине. Тепло. Русская печка съ лежанкой, маленькія окна, на окнахъ цветочки и занаввсочки треугольниками, чинная мебель. По вечерамъ самоваръ и лампа подъ синимъ абажуромъ. Въ углу лампадка. Совсемъ келія... только иногда... на двоихъ... И какъ хорошо бывало, когда она была «на двоихъ» и какъ жалко, что это бывало только «иногда»...

 

Помнится Пасха. Страстная неделя... Извозчикъ у подъезда, стукъ въ дверь и знакомый голосъ — «второй въ келіи». Я не ждалъ и захлебнулся отъ радости... Спички, свечка, защелки у дверей, все ходило у меня въ рукахъ.

Потомъ заутреня... Разговенье...

Бывало у меня не хватало на махорку, а тутъ явилось ѳсе, — и пасха, и куличъ, и окорокъ, и водка и какая то сливянка и пьяный, славный хозяинъ, который утверждалъ на разсвете, что на Пасху солнышко, вставая, танцуетъ... Хорошо было...

 

*

 

Надо было есть и я зарабатывалъ себе хлебъ пилкой дровъ. Взялъ подрядъ и работалъ съ 6-ти утра до 6-ти вечера. Трудъ этоть казался даже пріятнымъ. Вьшатываясь физически, я не замечалъ окружающаго.

Въ городе жилъ генералъ, признавшій власть советовъ. Онъ узналъ о моемъ пребываніи здесь и вызвалъ къ себе. Я пришелъ и получилъ предложеніе вступить въ формировавшуюся тогда красную армію на командную должность. Отказался. Онъ настэивалъ, уговоривая. Я категорически отказался и продолжалъ жить работой, оторванный отъ жизни, почти ни съ кемъ не видясь.

Летомъ мой заработокъ совсемъ упалъ и я решилъ попробовать заняться торговлей или вернее спекуляціей.

Въ это время ко мне пріехалъ мой пріятель ротмистръ Владимиръ Николаевичъ Юрьевъ. Онъ былъ мой другъ. Мы вместе росли, знали другъ друга и наша жизнь складывалась такъ, что въ исключительные моменты судьба сталкивала и связывала насъ.

Высокій, худой, черный, съ сухимъ упрямымъ лицомъ. Большой силы воли, часто переходящей границу и впадающей въ упрямство, очень выдержанный, всегда наружно спокойный, онъ былъ вместе съ темъ. чрезвычайно чуткій человекъ и порядочный, съ большимъ размахомъ, товарищъ. Какъ къ себе, такъ и къ людямъ, въ то время, онъ относился очень строго и последнее обстоятельство ему много портило въжизни. Я его высоко ценилъ.

Въ августе я съездилъ въ Петроградъ, где мне удалось достать сахарину. Въ Сольцахъ я его удачно обменялъ на хлебъ.

 

Казалось дело наладилось, и я вскоре вновь отлравился въ Петроградъ, не подозревая, что этимъ путешествіемъ заканчиваются мои последніе дни на свободе.