СОЛОВЕЦКІЕ ОСТРОВА.
Все тоть же дворъ... Конвой... Вокзалъ... Но все не то... Я самъ не тогь...
Что же изменилось?
Все. И отиошеніе къ людямъ... И къ себе, и къ фактамъ и къ судьбе... Все новое...
Я какъ то мягче, чище сталъ. И люди будто изменились. На путь Христа я твердо всталъ и нз сойду... Ему я покорюсь...
Не выдержишь! Ведь ты же сдалъ... Ведь нетъ ужъ силъ... Ведь ты на каторгу идешь. Нужна борьба... Не выдержишь!.. Мне разумъ говорилъ.
Но я спокоенъ былъ. Я силу чувствовалъ и зналъ: — Пока я съ Нимъ и Онъ со мной, — я победитель.
Дверь вагона раскрылаеь и въ корридоре послышался топотъ ногъ несколькихъ человекъ...
Что то вносили... Въ дверяхъ замялись... Шяа руготня...
«Да ну, ... Нечего тамъ канетелиться!... Вали ее на полъ!...
Что то тяжелое, мягкое, шлепнулось объ полъ и потомъ стукнулось.
«Берись заверевки!.. Тащи»!.. Опять послышался голосъ.
И опять топотъ ногъ...
Я подвин/лся къ решетке и увиделъ: По узкому корридору, выставивъ впередъ руку, бокомъ, маленькими шажками шелъ конвоиръ. На правой руке у него была намотана веревка, и онъ тащилъ за собой безпамятную, въ разорванномъ на груди платье, связанную по рукамъ и ногамъ женщину.
Въ моемъ вагоне ихъ было восемь.
При вывозе изъ тюрьмы, эта не давалась взять... Тогда ее избили, связали к, несмотря на сильный морозъ, такъ, какъ она была, въ одномъ платье, положили на сани и привезли. По дороге она потеряла сознаніе.
Друтая, во время пути, разсказала намъ свою исторію:
Она крестьянка. Вдова. У нея былъ грудной ребенокъ. За недостаткомъ хлеба, вместе съ ребенкомъ она ушла изъ деревни и нанялась уборщицей въ школу. Заведующій школой былъ коммунистъ. Вскоре же после ея поступленія, онъ началъ къ ней приставать. На связь она не пошла, и онъ ей отомстилъ. — Ее обвинили въ контрабанде, арестовали, долго держали въ тюрьме и около года тому назадъ сослали въ Соловки. Не жеяая разставаться съ ребенкомъ, она взяла его съ собой. Детей тамъ держать не разрешается, и съ обратнымъ этапомъ, ее отправили въ Псковъ, уверивъ, что дело тамъ пересмотрятъ, и ее можетъ быть оправдаютъ. Въ Пскове ее вызвали какъ бы на допросъ. Ничего не подозревая, она, передавъ ребенка своей товарке ио камере,
пошла къ следователю. Онъ задалъ ей какіе то вопросы и быстро отпустилъ въ камеру. Ребенка своего она больше не видела. И вотъ тёперь, ее уже второй разъ везутъ въ Соловки. Она просила ей помочь. Я передаю ея просьбу.
Везли насъ скоро. Наши вагоны были прицеплены къ пассажирскому поезду. Черезъ три дня утромъ мы прибыли въ гор. Кемь.
Здесь насъ должны были передать на ветку и отвезти за 12 верстъ на Поповъ Островъ, соединенный съ материкомъ дамбой и железнодорожнымъ мостомъ. Это былъ одинъ изъ острововъ Соловецкаго лагеря особаго назначенія. Наша каторга.
Часа въ два дня, дверь въ вагонъ шумно растворилась и въ него, въ полушубкахъ, валенкахъ, съ револьверами на боку, ввалились два какихъ то тила. Отъ обоиъ пахло спиртомъ. За панибрата поздоровавшись съ начальникомъ конвоя, одинъ изъ нихъ сейчасъ же отратился къ нему съ вопросомъ:
«Ну,. какъ?.. Бабъ привезъ?.. Показывай!» И они вместе подошли къ отделенію женщинъ.
Среди нихъ была видная блондинка: Ея мужа разстреляли, а ее сослали на 10 летъ. Дорогой она держала себя скромно, плакала и видимо была очень удручена.
«Ну ка, ты! Повернись»! Обратился къ ней одинъ изъ типовъ. Блондинка продолжала сидеть спйной къ решетке.
«Тебе говорятъ...» Повторилъ онъ.
— «Всю дорогу морду воротитъ». Сказалъ начальник.ъ конвоя.
«Ну, ничего, пооботрется. А недурна!» Мотнувъ головой проговорилъ онъ и пошелъ по вагону.
«Ты за что? Ты за что?» Спрашивалъ онъ идя по корридору.
«Вы за что»? спросилъ онъ одного изъ ехавшихъ со мной офицеровъ, остановившись у нашего отделенія.
«По 61-ой статье... За контръ-революцію», ответилъ тотъ.
«А, значитъ по одному делу. Пріятно.. На сколько?»
— «На три года».
«Мало!.. Я тоже былъ на три, два отсиделъ, еще три прибавили. Итого четыре. Ну до свиданія.» Прибавилъ онъ и, хлопнувъ дверью, въ сопровожденіи другого типа, вышелъ изъ вагона.
«Это вашъ будущій командиръ полка и заведующій карцера-
ми» сказалъ намъ,указывая по ихъ направленію одинъ изъ конвоировъ. «Поехали ловить шпіона... Сегодня бежалъ изъ лагеря. Тоже бывшій офицеръ»... Прибавилъ онъ.
Я ничего не понималъ. Бывшій офицеръ! Онъ же командиръ полка! Онъ же арестованный. Ловитъ беглецовъ. Съ Соловковъ можно бежать. Почему онъ самъ не бежитъ? Трудно быпо на мой взглядъ совместить это, и понялъ я это только на Солочкахъ.
На Поповомъ острове было только три «административныхъ лица» изъ центра. Началъникъ лагеря Кирилловскій и его два помощника: одинъ по административной, другой по хозяйственной части. Все остальныя места занимались арестованными же.
Тонко и умно построипи большевики Соловецкую каторгу... Да собственно и всю Россію.
Лишивъ людей самаго необходимаго, то есть пищи и крова, они же дали имъ и выходъ. Хочешь жить, то есть вместо полагающихся тебе 8-мивершковъ наръ, иметь отдельную нару и получать за счетъ другихъ лучшую пищу, становись начальникомъ. Дави и безъ того несчастныхъ людей, делайся мерзазцемъ, доноси на своего же брата, выгоняй его голаго на работу... Не будешь давить, будутъ давить тебя. Ты не получишь 3-хъ лишнихъ вершковъ койки, лишняго куска рыбы и здохнешь съ гоподу.
И люди идутъ на компромиссъ. Да и удержаться трудно, ведь, вопросъ идетъ о жизни и смерти..
То же делается и во всей Россіи, но на Соловкахъ это наиболее резко выявлено.
Однимъ изъ такихъ поддавшихся людей и былъ нашъ будущій комэндиръ полка, знаменитык Ванька Т-въ, телерь покойникъ. Его разстрепяли. Онъ бывшій офицеръ. За участіе въ белыхъ войскахъ попалъ на Соловки. Есть было нечего, онъ подался и дошелъ до должности командира полка Но я никакъ не могу сказать, что это былъ совершенно отрицательный типъ. Онъ хотелъ жить, делалъ свою «карьеру», но никогда не давилъ своего брата — «контръ-революціонера» т. е. арестантовъ отбывающихъ наказаніе по контръ-революціоннымъ статьямъ.Его разстрелъ еще разъ подтверждаетъ, что для того, чтобы служить Советской власти нужно изгадиться до конца.Онъ не дошелъ до этого конца и, какъ непригодный для Советской власти элементъ, былъ уничтоженъ.
На Севере смеркается рано...
Часа въ 4 дня насъ выгрузили изъ вагона. Какъ всегда, долго возились выстраизая и пересчитывая. Окружили конвоемъ и повели...
Идти пришлось недалеко, всего версты полторы. Издалека я увиделъ высокій заборъ... Вышки часовыхъ... И громадныя ворота. Надъ ними надпись — «У.С.Л.О.Н.» — «Управленіе Соловецкихъ лагерей особаго назначенія». «Кемскій распределительный пунктъ».
Подошли... Все, даже уголовники, всегда наружно бодрящіеся и веселые, какъ то пріутихли. Жизнь кончается.
Впереди знаменитая Соловецкая каторга... Раскроются ворота. Впустятъ... И навсегда...
Неужели навсегда ? Подумалъ я.
Нетъ. Ведь, только на три года.
Да не на три, а на всю жизнь. Выхода нетъ...
Начальникъ конвоя постучалъ въ дверь, часовой открылъ окошечко, посмотрелъ и сильно дернулъ за веревку колокола. Гулко, на морозномъ воздухе раздался звонъ.
Вышелъ караульный начальникъ. Ворота раскрылись... Мы вошли... Они закрылись...
И я на каторге.
«Поповъ островъ» — небольшой островокъ, кэжется, километра три въ длину и два въ ширину, принадлежитъ къ группе С оловецкихъ острововъ. Съ материкомъ онъ связанъ дамбой и железнодорожнымъ мостомъ.
Прежде онъ служилъ передаточнымъ пунктомъ для богомольцевъ и монаховъ, едущихъ на главные Соловецкіе острова, нахоядящіеся отъ него въ 60-ти километрахъ. Теперь зто одинъ изъ самыхъ тяжелыхъ пунктовъ Соловецкой каторги.
На юго-западномъ его берегу расположенъ лагерь Соловецкой каторги. Съ трехъ сторонъ этотъ кусокъ сплошного камня, въ полъ километра въ длинну и въ одну треть ширины омывается моремъ. Здесь нетъ ни одного дерева, кое где онъ покрытъ землей, все остальное гранитъ. Со стороны моря онъ окруженъ переплетенной колючей проволокой. Отъ суши отделенъ высокимъ заборомъ. За проволокой и заборомь — вышки для часовыхъ.
Въ длинну, отъ воротъ, къ юго-западному его концу, идетъ
«линейка», то есть на камне настланы доски. Здесь въ летнее время, а иногда и зимой — за наказаніе, происходитъ поверка.
Справа и слева отъ нея расположены большіе бараки. У воротъ — караульное помещеніе, канцелярія, баракъ чекистовъ и баракъ женщинъ. Въ ширину идутъ мастерскія, электрическая станція, кухня, баня, лазаретъ, политическій баракъ, цейхгаузъ и карцера.
Кто строилъ этотъ уголокъ, я не знаю. Говорятъ, что начатъ онъ при постройке Мурманской железной дороги, продолженъ при пребываній йа Севере англичанъ и конченъ большевиками. Причемъ каждый внесъ свое: инженеры — плохіе бараки, англичане — электрическую станцію, большевики,— карцера. Что последнее призведеніе принадлежитъ имъ — это мне известно достоверно.
Насъ вывели на линейку...
Остановили и начался пріемъ... Съ палками въ рукахъ, въ самой разнообразной одежде, съ малиновымъ цветомъ на шапке или на петлицахъ, со всехъ сторонъ изъ всехъ бараковъ бежали къ намъ чекисты... Это была Соловецкая аристократія — войска внутренней охраны — бывшіе оотрудники Г.П.У. Наше будущее начальство.
Начался «парадъ»..
Я былъ на войне. Слышалъ команды тамъ, где оне имеютъ действительное значеніе, где командой нужно вести человека на смертъ и поэтому часто въ нее вливается и злоба, и ярость , и самая нецензурная ругань, но я никогда не могъ представить, чтобы команду можно было такъ изгадить и исковеркать, какъ это сделали чекисты.
Насъ было всего около ста человекъ, и надъ этими ста голодными, истощенными и замороженным людьми, измывались 25 человекъ. Это былъ какой то сплошной никому ненужный ревъ. Они изощрялись одинъ передъ другимъ, но чего они хотели отъ насъ, ни они, не мы не понимали. Мне кажется, это были просто люди ужз перешедшіе въ стадію зверя, которому нужно порычать...
Вдругь сразу несколько человекъ, приложивъ руки къ шапкамъ, пародируя старое офицерство, вытянулись и заорали изстунленнымъ голосомъ:
«Смирно! Товарищи командиры!...
— Шелъ помощникъ командира полка.
Бывшій чекистъ, бывшій проворовавшійся начальникъ конвойнаго дивизіона Соловецкаго же лагеря. Теперь тоже арестантъ.
«Ты что? Ты где? Какъ ты стоишь»? Переплетая каждую фразу руганью, заревелъ онъ на одного изъ арестантовъ.
«Помни, что ты въ лагере особаго назначенія», кричалъ онъ, ударяя на словахъ «особаго назначенія».
«Въ карцеръ его»!, и опять ругань.
«И вотъ этого, еще и этого, пусть помнятъ, сукины дети,что они на Со-лов-кахъ»!, растянулъ онъ последнее слово.
Моментально куча его сподвижниковъ кинулась исполнять его приказаніе.
Насъ отвели въ баракъ... У меня съ собой не было ни одной вещи, но одинъ изъ арестантовъ попросилъ меня взять его узелъ, съ нимъ я пошелъ на обыскъ.
«Деньги есть?»
— «Нетъ».
«Врешь! Если найду карцера попробуешь. По глазамъ вижу, что есть...» Во мне шла борьба... Я молчалъ...
Кончился обыскъ. Началось распределеніе по ротамъ, я попалъ въ 7-ую.
Для того, чтобы увеличить ответственность за проступки, въ Соловкахъ введенъ воинскій уставъ. — Разделеніе на роты, взводы и т. д. Все это устроено безалаберно, структура непонятна, но въ общемъ помогаетъ цели, преследуемой большевиками, — помогаетъ давить человека. Конечно этого можно было достигнуть и иначе, но ведь они очень любятъ вводить все въ рамку законности.
Привели меня въ роту передъ началомъ вечерней поверки.
Большой баракъ, шаговъ 100 въ длинну и 20 въ ширину. Несмотря на морозъ, дверь открыта, и несмотря на открытую дверь, ужасающій воздухъ... Внизу морозъ, наверху нечемъ дышать. Испаренія немытаго тела, запахъ трески, одежды, табаку, сырости — все смешалось въ густой туманъ, сквозь который еле мерцалй две 10-ти свечевыя элекрическія лампочки.
Все арестанты были дома... Нары въ 4 ряда, идущія въ длинну барака, были сплошь завалены лежащими и сидящими на яихъ людъми... Изможденныя, ѵсталыя лица... Подъ лампочка-
ми гр?дой стоятъ голыя тела съ бельемъ и одеждой въ р?кахъ — бьютъ вшей.
На одномъ конце барака — загородка. Тамъ «аристократія» — командный составъ». На другомъ у окна, — столикъ, лучшее место и тоже «аристократія», но денежная..
Баракъ во многихъ местахъ въ щеляхъ заткнутъ тряпками.
Вотъ где придется жить ..
Подошли арестанты... Разговоръ сразу перешелъ почти на единственную интересовавшую тогда всехъ тему. — Что слышно въ Петрограде объ измененіи Уголовнаго кодекса?
Я ответилъ, что я изъ одиночки и ничего не знаю.
Это была одна изъ техъ очередныхъ надеждъ, которыми долженъ жить заключенный. Раньше бывали амнистіи, разныя досрочныя освбожденія и т. п. Въ тотъ моментъ Соловки жили надеждой на измененіе Уголовнаго кодекса и скидку по новому кодексу двухъ третей со срока наказанія.
Вера въ это была колоссальна. Только объэтомъ и говорили, и эту надежду поддерживало начальство. Ему это было выгодно. Есть пределъ человеческому терпенію. И у арестанта оно можетъ лопнуть. Чтобы этого не произошло, начальство решило — п-усть верятъ, намъ легче ихъ держать.
Прозвонилъ колоколъ...
И сравнительная, усталая тишина барака нарушилась темъ же дикимъ ревомъ, который я слышалъ при нащемъ пріеме.
На середину барака вышелъ командиръ роты.
«На поверку становись!..» Заоралъ онъ изступленнымъ голосомъ.
Нехотя слезали съ наръ усталые люди... Крикъ и наказаніе действуютъ на человека до известнаго предела... Видно здесь люди привыкли ко всему.
«Ну, что жъ, васъ тамъ просить что ли? Выгоню на морозъ, продержу тамъ, — будете становиться».
Люди становились, но неумело и неохотно. Много было, не знавшихъ строя.
«А тебя что, Калинка, отдельно просить»? Обратился онъ къ старичку, мявшемуся на месте и не знавшему что ему делать.
«Ты гробъ себе сделалъ? Нетъ? Такъ делай!.. Я тебя туда
вгоню», продолжалъ онъ издеваться надъ старичкомъ. Но тотъ видимо дошелъ до предела и не выдержалъ. —
«Стыдно вамъ, товарищъ командиръ, глумиться надъ старостью». Взволнованнымъ, но внятнымъ голосомъ произнесъ онъ.
«Ты отвечать еще! Дежурный! Въ карцеръ его!.. Съ поддувалами... Неъ, погоди, я его после поверки самъ отведу».
Въ бараке наступила тишина. Мерзость сцены шокировала людей уже видавшихъ виды.
Около часу мы стояли и ждали...
Наконецъ пришла «поверка». Дверь резко открылась и въ баракъ полнымъ ходомъ влетело звеня... шпорами, сраэу несколько человекъ чекистовъ... Причемъ тутъ шпоры, подумалъ я?
Къ дежурному по пункту подскочилъ дежурный по роте съ ралортомъ... Все это такъ не шло ни къ ихъ полуштатскимъ костюмамъ, ни ко всей обстановке съ полуголыми людьми, и было такъ глупо, что казалось какимъ то фарсрмъ, если бы это не было трагично... Ведь отъ всей этой кучки людей, совершенно произвольно, вне всякаго закона, зависела жизнь каждаго изъ насъ...
Дежурный по пункту просчиталъ ряды и «позерка», опять гремя шпорами и шашками, вышла изъ барака...
«Калинка, сюда... Да не одевайся... Все равно голымъ раздену и поддувала открою!..» Опять заревелъ командиръ роты.
Я виделъ, какъ старичекъ подошелъ къ нему, какъ онъ его взялъ за шею, и толкнулъ съ крыльца такъ, что тотъ упалъ на первыхъ же ступеняхъ.
Командиръ роты былъ известный на все Солозки своими
зверствами Основа. На Поповомъ острове были устроены особые карцера, построенные изъ досокъ и никогда не отапливаемые. Чтобы арестованному въ нихъ было еще холоднее, тамъ открывали окно, .а чтобы довести наказаніе до предела, его раздевали до гола. Повелъ же старичка Основа самъ, чтобы, приведя въ карцеръ, его еще избить.
Свободнаго места, то есть техъ 8-ми вершковъ, которые мне полагались, на нарахъ не было, и я расположился на ночь на узкомъ, единственномъ въ бараке столе.
Баракъ спалъ...
Переплетаясь телами, задыхаясь отъ духоты и вони, люди лежали на своихъ 8-ми вершкахъ.
То и дело въ бараке раздавались стоны и крикъ... Бредъ во сне и на яву...
Измученный трудомъ, мороэомъ и недоеданіемъ человекъ получалъ свой законный отдыхъ.
Вотъ онъ «милосердный режимъ», подумалъ я.
Не надо злобствовать... Сейчадъ же ловилъя себя на мысли.
Но какъ же? Ведь я не могу не видеть этой обстановки!..
Нужно встать выше этого... Терпеть и искать счастья въ любви къ людямъ...
Картины дня переплетались въ моей голове съ моими намереніями... Трудно было ихъ совместить. Но въ эту ночь я твердо решилъ не сходитъ съ выстраданнаго мною пути.
Богъ меня на него поставилъ. Онъ и выьедетъ.
Но я не выдержу...
Тогда нужно идти на компромиссъ — встать на место Основы и ему подобныхъ....Сделаться мерзавцемъ и давить людей...
Нетъ, этого я сделать не могу... Сразу и навсегда решилъя.
Тогда сказать и продолжать говорить правду... То есть иначе говоря кончить самоубійствомъ...
Но имею ли я право идти на верную смерть, да и хватитъ ли у меня силъ, чтобы умереть такой медленной и мучительной смертью...
Я подумалъ. И понялъ... Исповедывать правду имеетъ право каждый, и это не самоубійство, а высшій подвигъ, Жизни мне не жаль, но силъ на это у меня не хватитъ.
Где же выходъ? Какъ себя держать, вести, какъ жить?
Такъ, какъ этого хочетъ Богъ... По совести... Подчиниться, страдать и терпеть...
Но ведь это же полумеры... Возможны ли оне здесь?... Не выдержу — прорветъ меня...
День на Поповомъ острове начинался рано... Летомъ въ 5, зимой въ 6 часовъ утра звонилъ колоколъ... Нехотя, черезъ силу вставали люди... Но отдельныя фигуры, большей частью постарше, вскакивали и бежали за кипяткомъ. Пресную воду на Поповъ островъ привозили по железной дороге изъ Кеми. Кипятокъ получался одинъ разъ въ день утромъ, да и то его обыкновенно не хватало. Заменить его кроме снега было нечемъ. Днемъ после мороза, хотелось согреться и чтобы получить кипятокъ, приходилось на кухне покупать его за продук-
ты или яросто за деньги. Умывалки не было. Зимой умывались просто снегомъ.
На разсвете шла поверка. Выстраивались на нее за полчаса, а то и ва часъ. Командиры, помощники, дежурные, дневальные, взводные, отделенные... Все это ревело, кричапо и ругалось... После позерки читался нарядъ на работы.
Весь баракъ былъ въ расходе: Пилка дровъ укладка дровъ... Сколка льда, загатовка льда... Нарядъ на «лесопилку», «на водокачку», на погрузку и разгрузку и т. п.
Снова колоколъ... И раздетыхъ, голодныхъ, неотдохнувшихъ каторжанъ строемъ ведуть къ комендатуре на разбивку.
Нарядчикъ вызываетъ партіи, конвой окружаетъ и выводитъ. Начинается работа.
Открытое море... Морозъ градусовъ 12-ть... Ветеръ подымаетъ и кружитъ снегъ...
На льду кучка арестантовъ, кругомъ красноармейскій конвой.
Идетъ заготовка льда для Н-ка лагеря. — Нужно пилой выпилить льдину, ломомъ отколоть ее и баграми вытащить изъ воды,
Ноги мокрыя, скользятъ... Руки коченеютъ, силъ не хватаеть... Льдина срывается и уходитъ въ море...
«Укладка дровъ». Приходитъ десятникъ. «Сложите дрова здесь»... Сложили. Является заведующій хозяйствомъ. «Почему дрова здесь? Перепожите ихъ туда>. Переложили, Потомъ заведующій дровами. «Уложите на старое место». и т. д.
Работа по очистке лагеря. — Чекистовъ нетъ — можно отдохнуть... Но стоишь — холодно, работаешь — силы уходятъ, есть хочется, а хлеба нетъ.
«На водокачке». — «Вотъ», предлагаетъ заведующій, «на урокъ... налить пять бочекъ и конецъ». Навалились, Налили, позвали заведующаго: «Нетъ, еще только 10 часовъ, отпустить не могу». Дело имеешь съ людьми, у которыхъ нетъ слова ни въ какомъ масштабе.
Работы делились на внутреннія и «за проволокой». На внутреннихъ работахъ начальство свои же арестованные — чекисты, Хотять выслужиться, — гонятъ, доносятъ, и нетъ никого хуже ихъ. На внешнихъ — красноармейцы конвойнаго дивизіона.
Бывали работы и ночныя. Изъ Москвы должна была пріехать
какая-то ревизія, и наше начальство решило провести по Попову острову дорожки, — чтобы красивее было. И вотъ надъ этими дорожками въ теченіе месяца день и ночь работало около тысячи человекъ.
12 часовъ. Колоколъ на обедъ. Раздатчики ушли уже давно... Отъ кухни по направленію къ баракамъ идуіъ «чекисты» съ маленькими бочками, наполненными рыбой. За ними, отстаивая свои права, съ руганью, а иногда и дракой получаетъ свой обедъ «шпана». ЗАтемъ, наливаютъ супъ и намъ.
Первое время моего пребыванія на Соловецкихъ островахъ, мне даже есть было нечемъ — не было ложки. На Соловкахъ не выдаютъ ничего — устрайвайся какъ хочешь. Есть лавочка, а деньги хоть воруй.
Мы едимъ втроемъ изъ одного бачка. На обедъ супъ, онъ долженъ быть съ рыбой, но у насъ ея нетъ — одни сушеные, разваренные овощи. Садимся... Около нашихъ наръ стоитъ молодой крестьянинъ. — «политическій бандитъ» — голубоглазый, здоровый, настоящій русскій парень.
«Ты что, Ф-въ»?
«Да такъ. Ничего»..
«Хлеба нетъ?» Сразу понялъ я.
«Да вчера еще съ кипяткомъ всю «пайку» съелъ... Не хватаетъ»...
«Ну, чего же, садись съ нами».
Рядомъ обедаетъ группа цынготныхъ. У некоторыхъ она задела только десны, другіе уже еле двигаются и ходять скрючившись.
После обеда опять работа. Въ 5 часовъ ужинъ. Каша безъ масла, вроде замазки. Хочется пить, Кипятку нетъ. Разъ въ неделю выдг.ютъ маленькій стаканъ мелкаго сахару. И это все.
У болошинства арестованныхъ есть родные, которые, недоедая сами, посылаютъ продукты и деньги своимъ близкимъ. Остальные питаются за ихъ счетъ, получая остатки хлеба, обеда и ужина, а зачастую поддерживаются и посылками. Умереть съ голоду не дадутъ.
Не знаю что выдается арестованному на бумаге, я говорю про то, что онъ получаетъ и уверенъ, что если бы въ Соловки пріехапа какая нибудь иностранная делегація, то ей великолеп-
но бы втерли очки. Въ советской Россіи при осмотрахъ нужно уметь смотреть, а лучше всего попробовать самому. Но по настоящему, въ серьезь... Напримеръ сесть на Соловки на общихъ основаніяхъ. Много интереснаго можно тамъ увидеть, услышать и многому поучиться.
День на Поповомъ острове конч?лся позеркой. После нея приносилась «параша» и выходъ изъ барака запрещался.
Всего на Солозецкихъ островахъ сидело около 6000 человекъ. На Поповомъ острове было 1500 человекъ.
Всехъ сидящихъ можно разделить на несколько категорій: Совершенно привеллигированное исключительное положеніе занимали тамъ «чекисты», бывшіе сотрудники Г.П.У. Сидели они за «должностныя престулленія» — воровство, взятки и т. п. Никто изъ нихъ не работалъ. Все они занимали различныя командныя и административныя должности. Изъ нихъ были сформированы войска внутреннем охраны, на сбязанности которыхъ было конвоированіе работающихъ аренстантовъ.
Тоже въ исключительныхъ условіяхъ находились на Соловкахъ «политическіе», то есть соціалисты и анархисты.
Везде, во всемъ міре есть какое-то общее понятіе о политическомъ преступнике какъ о лице, деломъ или даже словомъ перестугіившемъ установленный человеческій законъ съ целью ниспроверженія, или только измененія существующаго государственнаго строя страны, несколькихъ государствъ илк даже всего міра, во имя блага отдельной группы людей, государства или всего человечества.
Съ оригинальной, какъ всегда, точки зренія советскаго правительства, «политическими» преступниками, если не принимать въ расчетъ небольшой группы анархистовъ, считаются только соціаписты. Ихъ не разстреливаютъ. Я не говорю объ исключеніяхъ. Онн одеты и сыты. Само советское правительство установило имъ особый режимъ и выдаетъ особый, вполне достаточный паекъ. Главныя причины такого отношенія: — поддержка ихъ соціалистами запада. Заигрываніе сов Ьтской власти съ западными рабочими. Желаніе власти «заработать» на «политическихъ» — званіе гуманнейшаго правительства. Затемъ, — сравнительно невначительное количество «политическихъ» въ тюрьмахъ, и ихъ организозанность, какъ следствіе непримененія къ нимъ смерт-ной казни.
На Поповомъ острове они находились въ отдельномъ бааке, конвоировались войсками внутренней охраны, связь съ ними не разрешалась, они ке работали, получали лучшій паекъ, имели свой коллективъ и старосту. Всего на Поповомъ острове. ихъ было около 150-ти мужчинъ и женщинъ.
Въ самомъ худшемъ положеніи на Соловкахъ находятся контръ-революціонеры. Они зне закона. Объ нихъ никто не заботится и никто имъ не помогаетъ. Все ихъ проступки караются бо Іьшей частью разстрепомъ. Бежить уголовникъ — грибавятъ годъ, два, контръ-ревопюціонеръ — верный разстрелъ. Неисполненіе приказаній — разстрелъ. Роть у нихъ закрытъ. — Болтнетъ что-нибудъ — прибавятъ срокъ и т. п. Вотъ почему многіе и лодаются на компромиссы. И винить ихъ трудно.
Къ этой категоріи принадпежатъ обвиняемые въ различныхъ контръ-революціонныхъ действіяхъ, заговорахъ, по церковньдаъ деламъ; разные повстанцы, «шпіоны», «политическіе бандиты, ихъ пособники и укрыватели. Сюда входитъ духозенство, бывшее белое офицерство, казаки, главнкмъ образомъ кубанскіе и терскіе, кавказскіе народности — черкесы, осетины и грузины и т. п. Много среди контръ-революціонеровъ и возвращенцоБЪ изъ заграницы разныхъ сроковъ.
Говорить въ отдельности о комъ нибудь изъ контръ-ревопюціонероьъ, по некоторымъ причинамъ я не могу, но на мой взглядъ людей действительно совершиешихъ преступленіе, подходящее подъ одно изъ техъ обвиненій, которыя имъ предьявляютъ, то есть короче говоря преступниковъ, на Соловкахъ нетъ. Всякаго, сколько нибудь активно участвовашаго въ какомъ нибудь контръ-революціонномъ заговоре или действіи, организатора возстанія, шпіона, политическаго бандита, — Советская власть разстреливаетъ. Другого наказанія нітъ. Поэтому почіи все, что попадаетъ на Соловки, все это второстепенныя роли. И большею частью по выдумзннымъ, сфабрккованнымъ деламъ.
Последнюю категорію заключенныхъ на Соловкахъ составляютъ «блатъ — шпана», то есть ѵтолозные преступники. Вообще говоря уголовники представляютъ собой въ Советской Россіи хорошо сплоченную, по своему дисциплинированную организа цію. Живутъ они по своимъ законамъ. Въ то время, когда к.-ры никакъ не хотятъ понять, что тюрьма, это ихъ участь чуть ли не на
всю жизнь, не хотятъ объединиться, въ конце концовъ, ценою несколькихъ жизней, добиться правъ въ тюрьме, уголовники считаютъ тюрьму своимъ домомъ и устраивэются въ ней какъ можно удобнее для себя.
На Поповомъ острове они не работаютъ... Право это они себе отвоевали. Вначале ихъ грели, принуждали, потомъ оставили въ покое. Все равно ничего не сділаешь.
Помещаются они въ отдельныхъ баракахъ. Хорошій процентъ ихъ сидятъ совершенно голыми, то есть совершенно, въ чемъ мать родила... И когда имъ нужно идти въ уборную, то они занимаютъ штаны у пріятеля.
Большая часть изъ этихъ голышей, — лроигравшіеся. Клубъ тамъ открытъ круглые сутки. Играютъ все. Денын имеютъ колоссальное значеніе.
«Деныи есть чеканенная свобода, а потому для человека, лишеннаго совершенно свободы, оне дороже вдесятеро».
«Деньги же, — я уже говорилъ объ этомъ, — имели въ остроге страшное значеніе, могущество. Положительно можно сказать, что арестантъ, имевшій хоть какія нибудь деньги въ каторге, въ десять разъ меньше страдалъ, чемъ совсемъ не имевшій ихъ, хотя последній обезпеченъ тоже всемъ казенньшъ, и къ чему бы кажется иметь ему деньги»..
Продавали все...
«...Продавались иногда такія вещи, что и въ голову не могло бы придти кому нибудь за стінами острога не только покупать, или продавать ихъ, но даже считать вещами». Говоритъ Ф. М. Достоевскій въ своихъ «Запискахъ изъ Мертваго дома».
Каторга мало изменилась... Разница въ пустякахъ... Въ прежнемъ остроге арестантъ могъ быть спокоенъ, что онъ останется живъ, теперь его жизнь въ постоянной опасности, ему грозитъ и разстрелъ ч голодная смерть. И теперь деньги имеютъ еще большее значеніе. Раньше они шли на покупку водки и табаку, а теперь просто на хлебъ, чтобы не умереть съ голоду.
Живется уголовникамъ легче. Сроки у нихъ меньше и, кроме того, на нихъ распространяются различныя амнистіи и сокращенія. Все они совершенно не касаются к.—рвъ. Тюрьмы, лагери переполнены, число лреступниковъ растетъ. Нужно место, поэтому ежегодно, весной пріезжаетъ комиссія и до срока освобождаетъ часть уголовниковъ.
Въ середине между к.-рами и уголовниками, стоятъ «хозяйственники» и «фальшивомонетчики».
Первые, это главнымъ образомъ служащіе различныхъ учрежденій, проворовавшіеся или попавшіеся во взяточничѳстве, На Соловкахъ ихъ сравнительно мало.
Мне кажется, что въ настоящее время въ Советской Россіи не найдется ни одного человека, который бы не пошелъ на уголовное преступленіе направленное противъ правительства. Вопросъ только въ ответственности передъ закономъ, но никакъ не передъ совестью. Сама жизнь, сама Советская власть ставила и ставитъ людей въ такія условія, что волей неволей, но преступленіе ея закона они совершать должны. И люди не совершаютъ ихъ только изъ боязни наказанія. Раскаянія бываютъ... Но не говорятъ, зачемъ я взялъ. А зачемъ мало взялъ.
За последнее время на Поповъ остроеъ прислали много «фальшивомонетчиковъ». Хорошо действуетъ Г.П.У. Оно не идетъ въ хвосте за преступленіемъ, а наоборотъ наваливается на его зародышъ. Такъ било оно по контръ-революціи, спекуляціи, по взяткамъ. За последнее время, когда задрожалъ червонецъ оно выкинуло лозунгъ «Все на борьбу съ фальшивомонетчиками». И, действительно, стреляло ихъ нещадно. Въ Соловки ихъ попало много, но это уже остатки. Все ядра были уже уничтожены. Большинство фальшивомонетчиковъ — евреи. Высылали ихъ сюда иногда целыми семьями.
На Поповомъ острове находилось около 150-ти женщинъ. Жизнь ихъ была тоже не сладкая. Подоплека къ каждому наряду на работу къ начальству былъ развратъ... Назначеніе на какія либо должности тоже и т. д. Хочешь жить, сходись съ кемъ нибудь изъ начальства. Не пойдешь, замотаютъ на работе, прибавять срокъ...
При ссылке возрастъ не принимался во вниманіе.
Высылались на Соловки и целыя семьи. — Отецъ, мать и сынъ. М/жъ и жена. Мать и дочь.
Оффиціально въ такихъ случаяхъ свиданія разрешались разъ въ неделю. На короткіе промежутки встречаться можно было чаще. Вообще же свиданія арестовайныхъ съ родными допускались только съ разрвшенія Москвы и получить такое разрешеніе было очёнь трудно.
На Соловкахъ разрешалось получать и писать одно письмо
въ неделю. Все это проходило черезъ строжайшую цензуру. Въ письмахъ совершенно нельзя было говорить о режиме и быте Соловковъ.
Говорятъ о разстрелахъ, которые существують въ Советской Россіи. Действительно ли тамъ разстреливаютъ? Да. Стреляютъ... Не такъ, какъ стреляли, — меньше и съ разрешенія центра. Но всетаки стреляютъ, когда имъ угодно, и сколько угодно. Но ужасъ не въ томъ, что тебя разстреляютъ, а въ томъ, что тебя каждую минуту могутъ разстрелять. Разстреляютъ ли тебя съ санкціи Москвы или безъ таковой, — тебе все равно. Фактъ тотъ, что хотя бы ты и не былъ ни въ чемъ виновать, тебя всегда могутъ разстрелять. Ужасъ въ томъ, что царство произвола продолжается.
Физическія мученія, лишенія, пытки, избіенія въ Советской Россіи существуютъ. Я могь бы привести много примеровъ избіеній и пытокъ заключенныхъ на Соловкахъ и въ тюрьмахъ. Я виделъ избіеніе при попыткахъ къ бегству, я виделъ арестованныхъ съ разбитыми въ кровь лицами, я виделъ какъ на нихъ ломали палки, я самъ перенесъ много. Но это все не орудія для большевиковъ, на этомъ далеко не уедешь. Большевики гораздо тоньше, чтобы применять эти грубые старые способы. Разъ изобьешь — подействуетъ, второй — меньше, третій — еще меньше и т. д. Большевики умны, они этимъ не злоупотребляютъ. Важно действовать на психопогію, важно, что тебя могуть избить, могутъ пытать, могутъ разстрелять. Важно, что въ Россіи каждый боится этой возможности, этого «могутъ», что на деле тамъ ни права, ни законности нетъ. Важно, что царство произѳола тамъ продолжается...
Тяжело действовало на меня угнетеніе личности: — Упорное желаніе большевиковъ сделать изъ тебя мерзавца. Путь къ облегченію своей участи всегда открытъ. — Делайся начальствомъ и дави. Но дави ужъ изо всехъ силъ... А го тебя сметутъ и задавятъ.
Затемъ мучала скученность...
Ф. М. Достоевскій говоритъ: «что страшнаго и мучительнаго въ томъ, что во все десять летъ моей каторги ни разу, ни одной минуты я не буду одинъ. На работе всегда подъ конвоемъ, дома съ двумя стами товарищами и ни разу, ни разу одинъ».
И дальше: — «Впоследствіи я понялъ, что кроме лишенія
свободы, кроме вынужденной работы, въ каторжной жизни есть еще одна мука, чуть ли не сильнейшая, чемъ все другія. Это вынужденное сожительство».
Но ведь обстановка, въ которой пришлось жить Достоевскому, не сравнима съ Соловецкой... 8 вершковъ наръ... Это не шутка... Спатъ можно только на боку... Здесь такъ много народу, что буквально нельзя было найти места, чтобы можно было 6ы говорить такъ, чтобы тебя не слышали...
А кругомъ провокація. Провокація во всехъ видахъ и оттенкахъ. Купить голоднаго человека легко. И большевики покупаютъ... И какъ Россію, такъ и Соловки крепко держатъ этимъ
въ рукахъ. Рта нельзя раскрыть, чтобы это не было известно.
А раскрылъ, болтнулъ, или, темъ более сказалъ правяу, и тебе
обезпечена прибавка срока.
Въ Россіи вообще, а на Соловецкихъ островахъ въ частности и въ особенности, только тотъ можетъ удовлетворить свои элементарнейшія потребности, то есть иметь хотя бы и очень ограниченную свободу, кровъ и хлебъ, кто совершенно отказался ,отъ совести. Кто сознательно идетъ на то, чтобы стать мерзавцемъ. Везде, навсемъ земномъ шаре, человекъ можетъ честнымъ трудомъ заработать себе куоокъ хлеба. Въ однихъ местахъ легче, въ другнхъ труднее, но ѳаработать можно всегда. Въ Россіи этого сделать нельзя. Тамъ человекъ не можетъ только работать, Тамъ онъ обязательно долженъ участвовать въ политике, Онъ не можетъ молчать, онъ долженъ говорить, и говорить то, что ему приказываютъ. Мало того, долженъ заставлять другихъ повторять свои слова.
Я колебался... Меня шатало... Во мые было два я, два чеяовека... Матерія и духъ... Христіанинъ и человекъ земли. — Раздвоенность... Она мешала и мучала..
Вотъ я на нарахъ.. Ночью... Я одинъ... Лежу и думаю...
Ведь я сейасъ силенъ... Во мне есть духъ... И Богь меня сюда поставилъ... Здесь я найду людей, которые меня поддѳржатъ. — Вотъ случай мне проверить силу... Мне надо покоритъся Богу, страдать, терпеть, любить, прощать... Такъ говорилъ мне человекъ, которымъ я хотелъ бы быть. Но ведь условія тяжелы, я ихъ не выдержу... Я человекъ земли... Я жить хочу,
хочу борьбы, свободы, я не могу смириться... Такъ возражало мне мое земное я.
Что делать? Ведь выхода же нетъ. Одно изъ двухъ: Страдать или изгадиться... Идти на компромиссъ... Давить или тебя задавятъ...
Бежать...
Эта мысль пришла мне въ голову на следующій же день после моего прибытія. Она не могла меня не интересовать. И хоть я и етарался всеми силами отогнать ее и подчиниться воле Бога — она все таки не давала мне покоя.
Въ первый день после моего прибытія въ Соловки я не пошелъ на работу. Мы сидели на нарахъ. Насъ было трое. — Ротмистръ Ишгушскаго полка Мэльсаговъ, одинъ арестантъ, отбывшій уже свои 3 года и на дняхъ отправляемый въ Нарьшскій край, и я.
Я разспрашивалъ ихъ о жизни, о работе, о порядкахъ на Соловкахъ, и, хоть очень интересовался побегами, но подходилъ къ этому издалека. Я зналъ, что объ этомъ нельзя даже и говорить. Понемногу выяснилось, что до сихъ поръ все эти попытки бежать кончались неудачей.
«Но ведь вчера же бежалъ одинъ». — Задалъ я ему вопросъ.
— «Да. И будетъ пойманъ».
Разговоръ на эту рискованную тёму былъ начатъ, не известно позволитъ ли обстановка его повторить, и я решилъ его довести до конца. Передо мной офицеръ, съ виду внушающій доверіе, и уже годъ просидевшій на Соловкахъ... Надо попробовать его самого, подумалъ я, и разсказавъ ему, что я уже несколько разъ бежалъ, спросилъ его прямо хочетъ ли онъ бежать,
«Это кевозможно. И вообще я вамъ советую объ этомъ не говорить», ответилъ онъ сейчасъ же, вставая и прощаясь со мной.
На этомъ разговоръ казалось бы и кончился...
Несколько дней спустя я виделъ какъ привели въ канцелярію, а потомъ въ карцеръ совершенно избитаго, бежавшаго въ день нашего пріезда. Его поймали въ 60-ти верстахъ отъ Попова острова, голоднаго и измученнаго. Зайдя въ.избу за хлебомъ, онъ попалъ на засаду. Такъ кончались все попытки кь бегству.
Странныя установились у меня отношенія съ командиромъ роты Основой. Мои 8 вершковъ на нарахъ приходилнсь какъ разъ противъ его загородки, такъ что мы оба хорошо видели
жизнь другъ друга. Онъ никогда меня не трогалъ. Часто мы лежали другь противъ друга и въ упоръ смотрели въ глаза, но очень редко разговаривали.
Разъ какъ то ночью я не спалъ, и онъ подойдя ко мне, попросилъ меня встать, придти къ нему и поговорить.
Онъ нарисовалъ мне картину жизни въ Соловкахъ и предложилъ мне занять командную должность.
Я наотрезъ отказался.
«Почему»?
— «Потому, что я считаю не допустимымъ строить свое благополучіе на несчастьи страдающихъ лгодей».
Разговоръ нашъ затянулся и перешелъ на тему о духовной жизни человека, Я увиделъ, что это его интересуетъ. Тогда я предложилъ ему отказаться оть его должности и всю его энергію обратить въ пользу заключеннымъ. Странно онъ реагировалъ на это. Онъ вдругъ оборвалъ разговоръ, легъ на койку и весь задергался въ судорогахъ. Этотъ припадокъ продолжался минутъ пять, затемъ наступила реакція и онъ впалъ въ забытье.
Съ техъ поръ мы опять долго не разговаривали и толькомесяца полтора спустя онъ неожиданно спросилъ меня:
«Послушайте, Безсонозъ... Когда же вы бежите?.. Да. Да. Не удивляйтесь. — Для васъ есть только этотъ выходъ».
Я остолбенелъ... Для всей обстановки Соловковъ, это было совершѳнно неожиданно. Объ этомъ вообще не говорилось и слово «побегъ» не произносияось. А тутъ вдругъ самъ Основа бухаетъ такую вещь. Я отделался какой то фразой, но принялъ это во вниманіе.
Я работалъ... Ежедневно стиснувъ зубы выходилъ я въ нарядъ, но чувствовалъ, что раздраженіе во мне накипаетъ, что я не выдержу, меня прорветъ, и я наделаю такихъ вещей, которыя повлекутъ за собой разстрелъ.
Помощникомъ Основы былъ мальчишка, недавно возвратившійся въ Россію изъ за границы. Онъ надеялся найти здесь рай, но ошибся и попалъ на Соловки. Здесь подался и пошелъ по наклонной плоскости делать карьеру.
Онъ ежедневно назначалъ меня въ нарядъ. Въ конце концовъ усталость взяла у меня верхъ, и однажды, я съ утра легъ на нары и такъ пропежалъ весь день... Я виделъ какъ онъ побежалъ жа-
ловаться къ Основе. Тоть выслушавъ его, но не звука мне не сказалъ.
Возвращенецъ решилъ мне отомстить: Назначалъ на работы и въ очередь и не въ очередь. Я терпелъ, но въ конце концовъ меня прорвало.
Онъ отдалъ какихъ то два противоречивыхъ приказанія и закричалъ мне почему я ихъ не исполняю. Я тутъ же, при всей роте послалъ его очень далеко, пошелъ къ командиру полка и разсказалъ о случившемся. Онъ прйнялъ мою сторону.
Это были мои первые срывы. Они не несли за собой наказаня, но я понялъ, что переломъ совершился. — Я не выдержу.
А если такъ, то надо действовать...
Ночь... Я опять одинъ... Опять раздумье...
Бежать...
А Божій Промыселъ?.. А воля Бога? Вера?
Пошелъ къ священнику.. Не зналъ какъ быть... Имею ли я право переломить судьбу и действовать своимъ усильемъ, чтобы избежать креста... И есть ли онъ?.. И данъ ли онъ мне?. А если данъ, то данъ ведь Богомъ, я долженъ верить и положиться на Него...
Я ничего не понималъ... Вернее понималъ, но не хотелъ понять... Еще вернее, я просто мало верилъ...
Ответа я не получилъ... Вопросъ потухъ... И все смешалось...
Все показалось мне теоріей и не давало смысла...Все стало какъ бы набраннымъ, нахватаннымъ и отошло на задній планъ... Чего то не хватало... И что то было для меня важней всего... Но что?
Я мучался, искалъ, не могъ понять въ чемъ дело... И наконецъ почувствовалъ. — Все та же сила... Все тотъ же импульсъ къ жизни, котораго не могъ я вытравить въ тюрьме... Все тотъ же врагъ иль другъ, несчастье иль счастье, ни грехъ ни благо, а сила сильная. — Любовь.
Толчокъ... Нетъ колебаній... Решенье принято... И надо действовать... Бежать...
Съ большмъ или меньшимъ рискомъ, но бежать надо. Съ этого времени я весь былъ сосредоточенъ на мысляхъ о побеге. Но мало было решиться — нужно было выполнить это технически. Сделать такъ, чтобы не дать возможность бопьшевикамъ еще разъ
показать свою силу и позволить имъ еще разъ поглумиться надъ собой. Примеры этихъ попытокъ я виделъ своими глазами.
Однажды вернувшись немного раньше съ работы я, сидя въ бараке, за окномъ услышалъ выстрелы.
Баракъ бросился къ окну и я увиделъ такую картину: Белая равнина... Море... По льду бежить человекъ... За нимъ шагахе въ 100-150-ти красноармеецъ... Онъ останавливается и стреляетъ...
Побегъ... Сразу понялъ я. И конечно всеми силами желалъ счастливаго пути беглецу. Онъ бежалъ довольно легко и отделялся отъ красноармейцевъ... Но стопъ! Онъ вдругъ остановился и заметался... Качнулся вправо влево и всталъ на месте.
Началось избіеніе. Окаэалось что онъ наскочилъ на трещину въ море, - которую не могъ перескочить. Били его прикладами, Онъ падалъ, поднимался, его снова били и такъ довели до бараковъ. Здесь его принялъ Основа, который, немедленно сломалъ на немъ палку. Конечно его потомъ разстреляли.
Неяьзя было бежать глупо. Планъ долженъ быть простъ, можетъ быть рискованъ, но не могъ быть глунымъ.
Меня очень удивило, что Мальсаговъ такъ отнесся къ моему предложенію бежать. — Офицеръ, ингушъ, годъ просидевшій на Солозкахь и вдругь такое равнодушіе къ свободе...
Но это вскоре раскрылось. Однажды онъ подошелъ ко мне и, такъ какъ на Поповомъ острове изъ за скопленія народа трудно разговаривать, то онъ коротко сказалъ:
«Я согласенъ бежать. На первое ваше предложеніе я ответилъ отказомъ, такъ какъ я боялся лровокаціи».
Воть примеръ отношенія между людьми въ Советской Россіи. Встречаются два офицера одной и той же дивизіи, оба находятся въ закпюченіи, имеютъ общихъ знакомыхъ и боятся другъ друга.
Мы съ нимъ условились встретиться и разработать планъ
Просидевъ на Поповомъ острове уже больше года, онъ последнее время бьглъ на скромной должности нарядчика. Вся его работа заключалась въ томъ, что онъ ѵтромъ и после обеда выходилъ со спискомъ въ рукахъ и распределялъ людей по работамъ. Къ сожаленію не отъ него зависело изъ какой роты и куда назначать людей. Онъ былъ только исполнителемъ приказаній.
Со второго нашего свиданія началась подготовка къ побегу.
Въ принципе было решено уйти съ оружіемъ. Какъ его можно было достать? Только вэять у конвоя.Поэтому планъ нашъ основывался на разоруженіи конвоя.
Куда идти? — Только за границу.
Что нужно было для осуществленія плана? Люди, деньги, карта, компасъ, затемъ точный планъ, шстроенный на уходе съ какой нибудь работы съ разоруженіемъ конвоя.
Начапись приготовленія... Свиданія ваши были затруднителъны... Разговоры шепотомъ могли обратить вниманіе. Нужно было быть осторожнымъ.
Остановились мы на двухъ возможностяхъ бежать. Во первыхъ, сь работы по заготовке метелокъ.Для этого въ лесъ, приблизительно въ полутора верстахъ отъ лагеря, посылалось по 10-12-ти человекъ подъ конвоемъ 5-6-ти красноармейцевъ.
И во вторыхъ, съ похоронъ кого нибудь изъ заключенныхъ. Въ этомъ случае давали подводы, 5-6 человекъ- арестантовъ, 2-3 конвоира и посылали за 12 верстъ въ Кемъ.
Нужны были люди. У Мальсагова ихъ не было. Онъ все надеялся , что придутъ его земляки — кавказцы — ингуши. Но напрасно, мы упустили изъ за этого много времени. Ни съ одникь этапомъ не пришло ни одного ингуша.
Осторожно подходилъ я къ этому вопросу. Со мной въ нарядахъ обыкновенно работаяъ некто Сазоновъ. Разговаривая съ нимъ, я узналъ, что онъ человекъ бывалый, несколько разъ переходившій границу. Долго я не решался предложить ему бежать, но въ конце концовъ достаточно прощупавъ его, я ему намекнулъ объ этой возможности , и мы сговорились.
Нужно бкло достать компасъ и карту. Сазоновъ передалъ мне, что у его знакомаго въ куске мыла есть маленькій компасъ и что, на его взглядъ, онъ не прочь бежать. Я ему поручилъ переговорить съ нимъ.
Карты не было, единственно, что могъ сделать Мальсаговъ это по временамъ смотреть въ канцеляріи на, 50-ти верстную, весьма неточную карту. Пользуясь картой и слухами, которые нужно было собирать оченъ осторожно, мы установили, что по прямому направленію мы находимся приблизительно въ 300-хъ верстахъ отъ Финляндской границы.
Дорогъ нетъ совершенно. Где деревни — неиэвестно. Болота, череаъ которые намъ идти непроходимы.
Вопросъ местности былъ наше слабое место. Все наши стараяін осветить его были безуспешны. Пришлоэь мириться на
техъ сведеніяхъ, которыя имелись.
Деньги... При винтовкахъ они играли не первую роль, но были нужны...
Мальсаговъ имелъ ихъ и пропилъ. Пользуясь своими связями, онъ где то досталъ по дорогой цене спиртъ, и денегъ не стало. Помню, что на меня это очень нехорошо подействовало. Уже передъ самымъ побегомъ Сазоновъ продалъ несколько своихъ вещей и получилъ за это немного денегь.
Итого, въ сговоре насъ было 4 человека. Причемъ я зналъ Мапьсаговэ, Сазонова и только два раза говорилъ съ Мальбродскимъ. Сазоновъ и Мапьбродскій не знали Мальсагова. Все мы, кроме Сазонова и меня, были въ разныхъ ротахъ, и это очень затрудняло нашу задачу. Большую роль играли мелочи, съ которыми очень трудно было справляться, но въ общемъ мы были готовы и только ждали момента. Мне очень хотелось бежать съ похоронъ. Тамъ можно было забрать съ собой лошадь. Но намъ не везло. — Умирало сразу по несколько человекъ, и поэтому нарядъ увеличивался.
Тугь произошелъ забавный случай, который могъ кончиться для насъ печально. —
Я, или Мальсаговъ ежедневно ходили въ лазареть и у знакомыхъ фельдшеровъ между прочимъ спрашивали о тяжело больныхъ.
Наступилъ, какъ казалось намъ, благопріятный моментъ. — Мальсаговъ узналъ, что умираеть кавказецъ — магометанинъ. Такъ ему сказали въ лазарете. Будучи самъ магометаниномъ.онъ, предупредивъ насъ, отправился къ командиру полка и попросилъ его разрешенія похоронить своего единоверца.
Командиръ разрешаетъ... Мы собираемся... Готовы... Но вотъ Мальсагова вызьшають въ штабъ полка... Онъ идегь и возвращается... Оказалось, что покойникъ былъ кавказскимъ евреемъ и хоронить его будутъ евреи...
После этихъ неудачъ мы твердо остановились на плане побега съ работъ. Приближалась весна. Былъ май месяцъ, ледъ растаялъ, но снегъ еще кое где лежалъ... Нужно было бежать и бежать во что бы то ни стало... Нельзя было терять время, такъ какъ скоро открывалась навигація, и насъ всехъ должны
были увести въ центральный лагерь. Надо было действовать, но мелочи не позволяли. Центръ тяжести былъ въ томъ, чтобы намъ выйти всемъ вместе на работу. Нарядъ на нашу работу ходилъ по разнымъ ротамъ, перевестись намъ всемъ въ одну было трудно и, кроме того, въ нарядъ назначали по 10-12 чело-векъ, а насъ было всего четверо. Это зависело отъ Мальсагова. Наконецъ онъ добился, что нарядъ «на метелки» уменьшили до 5-ти человекъ.