Каждый человек имеет право

на жизнь, на свободу

и на личную неприкосновенность.

Статья 3

 

Непрочитанный роман

 

10 апреля 1952 года в Якутске было по-весеннему тепло и ветрено. Я давно уже ходил на улице в сапогах.

После того, как увели Мишу Иванова, в 29-й комнате четвертого корпуса нас осталось трое. Дима Троев решил после лекций отоспаться, а уж потом только пойти в библиотеку. Гоши Никифорова еще не было. Я не привык спать днем. Сидел, читал в переводе на русский роман Амма Аччыгыйа "Весенняя пора", который только что появился в продаже. Читал и прислушивался: не слышны ли в коридоре шаги Ели Слепцовой. Ведь я договорился с ней, студенткой отделения русского языка, сходить навестить знакомых в "Красном Октябре"^*.

Перевод оказался удачным, и чтение в тишине захватило меня. Перед моими глазами стояла сцена появления русского фельдшера в юрте больного-якута:

"Только успели подмести юрту и уложить вымытого Егордана на прежнее место, как появился фельдшер с деревянным чемоданчиком в руке.

— Ну, где твоя болезнь? Давай его сюда! — весело сказал он на ломаном якутском языке, подходя к больному..."

Неожиданно распахнулась дверь, вошел незнакомый русский в длинном черном пальто, туго обхватившем широкие плечи при погонах. Вошел, как будто в пустую ком-

 

нату: даже не поздоровавшись, начал расхаживать взад-вперед, чеканя шаг. Дима тут же проснулся, молча сел. С испуганным взглядом, с побледневшим лицом. Видимо, страх вселился в наши сердца в тот самый день, когда взяли Мишу Иванова, и в каждом свил свое гнездо. Незнакомец все так же расхаживал по комнате. Напряженное молчание затянулось.

— Кто вы такой? Что вам нужно? — спросил я непрошеного гостя.

Тот встал передо мной, как бы всадив ноги в пол, и сунул мне в лицо свой кулак с зажатой в нем бумагой.

— Тебя!

"Ордер на арест и обыск Яковлева Василия Степановича" — промелькнуло перед глазами. Сердце заходило в груди и замерло. Лицо обдало жаром. Романтический образ русского фельдшера, входящего в якутскую юрту, моментально растаял в моем сознании, хотя я по-прежнему держал в руках раскрытую книгу. Я видел перед собой железную руку неумолимой действительности.

— Нет, это не мне: мое отчество — Семенович, — я не узнавал свой голос, осевший со страху.

— С тобой же учился Иванов?

— Со мной...

— Значит — тебе. А отчество мы исправим!

Тут же (и также без стука) возник еще один "гость" в таком же длинном гражданском пальто, надетом поверх военного кителя. Начался обыск.

Я было успокоился. Как-то не верилось, что это происходит на самом деле. Казалось: стоит стряхнуть пелену с глаз, и работники МГБ, бесцеремонно роющиеся в моих вещах и книгах, исчезнут. Только окаменевшее бледное лицо Димы Троева говорило о нешуточности моего положения.

Много ли вещей могло быть у тогдашнего студента? В тяжелом фанерном чемодане — подарке моего зятя, кочегара Семена, — бережно хранились новые ботинки, новая тенниска и сшитые сестрой Еленой коверкотовые брюки. Это про них сестра моя однажды шепнула мне на ухо: "Вот,

 

братец, храню тебе подарок к окончанию учебы". А ботинки и голубую тенниску я купил на заработанные деньги. Как ждал я первомайских праздников, чтобы, впервые одевшись во все новенькое, отправиться на танцы, где будет столько девушек!.. Эмгебешники небрежно покопались в чемодане, зато тщательно порылись в книгах. На обыск ушло много времени. Кто-то постучался, но дверь не открыли. Наверное, это была Еля. А может, Гоша. Закончив обыск, двое в гражданском повели меня вниз по лестнице. На улице нас ждал "газик".

Уже потом я узнал, что в тот же день арестовали молодого писателя Афанасия Федорова.

Вот так начались события, которые круто изменили жизнь мою, переломили ее на две части — до ареста и после. Арест ошеломил меня, наивного сельского парня, не знающего еще, почем фунт лиха, зато преуспевающего в чтении книг. Атмосфера недоверия и отчуждения, неведомо как возникшая и явственно ощущаемая повсюду в то время, и арест Миши Иванова должны были бы насторожить меня, если бы я задумался над происходящим, уловил витающую в воздухе тревогу, проанализировал услышанное и увиденное. С Мишей мы вместе учились четыре года, жили в одной общежитской комнате, ели из одного котла, с одного стола, в складчину. На семинарах, да и в спорах, частенько разгоравшихся в нашей комнате, мы сходились с ним во взглядах и мнениях. Два месяца он уже находился под следствием, а я и не думал, что последует цепная реакция.