Тучи сгущаются

 

Все мы так мечтали о светлом будущем, так тянулись к нему! Студент четвертого курса... Совсем чуть-чуть до получения диплома о высшем образовании. Без пяти минут учитель. Радость и гордость переполняли молодую грудь. Сердце билось в счастливом упоении, в такт популярной тогда песне: "Мы рождены, чтобы сказку сделать былью..." Хоть и стояли смутные, тяжелые времена, но я летал, да, летал на крыльях молодости и ощущал небывалый подъем. Наверное, легкость духа, живость лица, свет улыбки придают особенную привлекательность любому молодому человеку. И девушки были благосклонны ко мне: казалось, позови любую — и ни одна не откажется. Это окрыляло еще больше.

Теперь-то я понимаю, что арест Миши Иванова должен был насторожить в первую очередь именно меня. Нет, я все время верил, что друга забрали по какой-то ошибке, ждал: вот сейчас откроется дверь и, улыбаясь, войдет Миша со своим неизменным приветствием: "Здравствуйте, Троичев и Бахча Батыр (Кривоногий Богатырь)!" Так он дразнил наших соседей, Троева и Никифорова. А все из-за моей уверенности, что таких честных, истинно преданных советской власти, идейных людей, как Миша, невозможно опорочить. Только годы спустя я узнал, что эту же роковую ошибку совершили почти все репрессированные в период сталинщины. Подобно тому, как изуверы включают до отказа репродукторы, чтобы заглушить голоса своих жертв, на всю катушку заработали средства массовой информации. И все мы не подозревали, что творится на самом деле.

На первый взгляд, все студенты, обучающиеся по единой государственной программе, получающие одни и те же знания, напоминают какую-то однородную массу. Но стоит влиться в их ряды, сразу начинаешь понимать, насколько один студент не похож на другого. И каждый из нас со студенческой скамьи внутренне знал, что он хочет и кем он станет, хотя, быть может, и не осознавал этого в полной мере. Кто-то мечтал стать учителем, кто-то намеревался заняться наукой, а кто-то готовился к должностной карьере. Но репрессии пятьдесят второго года внесли в эти планы свои коррективы и покрыли их черной тенью. Для многих из нас личное отношение к кампании травли Башарина предопределило дальнейшую жизнь.

Как только арестовали Мишу Иванова, наш курс раз-

 

делился на две группы, и нас разъедало взаимное недоверие.

До этих пор мы не замечали и не задумывались, кто какой национальности. Друг для друга мы были просто Мишами, Ленями, Люсями, Гутями. Но тогдашняя пропаганда разъяснила, кто есть кто и в чем различия между нами: с одной стороны, печать и радио воспевали величие русского народа, его особую миссию, его приоритет в науке и культуре, его неоценимые заслуги перед остальными нациями, а с другой — беспощадно клеймили "буржуазный национализм" остальных народов. Так был обвинен наш учитель, так был арестован наш друг.

Арест Миши выявил и тех, кто злорадствовал, мол, наконец-то этот выскочка получил по заслугам. Мы и вовсе пали духом. А остальные кучковались, оживленно о чем-то разговаривали. Впрочем, стоило кому-то из нас подойти к той или иной кучке, так разговоры тут же прекращались и подошедшего встречала деланная улыбчивость на беззаботных лицах. Куда делась искренность и открытость? Их сменили фальшь и казенность. Видимо, это и был результат сталинского решения национального вопроса. А с трибун кричали о "дружбе народов", "движущей силе советского народа", "духе интернационализма".

Кажется, сокурсников моих по одному вызывали в МГБ, расспрашивали. Конечно же, втайне от других. Со дня на день ожидал вызова и я, но меня не вызывали. Однако и это не насторожило. Хотя мог бы догадаться, что и под меня копают. И ведь никто из числа тех, кого вызвали, и намеком не дал мне понять о происходящем. До сих пор с горечью я вспоминаю о молчаливой круговой поруке. А сам я тогда не спрашивал у них, что к чему. Думалось: зачем спрашивать, как будто я чего-то боюсь.

Только по прошествии времени мне стало понятно, что в МГБ процеживали показания вызываемых и допрашиваемых. Выбирали то, что устраивало их, и подбирали дополнительные сведения, чтобы построить обвинения. А другие показания просто-напросто не включали в дело, даже не регистрировали. Таким образом они собирали материалы одностороннего обвинения. Несомненно, среди сотен людей, окружающих тебя, всегда найдутся недоброжелатели. Нетрудно представить, какую направленность имели материалы, подготавливаемые сотрудниками МГБ.

Мой арест обосновывался следующим постановлением (которое специально привожу, чтобы читатели знали, кто приложил руку к этому темному и ложному делу).

 

"Утверждаю "

Министр ГБ ЯАССР

полковник Речкалов

8 апреля 1952 года

 

"Арест санкционирую "

И.о. прокурора Я АССР

ст.советник юстиции

Д.И. Трофимов

10 апреля 1952 года

ПОСТАНОВЛЕНИЕ

(на арест)

8 апреля 1952 года

гор. Якутск

Я, начальник отделения Министерства Государственной Безопасности ЯАССР ст. лейтенант ПАВЛОВ, рассмотрев материалы в отношении преступной деятельности Яковлева Василия Степановича, 1928 года рождения, уроженца Чурапчинского района ЯАССР, якута, гражданина СССР, из крестьян-середняков, члена ВЛКСМ, не судимого, студента IV курса исторического факультета Якутского Государственного Педагогического института, проживающего в городе Якутске, по ул. Сергеляхская, 2.

Нашел:

Яковлев В.С., разделяя и поддерживая антисоветские взгляды арестованного ИВАНОВА Михаила Спиридоновича, среди окружающих его лиц проводил антисоветскую националистическую агитацию, направленную на дискредитацию политики ВКП(б) и Советского государства...

На основании вышеизложенного

Постановил:

Яковлева Василия Степановича подвергнуть аресту и обыску.

Начальник отделения МГБ ЯАССР

ст. лейтенант Павлов (п.п.)

 

"Согласен "

зам. начальника отдела

МГБ Я А ССР

подполковник Рудаков

Начальник следственного

отдела МТБ Я А ССР

полковник Немлихер

 

Я пытаюсь представить, как бы сложилась жизнь моя, если бы не был арестован я по "делу Башарина" в 1952

 

году. Может, стал бы, как многие выпускники пединститута, районным руководителем среднего звена. Тогда каждый образованный человек был на виду. Нет, скорей всего, пошел бы в науку. Скажу без всякого хвастовства, в башаринском кружке мы получили прекрасную подготовку, научились ориентироваться в исторической науке, наперечет знали ученых, работающих в той или иной области, и их труды. Наверняка из числа башаринских учеников первыми учеными стали бы мы... "Тогда ты не стал бы писателем. Все, что ни делается, к лучшему", — говорит моя жена Яна.

Все оборвалось внезапно и осталось в памяти, как недочитанный когда-то роман: учеба, любовь, молодость. После 10 апреля 1952 года я на двадцать лет забросил и науку, и литературу.