3АГУЛЫ.

 

Жилъ я лолнымъ махомъ... Рискъ увлекалъ, захватывалъ, требовалъ новаго... Было жутко, но чувствовалась жизнь. Съ трудомъ давались мне мои «дела». Нужно было вкладывать всего себя. Одинъ необдуманный шагъ и конецъ... Требовались нервы, терпенье и упрямство... А сочетать это нелегко.

Снова сыгралъ... На этотъ разъ легально... Думалъ, что Внешторгъ не удержится. Поставилъ ставку и проигралъ.

Мне казалось тогда, что я правъ... Я любилъ Россію, сделалъ для нея все, что могъ. Понялъ, что те верхи, которые говорятъ о ея спасеніи, заботятся только о себе. Разочаровался, и решилъ жить для себя, и для ближняго, самаго ближняго. Проо то, не мудрствуя бралъ жизнь. Бывали и проблески — чувствовалась неудовлетворенность...

Я нигде не служилъ, но всегда где нибудь числился... Былъ не легаленъ. — Жилъ студентомъ, демобилизованнымъ письмоводителемъ, всегда имелъ кучу документовъ. Рвалъ съ большевиковъ везде, где возможно...

Иногда развлекался.

Была весна. Всталъ я поздно, и часа въ 2 дня вышелъ на Невскій... Петроградъ сейчасъ маленькая деревня, где все другъ друга знаютъ... Вотъ промелькнули два еврейчика аякса, — часовыхъ делъ мастера. Еще недавно они ходили, что называется, безъ штанишекъ, а теперь открыли третій магазинъ серебряныхъ и золотыхъ вещей... Важно прошелъ советскій адвокатъ (правозаступникъ) съ наглой физіономіей, другъ и пріятель всего Г.П.У. За хорошія деньги онъ улаживалъ всякія «хозяйственныя» дела

 

въ «экономическомъ» отделе Г. П. У. На извощике проехалъ «льняной король». Теперь и такіе существуютъ...

Я шелъ по солнечной стороне... Попадавшаяся мие навстречу публика щурилась и гримасничала отъ яркаго света. Люди не знакомые, но лица примелькались...

Вота дама. На плечахъ великолепный, темный соболій палантинъ... Я невольно взглянулъ на лицо... И что такое?.. Немного оскаленные въ полу-улыбке или въ полу-гримасе красивые зубы и одинъ изъ нихъ ярко блеститъ... Я присмотрелся. — Брилліантъ.

Знакомое лицо... Взгляды наши встретились... Мы узнали другъ друга...

Смольный институть... Пріемъ... Громадная, съ колоннами зала... Справо оть входа аэропагъ классныхъ дамъ... Въ середине между колоннами снобирующая все и вся М-те П-а, и ея веселая дочь пепиньерка Верочка...

«Верочка... Смолянка... Пепиньерка... И Верочка съ брильянтомъ въ зубе... Въ собольемъ палантине!»..

«Чекистка... Служитъ въ Г.П.У... Надо сделать видъ, что я ее не заметилъ». — Все это быстро мепькало у меня въ голове. Но было поздно — она шла ко мне.

Мы поздоровались... Я выжидалъ и разговоръ не началъ...

«Вы узнаете?.. Вы помните?..» Она повернула меня въ свою сторону, мы пошли, и начался ея разсказъ...

«Жила я съ мамой... У насъ была квартира... Было тяжело... Вселился мой теперешній мужъ... Сейчасъ онъ владелецъ одного изъ самыхъ большихъ меховыхъ магазиновъ»...

У меня отлегло... Значитъ все таки не чекистка...

«Ну и какъ вы себя чувствуете?..»

«А ничего, привыкла. Жарю во все нелегкія... Вотъ видите, — меха и трялки. Слушайте: Обязательно приходите ко мне. Въ среду у меня вечеръ, будетъ много интереснаго, я васъ жду непременно.»

Ни смокинга ни фрака у меня конечно не было. Я оделъ синій двухбортный костюмъ и пешкомъ пошелъ на Московскую улицу. Было часовъ 10 вечера. Я вошелъ въ парадный подъездъ бывшаго хорошаго дома. Поднялся во второй этажъ, нашелъ номеръ квартиры и позвонилъ... Въ двери, совсемъ какъ въ тюрьмахъ, открылось маленькое окошечко и на меня уставился какой то глазъ. Затемъ оно закрылось и послышался мужской голосъ:

 

«Верочка, тамъ какой то незнакомый... Не твой ли гость?...» Снова окошечко... Глазъ... Шумъ защелки. И дверь тяжело раскрылась. — Она вся была обита железомъ. Въ передней Верочка. Тяжелый, богатый, отделанный шеншеля туалеть... Сзади мужъ, Во фраке...

«Позвольте васъ познакомить...»

«А вы не во фраке?.. Ахъ, какъ жалко!.. У насъ все будутъ во фракахъ...» Обратился ко мне хозяинъ дома. —

«У Васъ его неть. Такъ я могъ бы где нибудь достать и Вамъ прислать...» Добавилъ онъ.

Я въ безпомощности взглянулъ на Верочку. Та немного смутилась и чуть покраснела, но не очень... Видно уже попривыкла.

«Да что ты, Григорій, присталъ съ фракомъ... Идемте!».

Собственно нужно было немедленно уйти, но я какъ-то потерялъ волю и остался... Вь сопровожденіи хозяина я вошелъ въ гостинную... — «Сьездъ» еще не начался... Хозяинъ решилъ меня занять... «Воть посмотрите какъ я полался», началъ онъ, подводя меня къ стене, на которой висели картины. «Я купилъ вотъ этихъ «Охотниковъ» заподлинникъ, а мне говорять, что это подделка»...

Я взглянулъ на картину... Я не знатокъ, но тутъ нечего было и понимать, чтобы сразу решить, что это грубейшая копія. Мужъ Верочки еще сомневался...

«Къ сегодняшнему дню мы купили у бывшаго «Александръ», знаете на Невскомъ, теперь это «Г.У.М.», целыхъ две бельевыхъ корзины безделушекъ...Ведь надо же украсить квартиру?.»

Я посмотрелъ... Все ужасающая безвкусица... Заваль отъ прошлаго... То, что вероятно раньше у «Александра» никакъ не шло. Хозяинъ восторгался:

«Неправда ли очень мило?.. А у меня есть и билліардъ!»

Въ пердней раздался звонокъ и онъ побежалъ открывать дверь...

Въ гостиную медленно, съ достоинствомъ вплыла толстая дама... На стянутой платьемъ груди у нея покоился 20-ти каратный брилліантъ... Вошло несколько мужчинъ во фракахъ и смокингахъ...

Меня познакомили... До этого времени я думалъ, что въ Со-

 

ветской Россіи есть только два разныхъ языка. — Языкъ большевиковъ , и всехъ остальныхъ....

Даже съ уголовниками, у меня всегда находились какіе нибудь общіе интересы, а тутъ я буквально не могъ вставить ни одного слова... Все ихъ разговоры вертелись около того, кто, за что и сколько заплатилъ. Дамы за платья, за туфли, за чулки... Мужчины за квартиры, по счетамъ въ ресторанахъ, за костюмы и т. п. Все это хвасталось другъ передъ другомъ и въ некоторыхъ случаяхъ туть же показывались и покупки. — Люди становились въ позы, поворачивались, ихъ оглядывали и оценивали... Говорили о политике, но только въ связи съ Г.П.У., — Какъ избежать его обьятій. Говорили о театре, но опять хвастаясь. — Бывать въ балете и въ оперетке по ихъ понятіямъ было нужно.

Гостиная наполрялась... Набралось человекъ сорокъ... Я решительно собрался уходить... Но въ это время къ моему большому удивленію въ зале появились — артисты Юрьевъ, Дуловъ и артистки оперетки.

Я поздоровался съ Дуловымъ и удивился, что онъ здесь.

«Ну, что же, гонятъ монету... Вотъ и пришелъ»... Ответилъ онъ...

Началось концертное отделеніе.

Кто то что то пелъ, танцовалъ, декламировалъ. Люди зарабатывали деньги... Я съ Юрьевымъ игралъ на билліарде. Наконецъ позвали ужинать...

Столъ былъ накрытъ «по новому». — Серебро съ чьими то гербами. Стопки — шкалики, новейшаго советскаго производства, о край которыхъ можно было обрезать губы... Раскрашенные золотомъ меню. Вино: — Хересъ, мадера, портвейнъ, белое, красное, — все это самое дешевое советское производство и все это наливалось въ одну.стопку...

Я селъ рядомъ съ Юрьевымъ.

«Ахъ подлецы, какимъ виномъ поятъ...» Не обращая вниманія на то, что его могутъ услышать, громко ругался онъ... «А вы не смущайтесь, плюньте на все, ешьте и пейте»... Прибавилъ онъ мне...

Но не смущаться было трудно. Шелъ такой гвалтъ и шумъ что несмотря на то, что я участвовалъ во всякихъ попойкахъ, я на этотъ разъ сиделъ, какъ пришибленный... Люди не были пьяны... Нетъ, — они просто создавали, делали оживленіе, что-

 

бы потомъ говорить, какъ было весело... Юрій Михайловичъ забралъ себе вазу съ орехами, щелкалъ ихъ и не обращалъ ни на кого никакого вниманія. Ужинъ близился къ концу... Наконецъ, всталъ хозяинъ и объявилъ, что гостямъ сейчасъ будетъ предложенъ сюрпризъ...

За нимъ встали все, и перешли въ гостинную...

На стене появился экранъ, а въ билліардной поставили кинематографъ... Потушили светъ и началось представленіе неприличной, то есть совершенно нецензурной фильмы.

 

*

 

Бывали и другіе «загулы». — У Вороновыхъ вечеръ...

Что это значитъ? А это значитъ, что где нибудь и какъ нибудь, что нибудь продали, достали 3 червонца, решили созвать друзей. И немного... И даже не немного, а много выпить, поужинать... Загулять, забыться, отойти отъ жизни.

Готовились къ этому долго. Ведь это же событіе. Какъ институтки и кадеты... Те жеволненія, подготовки, платья... И право, те же мечты. — Хорошія и чистыя... Люди отвыкли отъ веселья... Изголодались... И несмотря на окружающую грязь, сами того не замечая, вернулись къ чистоте.

День назначенъ... Кого позвать? Здесь выборъ строгъ. Будетъ всего 15 человекъ друзей. Сервизъ проданъ въ голодовку. — Собираютъ у друзей... Достали. Нетъ скатертей. — Достали... Платье у В-ой готово... Все эти событія разноситъ словесное радіо. День приближается и вдругъ скандалъ. — Володя Вороновъ запилъ... Бедная Ольга Николаевна въ панике...

«Найдите мне Володю»...

Вороновъ бывшій гвардейскій полковникъ. Ныне приказчикъ одного изъ трестовъ. Тяжело... Кругомъ сволочь... Спужить надо. Семья. Денегъ неть... Боязнь сокращенія... потери места. И вотъ срывы. — Держится, держится, а потомъ ахнетъ...

Володя найденъ... На этотъ разъ только червонецъ долгу... Что то загнано, бюджетъ возстановленъ... Опять все въ порядке...

Я пришелъ рано... Гостей не было... Столовая... Столъ готовъ для ужина... Уютно и хорошо... Старинныя канделябры, въ нихъ свечи... Сохранилось немного и серебра, то что постариннее... Многаго не хватаетъ... Но въ общемъ хорошо...

 

«Воть водка, белое, красное, и это все...» Какъ бы извиняясь говорила Ольга Николаевна...

«Но всего вволю... И, посмотрите, вино неплохое...»

Начали приходить гости...

Первые пришли Д - вы... Онъ высокій, красивый, молодой и седой... Она стройная и гибкая, какъ хлыстъ, спокойная и строгая...

За ними очароватепьная Б -ва... Голая... Лихая и красивая.

Потомъ П - вы... Воть это хуже. Онъ изъ бывшихъ чиновниковъ обратился въ комерсанта... Немного разбогателъ. А она немножко подняла носъ...

Но вотъ сюрпризъ... П - въ и не одинъ, а съ нимъ Сережка С - ъ. Бывшій лицеисть и цыганъ... Рояль — отъ Шопена до кабака и гитара съ пеніемъ... Оба вместе и каждый въ отдельности могуть заставить плакать... И... загулять, какъ могуть только Русскіе...

Сели за столъ.

Водка... Вино... И искренное, неподдельное веселье. Люди начали понимать ему цену...

«Сереженька, спойте... Миленькій, спойте...»

Сережка, какъ всегда, поторговался, покривлялся... Взялъ гитару...

«Ахъ, все ли вы въ добромъ здоровьи...» Началъонъ... И все забылось... День да нашъ...

«Можно ли намь съ вами выпить...

Можно, можно, даже должно...»

Чарку хозяйке...

Чарку гостямъ...

Вина и вина...

Хорошо было... Казалось нетъ ни Г.П.У. ни обысковъ ни арестовъ... А если они и существуютъ, то не сейчасъ. Сейчасъ они не страшны...

Встали... П-въ селъ за рояль... Танцы... Вороновъ сильно и красиво подпялъ на руки Б-ву и сделалъ съ ней несколько туровъ.

Маленькій скандалъ... Кто то кого то ревновалъ... Въ спальне хозяйки слезы... Участіе всехъ и примиреніе... Б-ва пьяна и стала еще лучше...

 

7 утра... Нервы сдали. И люди всмомнили, что завтра тоже жизнь. И вдругъ... стало тяжело.

 

*

 

Опять Невскій. Лето... 8 часовъ вечера. Народу мало, жарко и скучно...

Засунувъ руки въ карманы, уныло шагалъ я по направленію къ Адмиралтейству...

Меня окликнули... Взглянулъ... Моя знакомая и пріятельни-ца...

«Куда?»...

«Вышла подышать воздухомъ...»

«Проводите меня... Я по делу на Мойку»...

«Идемъ...»

Знакомы мы были давно... Въ первые годы моего офицерства, за завтракомъ, совершенно запросто, мы вдвоемъ выпивали бутыл-ку коньяку, и если я ловилъ муху, то получалъ выговоръ... Несколько вопросовъ и ответовъ и мы замолчали... Никто изъ насъ не старался поддерживать разговоръ...

Прошли Невскій.. Свернули на Морскую... Народу еще меньше...

«Помните «Пивато»... Обратился я къ ней. «Онъ теперь открыть, зайдемъ туда, вы посидите, а я схожу на Мойку и быстро вернусь...»

«Хорошо...»

Ресторанъ былъ пустъ... Есть не хотелось... Соврешенна прежній; во фраке, съ кривыми ногами и бритой головой старый татаринъ, служившій раньше у «Контана» предложилъ намъ какой то, какъ онъ говорилъ, вкусный тортъ... На этомъ и остановились...

Я сходилъ на Мойку и быстро вернулся...

Пить не хотелось... Не было настроенія... И мы молча сидели ковыряя тортъ...

Гитара...

Сперва далеко... Верно въ кабинете... Потомъ ближе... И въ дверяхъ Дулькевичъ...

Поклонился... Поставилъ ногу на стулъ, положилъ на нее гитару и, какъ бы для себя, взялъ несколько аккордовъ.

 

Оборвалъ... И негромко, но отчетливо, размашисто пошелъ по всемъ струнамъ и началъ «Цыганскую венгерку»...

Что то переменилось... По спине прошелъ холодокъ... Освежилъ душу... Нервъ заходилъ...

Я взглянулъ на моего друга. — Новое лицо... Такъ можетъ одухотворяться только Русская женщина... На ней нетъ маски запада... Вся ея прелесть внутри, въ ея душе... По моему, не словами, а просто взглядомъ я спросилъ ее «Идемъ»? И такъ же она ответила мне «Да...»

Кабинетъ...

Я только что закончилъ одну изъ моихъ операцій, и у меня въ кармане звенело двадцать золотыхъ... Не червонцевъ, а настоящихъ Николаевскихъ круглыхъ золотыхь... Сумма для Советской Россіи не маленькая... И даже большая.

Столъ... Насъ человекъ 15-ть... Помню какое то заливное изъ судака... Закуски... Водка... Много водки... Затемъ все это покрыли виномъ... Пили много, охотно, жадно... Пили все. — Не только чавалы, но и женщины... Изголодались.

Заговорили. — «А помнишь?.. А вспомни... Было хорошо...»

Кто въ хоре?... Вотъ Нина Дмитріевна Дулькевичъ, воть Шура Гроховская... Вотъ тетя Дуня... А воть и Миша Масальскій, этотъ мапенькій толстенькій цыганъ... Все пьетъ и тяжело ужъ дышетъ, но если разойдется, то все же спляшетъ. Нетъ многихъ... Нетъ красивой Мани Шишкиной... Нетъ высокихъ, стройныхъ Панковыхъ... Нетъ маленькой, веселой плясуньи Жени Масальской... Нетъ и красивыхъ ассирійскихъ глазъ Мани Масальской.

Кто новые? Две теперешнія знаменитости. — Женя Морозова, полу цыганка, солистка, дающая свои концерты и Маня Фесенко, недавно въ хоре — изъ полевыхъ...

«Какъ дела?...»

«Плохо... Нетъ дела... Мало кто слушаетъ, а если слушаютъ, такъ петь противно...»

Выпили вволю — душа заговорила... Запели. И такого пенья я еще никогда не слышалъ... Имъ хотелось вылить душу. Петь хотелось... Намъ хотелось слушать... Они это знали, ценили, хотелось дать еще больше... Хоръ действовалъ на слушающихъ, слушающіе на хоръ, дирижера, солистокъ... Солистки на дирижера... Все это давало полноту... Гармонію...

 

Начали съ хоровыхъ... Перешли на сольные... Копнули старину... Ахнули плясовые... Опять сольные... Вино... Чарка... Ходу... И ходу...

Все забыто... И тюрьмы и Г. П. У.... И вся Советская власть...

Все шло ребромъ... Вотъ она жизнь... Вотъ подъемъ!

Женя пела хорошо... Но чуть не хватало души. — Концертная певица... Фесенко лучше, оригинальнее... Одной душой... Широко, разухабисто, какъто небрежно брала она песню и размахнувшись, доводила ее до предела... Вотъ вотъ казалось, она сорвется... Но еще шире, еще полней лилась песня, затягивала, крутила и вся жизнь казалась вихремъ...

Я попросилъ ее спеть, мою любимую «Удаль молодецкую»...

Лихо хватила она стопку водки и еще лише спела песню.

Хотелось больше и больше...

«Что же, Женя... А ведь полевыя то забиваютъ концертныхъ...» Вскользь пустилъ я Морозовой...

Передернулась... Кивнула Дулькевичу... Поставила руку на столъ, опустила на нее голову, закрыла глаза и спела...

Да... По настоящему спела... Какъ редко поютъ... Туть действительно была и ширина и размахъ и удаль молодецкая... И прелесть и нежность девичьей красы... И бубенчики на гитаре Дулькевича... Была душа порывъ, стихія...

Я виделъ какъ рука моей пріятельницы крепко сжала бокалъ... Трескъ... И стекло впилось въ ея руку...

Отрезвило... Было 10 часовъ утра... Раздернули шторы и въ комнату брызнулъ светъ...

«Отвяжитесь же вы черти... Спать намъ хочется до смерти».

Спать... Спать... Спать... Пора намъ на покой...»