ВЪ БЕЛОЙ АРМІИ.

 

Итакъ я у «своихъ».

Я долженъ предупредить, что я совершенно не собираюсь говорить объ общемъ лоложеніи въ Северной области. Я разсказъшаю про свою жизнь. Поэтому и здесь, буду касаться только техъ фактовъ и событій, которые имели то, или другое отношеніе ко мне. Переживалъ и чувствовалъ я ихъ очень остро, т. к. въ своей предыдущей жизни я жилъ верой въ будущую Россію и желаніемъ принести ей посильную помощь.

Я уже говорилъ о томь представленіи, о той вере и надежДахъ на «зарубежный міръ», которыя у меня выносились въ тяжелыя северныя ночи на «Разъезде 21-ой версты», въ ветеринарномъ лазарете, дисциплинарной роте и другихъ подобныхъ имъ Советскихъ учрежденіяхь.

Я твердо верилъ 'въ союзниковъ. Въ ихъ помощь, въ ихъ Дальновидность, выдержку, тактъ, строгій и глубокій расчеть и въ несомненность ихъ победы надъ большевизмомъ.

Я верилъ въ силу, энергію, идейность, неподкупность, чис-

 

тоту новой, взявшей все хорошее, и отбросившей не нужные пережитки стараго — белой арміи.

Я зналъ цену красной арміи.

Для меня была совершенно недопустима мысль о конечной победе красныхъ.

Тамъ, въ плену у красныхъ, мне казалось, что у союзниковъ, вместе съ белой арміей производятся какіе то колоссальные маневры, строются какіе то грандіозные міровые планы для победы надъ большевизмомъ... Что идетъ какой то тонкій, математическій расчетъ, (можетъ быть, онъ ведется и по сейчасъ) который приведетъ къ победе.

Вотъ съ чемъ я шелъ къ своимъ.

Я былъ уверенъ, что мой скромный планъ помощи общему делу будетъ не только принятъ, но и все отъ души пойдутъ ему навстречу. Такъ думалъ я, но на деле мне пришлось испытать много разочарованій.

Тяжело вспоминать теперь то, что пришлось пережить у «свихъ».

Тюрьмы вспоминаются какъ то легче. Тамъ враги, здесь «свои». Тамъ борьба, здесь общее дело. Тамъ я ждалъ удара, оборонялся, старался ответить... Здесь я выкладывалъ душу... И больно было, когда по ней били.

Я не буду говорить о пріеме. Къ сожаленію, какъ и следовало, я попалъ сразу въ штабъ отряда и получилъ «штабной» пріемъ.

Слава вамъ, русскіе солдаты и рядовые строевые офицеры! Въ міре не было, нетъ, и не будетъ храбрее васъ!

Слава вамъ, умевшимъ умирать, и съ камнями въ рукахъ отбивать атаки!

Слава вамъ всемъ, шедшимъ на войну съ винтовкой! И пусть будетъ стыдно вамъ: — Наши штабы, верхи и руководители!

Не мы, а вы ответственны за все то, что случилось...

Пріятное воспоминаніе осталось у меня отъ первой ночи. Мне отвели квартиру съ докторомъ. Ноги мои совершенно распухли, я очень усталъ и изголодался.

Мне принесли паекъ, который после той голодовки, которую я прошелъ, произвелъ на меня потрясающее впечатленіе. Консервы, белый хлебъ, вино, сигареты...

 

Краснощекіе, здоровые, хорошо одетые солдаты. Съ такой арміей можно воевать, — подумалъ я.

Я поелъ, выпилъ, разделся и, съ самыми лучшими надеждами, легъ спать.

Пріятно и необычно было чувствовать себя въ полной безопасности, съ кускомъ хлеба въ будущемъ, и съ сознаніемъ, что ты у своихъ.

Это была лучшая ночь за мое пребываніе на Архангельскомъ фронте.

На следующій же день я, по немножку, началъ разочаровываться.

Правда, первое время я на это не обращалъ вниманія и утешалъ себя надеждами на будущее.

Начались эти разочарованія и удары съ того, что къ моему плану организовать возстаніе въ тылу у красныхъ отнеслись, мягко выражаясь, равнодушно.

Мне это казалось совершенно непонятнымъ. Приходитъ человекъ отъ противника и говоритъ, что противникъ хочетъ сдаться, но не можетъ этого сделать и проситъ помощи. Въ ней ему отказываютъ или, во всякомъ случае, не помогаютъ сразу и съ охотой.

Второй ударъ, который я получилъ, могь быть очень больнымъ, но въ силу своей глупости, сталъ просто жалкимъ и смешнымъ.

Я почувствовалъ, что ко мне относятся съ недоверіемъ. Я большевицкій агенть! Мне это не говорятъ, но следствіе и допросы даютъ мне это чувствовать. Это на меня не действовало. Такой подходъ ко всемъ, переходящимъ изъ Россіи, съ моей точки зренія былъ не только правильнымъ, но и обязательнымъ.

Но грустно было, что здесь была не контръ-разведка, а какая то размазня, которая своими детскими, наивными пріемами только портила дело.

Пришелъ человекъ оть противника и, при правильной постановке дела еще до моего прихода въ контръ-разведку, она уже должна была знать про меня все и, или принять и использовать меня полностью, или разстрелять. А имъ, видите ли, подозрительными показались мои шатанія по тюрьмамъ!

Съ фронта я поехалъ прямо въ Архангельскъ. И вотъ, что я тамъ увиделъ.

 

Союзники ушли...

Объ этомъ я зналъ уже, когда я шелъ сюда, но, признаться, не верилъ... Никакія сообщенія красныха газетъ на меня не действовали... Все они казались мне советской провокаціей... И только теперь я въ этомъ убедился.

Сильно поддержапо меня заявленіе Ген. Миллера, сделанное имъ передъ офицерами во время эвакуаціи союзниковъ о томъ, что , чтобы не произошло, онъ оставитъ Северную область последнимъ.

У правительства Северной области не было денегъ. У буржуазіи они были.

Мне казалось такъ ясно, какъ надо поступить, чтобы ихъ достать. Надо хорошенько растолковать буржуазіи, что вопросъ борьбы съ большевизмомъ это вопросъ серьезный, Что офицеры и солдаты отдаютъ въ этой борьбе свою жизнь, и предложить ей помочь имъ — отдать наэто дело свои деньги. Не захотятъ? Повесить трехъ-четырехъ, и деньги нашлись бы. Такъже, какъони нашлись, когда большевики захватили область.

Дальше. Въ портахъ Архангельска и Мурманска были богатства: товары, принадлежащіе частнымъ лицамь. Казалось бы, естественно. — Область погибаетъ. — Погибнуть товары. Такъ продать ихъ...

Большевики держали Россію голодной. Зато на Г. П. У. и пропаганду бросали колоссальныя суммы. Въ Северной области начальникъ контръ-разведки хвастался, что онъ на свое дело не израсходоваль всехь суммъ, которыя ему ассигнованы по смете.

Поразило меня и отношеміе къ пленнымъ краснымъ.

Я зналъ, что это лучшій элементъ. Нужно только во время погладить его по головке, накормить, напоить и онъ, уже изверившись въ красныхъ, полезеть куда угодно.

Правда, известный проценть, по моимь тогдашнимъ взглядамъ, нужно было стрелять на месте.

Здесь же, все время были полумеры.

Сперва выматають, держать подь конЕоемъ, голодомъ, люди не видять ничего хорошаго — воспитываются большевики. Ихъ вызываютъ на фронть, они идутъ, и переходятъ къ краснымъ.

Я находился въ такомъ же положеніи въ смысле отношенія

 

ко мне. Не тотъ пріемъ долженъ быть оказанъ офицеру, который, рискуя головой, бежитъ съ каторги.

Если онъ большевицкій агентъ, — спровоцируй его, узнай и разстреляй. Если нетъ, носи на рукахъ. Но, не иди полумерами.

Отношеніе къ пленнымь — былъ очень важный вопросъ и будь на него обращено должное вниманіе то снежный комъ, начатый въ Архангельске, могъ налепить на себя всего мужика вплоть до Петрограда.

Причинъ паденія Северной области много, но не моя задача о нихъ говорить. Я пришелъ къ белымъ, чтобы помочь Россіи.

Я виделъ коммунистическую партію, сплоченную, дисциплинированную, ворочащую всемъ въ Россіи и, мне казалось, что для того, чтобы бороться съ ней, нужно противопоставить ей въ стане белыхъ такую же плотную, крепкую организацію. Взять сколокъ съ коммунистической партіи, объединить самый лучшій, честный, стойкій, порядочный элементъ Россіи — рядовое строевое офицерство, положить его въ основу и начать лепить противо-коммунистическую организацію. Къ этой основе нужно приблизить солдатъ, часть изъ нихъ принимая въ организацію. Оть нея поставить комиссаровъ къ Генер. Штабу, да и вообще къ штабамъ.

Привлечь всю организацію къ участію въ контръ-разведке. Однимь словомъ создать организацію по типу коммунистической партіи, но съ иной идеологіей.

Я разсматривалъ тогда рядовое офицерство, какъ нечто целое. Война кончится и весь этоть лучшій элементъ, не укпонившихся отъ войны, наиболее порядочныхъ, стойкихъ, честныхъ людей, своей жизнью защищавшихъ Россію, будетъ выброшенъ на улицу безъ средствъ, безь образованія, безъ заработка, образуя собой классъ интеллигентнаго пролетарія, до котораго никому никакого нетъ дела. (Такъ оно и случилось).

Поэтому не пора ли ему самому позаботиться о себе. Для проведенія плана въ жизнь, я познакомился кое съ кемъ изъ людей, Дорожащихъ не только своей карьерой, но и Россіей. Изложилъ имь мой планъ. Начала создаваться организація, но событія опередили выполненіе плана.

Временно я находился въ Холмогорахъ. Было скучно. Развлеченій не было. Пить я не хотелъ принципіально. На фронте было тихо. Хотелось дела.

 

Въ феврале месяце 1920 года я на лошадяхъ выехалъ въ. Архангельскъ. Пути было около ста верстъ.

Пріехалъ я туда вечеромъ, заехалъ въ гостинницу, снялъ «шимы», «совикъ» и «малицу» (самоедскую одежду) и пошелъ въ штабъ къ моему пріятелю, начальнику разведывательнаго отделенія Полк. Ген. Штаба Костанди.

Это былъ одинъ изъ техъ немногихъ офицеровъ Ген. Штаба, которые, пройдя Академію, не отошли отъ офицерской среды. Человекъ, за которымъ можно было идти, человекъ принципа, воли, силы , разума, идущій во всякомъ вопросе решительно и безъ шорь. Здесь на него вешаютъ собакъ. — Онъ разстрелянъ большевиками.

Я прошелъ къ нему въ кабинетъ и онъ на ходу, бросилъ мне: — «Сегодня ты едешь въ Онегу». Въ полной уверенности, что я получаю какое нибудь назначеніе, я ответилъ — «Слушаюсы». Онъ ушелъ и черезъ несколько минутъ вернулся. «Ну, а теперь садись и слушай».:

«Черезъ несколько дней Архангельскъ будетъ сдалъ».

И онъ мне разсказалъ положеніе: Часть войскъ на главномъ железнодорожномь фронте перешла къ большевикамъ. Несмотря на предупрежденія, которыя онъ делалъ штабу, какъ начальникъ разведовательнаго отделенія, меръ для обороны Архангельска принято не было. Въ городе броженіе. Надо уходить. «Тебе, какъ перебезчику, нужно уходить въ первую голову. Есть два пути. Одинъ — неверный, но более легкій, на ледоколе. Возможно, что они не смогуть уйти. Другой — более верный, но и более трудный — 500 верстъ пешкомь или, еслй будетъ возможно, то на подводахъ, по берегу Белаго моря на Мурманскъ. Тамъ фронтъ Ген. Скобельцына, и онъ будетъ держать его до прихода нашихъ. Сегодня, въ 12 часовъ ночи, этимъ путемъ выходитъ разведка и контръ-разведка. Присоединяйся къ нимъ. У меня есть въ Архангельске связи съ рабочими. Я знаю, что здесь будетъ резня офицеровъ. Все уходятъ, и я остаюсь за Н-ка Гарнизона, чтобы сдать Архангельскъ большевикамъ. Мне за границей не место.»

На редкость неожиданно и серьезно было для меня это известіе..

Говорить было больше нечего, надо делать. Мы простились...

 

Я пошелъ въ гостинницу, снова оделъ свою самоедскую одежду, забралъ кое-какія вещи и пошелъ въ помещеніе разведки.

Тамъ уже собирались.

Яявился Н-ку разведки Полк. Энденъ.