ДЕЛО КУЛЬТУРНОГО ОБЩЕСТВА ТРУДЯЩИХСЯ

 

После закрытия левых профсоюзов всякая легальная коммунистическая деятельность среди рабочих была парализована. Чтобы возобновить массовую работу, было решено создать «Культурное общество трудящихся».

Я был избран членом правления этого общества. Кроме меня, в правлении работали артистка драмсекции закрытого профсоюзного центра Зиндермане, студентка Аустра Сипол, рабочий Олкалнс и другие. Активное участие в работе общества принимают мой друг Рудис, демобилизованный в конце августа, братья Арвид и Вилис Буллисы. Члены Товарищества трудовых студентов и Еврейского академического союза выступают на вечерах вопросов и ответов, делают доклады. Эти две левые студенческие организации, руководимые коммунистами, не были тогда закрыты.

Помещения Культурного общества трудящихся находились на улице Католю, на Московском форштадте. По вечерам там всегда было людно. Возобновили свою работу драм-секция и «Синяя блуза», читались лекции, работали разные кружки.

Однако охранка скоро раскусила характер нашей культурной работы. Всё чаще наши помещения стали посещать шпики. Мы их всех хорошо знаем в лицо. На закрытые вечера часто просто не пускаем их. На открытых вечерах всячески изводим. Применялся, например, такой прием: на спину шпику кто-нибудь незаметно прицеплял или приклеивал бумажку с надписью «шпик». Ходит он с такой вывеской целый вечер, и не найдется ни одного человека, чтобы сказать ему об этом.

После возвращения из экскурсии по Советскому Союзу жить у Приедниекса я больше не могу. За нами теперь слежка. Если опять придут арестовывать кого-нибудь из нас, то непременно заберут и другого.

 

Рудис после демобилизации снял меблированную комнату на углу Гертрудинской и Марияс. Поселяюсь у него. Хозяйка квартиры — тетя Зелтынь — нас, тихих и всегда занятых молодых людей, очень уважала. Если к нам и приходил кто-нибудь, то никакого шума и выпивки в нашей компании не было. Платили мы аккуратно. Со своей стороны, она также проявляла заботу о нас, одиноких трудолюбивых парнях. Вечером на столе под колпаком нас всегда ждал горячий чай.

Меня приняли официально в члены подпольной Компартии Латвии. Работаем с Рудисом в одной ячейке. Полным ходом идет подготовка к выборам в сейм. Коммунисты от имени рабочих и крестьян выставили своих кандидатов в сейм во главе с пролетарским писателем Линардом Лайценом. Рано утром до начала работы получаем из типографии предвыборные воззвания рабоче-крестьянской фракции и спешим их раздать, пока полиция не конфисковала, рабочим, идущим на работу. Часто по ночам идем расклеивать предвыборные плакаты, которые делали наши художники Янкулес и Калис. Это тоже надо делать быстро, потому что и плакаты полиция часто конфисковывает. Чтобы плакаты были хорошо видны, и трудно было содрать их, ходим на такое мероприятие с лестницей и приклеиваем повыше.

Если выдается свободный вечер, читаем партийную литературу, которую обычно достает Рудис. Читаем у печки: в случае неожиданного появления охранки можно быстро сжечь запрещенные книжки.

После военной службы, экскурсии, приятной, как сказочный сон, и первого пребывания в охранке жизнь, казалось, опять вошла в колею. И вдруг...

В ночь на 6 ноября, перед самым Октябрьским праздником, к нам в сопровождении дворника и полицейского врываются два агента охранки. Предъявляют ордер на право обыска и, в зависимости от результатов, ареста нас обоих.

Латвийская охранка всегда перед революционными праздниками арестовывала весь актив революционного движения. Значит, мы с Рудисом зачислены в актив.

 

Накануне вечером мы были в нашем Культурном обществе, но рано ушли. Оказывается, после нашего ухода там была облава, полицейские и шпики обыскали помещение и всех присутствовавших. Многих задержали, а общество закрыли, хотя ничего незаконного обнаружено не было.

Обыск в нашей комнате продолжался несколько часов. Проверяли каждую книгу, каждый исписанный листок. Никакой нелегальной литературы не нашли, но у нас были некоторые издания, вышедшие легально, а потом конфискованные. Их забирают. У Рудиса нашли наброски материалов для стенгазеты общества и для репертуара «Синей блузы» — это тоже забрали. Потом переворачивают вверх дном всю комнату, разворачивают постель, белье, одежду. Книги, которые не представляют интереса для шпиков, они бросают прямо на пол.

Наконец им делать больше нечего. Нам велят одеваться и следовать за ними. Отводят в охранку. Помещения охранки находятся на углу улиц Альберта и Стрелковой. Камеры на шестом этаже. Там мы подчинены начальнику помещений для арестованных Лабритиню. Шпик получил это прозвище за преувеличенную вежливость. По утрам он говорит не просто: «Лабрит!» («Доброе утро!»), — а сладенько: «Лабритинь!» («Доброе утречко!»).

Мне здесь всё уже знакомо, но на сей раз тут больше народу. В камере, где мы летом сидели вдвоем с Будкиным, теперь больше десяти человек.

Несколько раз вызывают на допрос. Спрашивают, по чьим указаниям было создано Культурное общество трудящихся, кто давал инструкции правлению, откуда поступали средства. Добиваются доказательств связи Культурного общества с запрещенной Компартией, но никаких доказательств добыть не могут.

Несмотря на это заводится дело Культурного общества трудящихся. Через десять дней меня выпускают из охранки под надзор полиции. Это значит, что я не имею права без особого разрешения покинуть Ригу и раз в неделю должен являться на регистрацию в полицейский участок. Рудиса отправляют в Центральную тюрьму.

 

В нашей комнате теперь живу один. Хожу работать в порт.

В результате выборов в сейм там образуется рабоче-крестьянская фракция. Наши депутаты, используя депутатскую неприкосновенность, быстро создают новые левые профсоюзы и новый профсоюзный центр левых рабочих. Возобновляется работа «Синей блузы», драмсекции и всякая другая легальная деятельность. Я получаю задания от подпольной ячейки, посещаю ее собрания. Всё идёт своим чередом.

Памятные события случаются не только в политической жизни. Осенью какая-то фирма закупила в СССР большую партию южных яблок. В Ригу прибывают десять вагонов прекрасных яблок, упакованных в ящики, каждый плод завернут отдельно в папиросную бумагу. Однако таможня не пускает их на рынок. Требуется якобы тщательная санитарная проверка: не завозится ли какая-либо инфекция, опасная для садов Латвии.

Проверка затягивается. Растет штраф за хранение яблок на складе. Наконец, когда поступает разрешение продавать, штраф достигает таких размеров, что фирма отказывается забирать товар. Никто другой тоже не имеет права получать их, не заплатив эти деньги. Отдается распоряжение яблоки закопать.

Меня назначают в команду рабочих, которые должны выполнить эту операцию. Получаем по пять лат в день. Копаем большую канаву, подводы везут со складов ящики с яблоками, мы их укладываем в канаву.

Часто ящики падают с воза и разбиваются. Рассыпавшиеся яблоки берут все, кому не лень, сколько лезет в карманы. И у нас много ящиков разбивается. Мы целый день едим сочные яблоки из Средней Азии, а вечером приходим домой с полными карманами.

На следующий день надо копать другой ров и продолжать зарывать яблоки. Но когда приходим на работу, оказывается, ничего копать не надо. Засыпанный вчера ров пуст. Что ж, за день снова наполняем его яблоками и заваливаем землей.

 

На третий день опять наш ров пустой. Между тем на рынке на набережной Даугавы появились в продаже замечательные яблоки. Они удивительно похожи на те, что мы зарываем, только без бумажек.

Поступает новое распоряжение. Теперь грузим яблоки на баржу, чтобы топить их в море. Конечно, и при погрузке в порту ящики продолжают падать с телег и разбиваться.

Наконец, все оставшиеся яблоки погружены. Буксир тянет баржу в море. Далеко не идем: тут же у берега бросаем все ящики. Но они не тонут. Ветер с моря. Следующие два дня рыбаки оставляют рыбу и ловят яблоки.

Приближается новый год. Вдруг узнаем, что следователь по особо важным делам согласился и Рудиса выпустить из тюрьмы до суда под залог в 600 лат. В течение нескольких дней деньги собираем, и Рудиса тоже выпускают.

Вечером, когда он является домой, могу угостить его среднеазиатскими яблоками. Сам я уже не в состоянии их есть.

Несколько месяцев всё идёт своим чередом. «Синяя блуза» часто выезжает в другие города и везде пользуется успехом.

Но с приближением 1 мая — опять старая история. Вновь нас обоих арестовывают и мы почти две недели должны сидеть на шестом этаже в охранке. На сей раз нас выпускают и дела не создают: не находят оснований.

Однако обыски и аресты всё учащаются. Гостит шведский король в Риге — нас прячут в охранку. Приближается антивоенный день 1 августа — то же самое.

Наконец наша тетя Зелтынь заявляет, что она отказывается нам сдавать комнату. Она нас ни в чем не обвиняет, извиняется: мы аккуратные, честные, порядочные господа. Она никогда не поверит, что мы коммунисты, но эти бесконечные обыски — этого она больше не может выдержать.

Тетя Зелтынь говорит сущую правду. Она действительно была убеждена, что нас зря обижают, и вместе с дочкой всячески старалась нас выгораживать. Когда во время обысков и после них в нашей комнате устраивались засады, тетя

 

Зелтынь с дочкой всех, кто шел к нам, уводила к себе как своих гостей и не выдавала шпикам, так как и наших друзей считала честными людьми, а не какими-то там коммунистами.

Наша жизнь вдвоем с Рудисом на этом кончается. Решаем, что, если станем жить отдельно, следить за нами будет труднее. И если арестуют одного, то не всегда вместе с ним и другого. Однако это мало помогло, аресты продолжались.

10 мая 1930 года Рижский окружной суд разбирал дело Культурного общества трудящихся. На скамье подсудимых двенадцать человек: все члены правления и другие активисты. Среди них я и Рудис. Приговор: три года тюрьмы каждому.

Однако до рассмотрения кассационной жалобы в Верховном суде нас оставляют на свободе под денежный залог. Центральный Комитет компартии Латвии считает целесообразным использовать это обстоятельство и дать нам возможность эмигрировать в СССР, чтобы продолжить там политическое образование.

Что ж, на такой оборот дела мы с Рудисом не в обиде. Мы всё время мечтали о том, чтобы иметь больше времени для пополнения знаний.

Однако есть один вопрос, который заставляет меня задуматься. И я, и Рудис — мы оба не женаты. Однако у каждого есть своя девушка. Рудису хорошо, его Эстер, студентка, еще не скомпрометирована. Он договорится с ней, она легко получит заграничный паспорт и приедет к Рудису самым нормальным образом. У меня дело хуже. Моя Милдиня — комсомолка, она уже скомпрометирована тем, что как редактор подписала номер «Молодой гвардии», который был потом конфискован. Она теперь под следствием и надзором полиции. Никакого заграничного паспорта она не получит.

Я неофициально начинаю интересоваться по комсомольской линии, как бы и Милда могла получить разрешение нелегально эмигрировать. Мне дают понять, что это мещанский предрассудок. Девушки есть везде. Человек, который решил посвятить свою жизнь делу революции, должен иметь более свободные взгляды в этом вопросе.

 

Я не могу согласиться с таким принципом. Рудис говорит, что Ленин был против теории «стакана воды». Крупская всегда ездила вместе с ним и в ссылку, и в эмиграцию. Не знаю, как быть.

Переход границы для меня не проблема, это мне не впервой. Я могу взять Милдиню с собой и просто уехать вместе с ней. Но для нее это будет преступлением перед комсомольской организацией. Если мы поставим вопрос официально, и Милда получит разрешение, тогда хорошо, ну а если отказ? Тогда, если она уедет, ее могут исключить из комсомола, да и мне не поздоровится за игнорирование решения организации.

Обсуждаю вопрос с Рудисом. Подходит время ехать. Уже и некогда ставить вопрос об официальном разрешении. Наконец решаю, что Милду я не оставлю. Не спрашивая ничего, поедем вместе, а там видно будет. Рудис также считает, что в настоящих условиях это самое правильное.

Я заявляю, что мне сопровождающих для перехода границы не надо, беру Милду и уезжаю. Рудис поедет через несколько дней. Прощаюсь с ним: до свидания в Москве!