Каждый человек имеет право

на свободу мысли, совести и религии.

Статья 18

 

Через "волчок"

 

"Волчок" - из тюремного жаргона. Так называлось отверстие в двери, предназначенное для наблюдения, похожее на нынешние "глазки" в дверях городских квартир. Впрочем, "глазок" - это "волчок" наоборот: через первое смотрят наружу, через последнее — вовнутрь.

Заключенный каждую минуту ожидал со страхом, что вот-вот раздастся грохот в дверях — это вставляют ключ в замок. Только, бывало, ляжешь, надеясь отдохнуть после "отбоя", как в дежурке, что при входе в коридор, раздается телефонный звонок (все это слышно из нашей камеры), затем — голос старшего надзирателя Асадуллина, татарина, козыряющего человеку на том конце провода: "Есть, слушаюсь!"

Потом торопливо грохочут его тяжелые сапоги. Все ближе и ближе, вот он остановился. Может, у соседней каме-

 

ры? Нет, напрасная надежда, ключ вонзается в замок нашей камеры. При этом каждый раз стремительно и больно падает сердце. Дверь отпирается: "Выходи!" Это значит — опять бессонная ночь, допрос, семиэтажный мат, угрозы, ругательства, оскорбления. Что делать, нехотя поднимаешься, вбираешь голову в плечи, руки за спину и — на очередную "пытку"...

Этот звук ключа надзирателя приучил нас долго еще вздрагивать при малейшем шуме. А ведь мы, в самом расцвете сил, были здоровыми, сильными молодыми парнями, знать не знавшими, что такое нервы и болячки!

До сей поры удивляет меня и поражает служебная честность, добросовестность надзирателей. Ни разу за ночь не смели присесть, постоянно ходили взад-вперед по коридору, наблюдали за заключенными через "волчок". Какой изнурительной по своей примитивности, монотонности и безрадостности должна быть такая работа, но нет: надзиратели "окапывались" в тюрьме на десятки лет и не собирались расставаться с ней.

Особенно запомнился мне надзиратель Бибиков. Он и тюрьма дополняли друг друга, казалось, разъедини их, и потеряют они свое лицо, свое значение и свой смысл: Бибиков был самым настоящим порождением тюрьмы. Вполне возможно, что он работал надзирателем со дня основания тюрьмы и состарился на своей работе. Видно, гнусная должность была смыслом его жизни. Когда заключенных водили в уборную, надзиратели оставались за дверью, а Бибиков заходил и наблюдал, как справляют нужду. Мы специально подставляли ему парашу под самый нос, но Бибиков не обращал внимания на зловоние. Мой сосед по камере, Николай Кривальцевич, молодой белорус, однажды сообщил мне о подслушанном им через дверь разговоре: "Оказывается, Бибиков — палач, исполнитель. Он рассказывал другому надзирателю, как приводил в исполнение приговор".

В сталинские времена наряду с доносчиками и шептунами расплодилось множество таких честных служак, исполнительных, добросовестных. Именно такие отправляли в тюрьму бедных матерей за несколько колосков пшеницы, подобранных для голодающих детей. Это при них умерли с голоду крестьяне рядом с коровниками, полными скота. Для них не существовало никакой жалости, никаких родственных отношений. Не было у них пощады ни к матерям, ни к детям, ни к сестрам, ни к братьям. А ради чего? Во имя светлого будущего — социализма и комму-

 

низма? Нет! Не верю я их оправданиям: "Мы верили в Сталина, молились за него". Мог ли нормальный человек, видя, как страшна и тяжела жизнь народная, как бесправны крестьяне, как томятся в застенках миллионы людей, как уничтожаются соратники Ленина, верить в Сталина, восхвалять бесчеловечную систему? Нет, они кривят душой, потому что в свое время получали подачки от системы или же были причастны к темным ее деяниям. Оттого и защищают ее, вспоминают с тоской.

"Представим себе, каково человеку, всю жизнь исповедовавшему агробиологию по Т.Д.Лысенко, читать сейчас произведения Дудинцева, Амлинского, их широкое обсуждение в печати? — говорит ученый-психолог Б.Кочубей. — Каково человеку, который утратил здоровье, охраняя на Колыме "врагов народа", знакомиться с решением Верховного суда СССР от 4 февраля 1988 года по делу Бухарина, Рыкова и других представителей никогда не существовавшего "правотроцкистского блока"? Принять новую информацию для них — значит в лучшем случае признать свою жизнь бессмысленной, потраченной впустую, в худшем — осознать, что был соучастником преступлений, пешкой в руках их организаторов"...

По прошествии лет, уже начав писать свою автобиографическую повесть, встретил я как-то одного из бывших надзирателей внутренней тюрьмы. Попытался завязать разговор о тех временах. Но собеседник, сославшись на забывчивость, так ничего и не рассказал мне о своей работе. Якобы не смог даже вспомнить, сколько камер было во внутренней тюрьме, существует ли она сейчас. Только вымолвил: "Я коммунист и работал честно, честно выполнил свой долг". Эти слова мне напомнили высказывание полковника-палача Родоса, на чьей совести смерти Косиора, Чубаря, Косарева: "Я выполнял задания партии". А еще бывший мой попечитель просил не упоминать его имени. Что же, выполню эту просьбу. Но одного понять мне не дано: как прочно сидит в умах людей сталинская идеология, что они доныне молятся на идола своего и не отказываются от прошлого. А могли бы, как они любят говорить, честно, по-большевистски, признаться в том, что служили они неправедному делу. Нельзя честно вешать и честно расстреливать невинных людей. Честно можно служить только честному.

Внутренняя тюрьма и работники МГБ служили одной цели: сломить волю арестованного. Для этого, собственно, и заведена была отдельная от общей тайная тюрьма.

 

И.И.Павлов, сидевший в застенках в годы войны, вспоминает: "Во время следствия все политические заключенные содержались во внутренней тюрьме. Она отличалась от общей совершенной секретностью. Здесь совершались страшные дела. И никто не должен был знать об этом".

Человек, приговоренный к смерти, находился во внутренней тюрьме два месяца, пока дело его рассматривалось Председателем Президиума Верховного Совета СССР К.Е.Ворошиловым. Об этом поведал мне в колонии переживший такую участь. Оказывается, поначалу приговоренный еще сохраняет спокойствие, кажется, что два месяца — это много, что время еще есть. Но по мере приближения рокового срока волнение, страх и надежда все растут. В последние дни смертник уже не в состоянии спать. Если подписано помилование, текст зачитывают и моментально исчезают. Если отказано, тут же выводят на расстрел. В одну из таких бессонных ночей рассказчик услышал, как в соседнюю камеру к приговоренному вломились эти люди и объявили приговор. Несчастный закричал, что он ни в чем не виноват, наотрез отказался покидать камеру. Началась яростная борьба. Но силы были неравны... "Это страшно, когда здорового, совершенно нормального человека, до последней минуты доказывающего свою невиновность, вытаскивают силой и убивают, как скот", — заключил рассказчик. Его участь эта миновала: к нему тоже ворвались однажды ночью в камеру и сообщили, что расстрел заменен десятью годами тюрьмы и пятью годами лишения прав. Бедняга был без обеих ног — отморозил во время войны. Вот какие вещи творились во внутренней тюрьме МГБ.

Наверное, было любопытно подглядывать в "волчок" за тем, что происходит в 49 камерах. Все равно, что наблюдать за обитателями зоопарка. Только вместо зверей в клетках содержались люди, причем обвиняемые большей частью по 58-й статье. Обыкновенные, нормальные, по сегодняшним критериям гуманности, ни в чем не виновные люди. Я мечусь по крохотной (2,5x1,5 м) камере: молодому телу необходимо движение, оно рвется на волю. Еле сдерживаю в себе ярость и отчаяние. Слышно, как в соседней клетушке по-тюремному кашляет пожилой, видимо, давний обитатель сего заведения.