Национальный вопрос

Статья 59-7 обвинительного заключения по нашему делу гласила: "Пропаганда и агитация, направленная к возбуждению национальной и религиозной вражды и розни, а равно распространение или изготовление и хранение литературы того же характера". За это полагалось всего два года. Но если добавить к ней еще статьи 58-10, 58-11, то дело разбухало, как на дрожжах, срок возрастал от 10 до 25 лет тюрьмы. Могли приговорить и к расстрелу.

Считалось, что лучшего специалиста по национальному вопросу, чем Сталин, нет. Он знал все. Ленинские по-

ложения и высказывания забывались, оставались в тени. Сталинские работы о народности и нации зубрились наизусть. Раз и навсегда принято было его учение о четырех признаках нации. Но я тогда нет-нет да и задумывался, почему этих признаков четыре, а не три или пять. Конечно, не вслух, а про себя.

Исходя из этой теории, якутские ученые спорили, называть якутский народ нацией или считать народностью. Наш педагог Избекова доказывала, что якуты еще не доросли до уровня нации, а смеющих утверждать обратное причисляла к националистам. Мы, студенты, тоже дискутировали. Теперь-то понятно, что эти дискуссии ничем не отличались от споров древних схоластов о том, сколько чертей или ангелов уместится на кончике иглы. Однако до органов МГБ они доходили уже в иной подаче: якуты пыжатся доказать, что они нация, значит, стремятся к отделению. А стоит им отделиться, как примкнут к ближайшим соседям — японцам. Они обязательно должны создать инициативную группу. Скорее всего, в пединституте, в той самой антисоветской националистической организации. Логично, но не соответствовало действительности.

Не было ни одного ночного допроса, так или иначе не затронувшего национальный вопрос. Все ругательства касались моей национальности: этим начинался допрос, этим поддерживался и этим же завершался. Раз якут, значит, не уважаешь русскую культуру. Националист, значит, якут и потому ненавидишь русских. Якут, значит, националист и потому ненавидишь русских, установивших советскую власть. Раз ненавидишь русских, значит, ненавидишь советскую власть. "Восхваляли злейших врагов советского народа, произведения якутских буржуазных националистов: оспаривали приоритет русской науки, клеветали на русский народ, его язык и культуру; охаивали великих русских полководцев, храбрость и мужество русских солдат..."

Омерзительно и страшно в человеке малейшее проявление расизма. Наши же допросы носили расовый характер. Отсюда и зверская ненависть следователей. Они смотрели на нас не только как на вредный или опасный антисоциальный элемент, а так, как будто нас с ними разделял какой-то биологический антагонизм. Это особенно тяжело и неприятно. Но ни в "Непридуманном" Л.Разгона, ни в "Черных камнях" А.Жигулина мы не увидим этого. А вот в "Крутом маршруте" Е.Гинзбург, в воспоминаниях о "деле врачей" Я.Рапопорта мы прочитаем о таком же отношении к евреям. Расизм превалировал в нашем деле.

До тюрьмы МГБ я и не задумывался почти над тем, что я якут. Ни разу в пединституте я не слышал, чтобы кто-то задевал чье-то национальное достоинство. А в тюрьме МГБ мне настойчиво давали понять, что я якут и какое место в обществе должен занимать. Впервые в жизни меня заставили плакать из-за того, что родился я от якута и якутки. Но все же и там сохранилось в моей душе светлое чувство к человеку, независимо от его национальной принадлежности, — чувство, привитое мне великими гуманистами — классиками мировой литературы.

Я никогда не понимал и не понимаю, как можно ненавидеть человека лишь за то, что он "не той" национальности. Подлецы есть в любом народе, но хороших людей несравнимо больше. Среди самых любимых и уважаемых мной людей были и русские. Я любил русскую девушку - студентку физматфакультета Яну Алехину. И преклонялся перед директором педучилища Федором Зиновьевичем Самариным, русским человеком. До сих пор не встречал я таких людей. Но о них не рассказал бы я следователям МГБ и перед страхом смерти — покой и душевное равновесие дорогих сердцу людей оберегал пуще всего.

Филиппов, Березовский, Немлихер (кстати, сколько бы они ни били себя в грудь: "мы, славяне, великий народ..." — я далеко не уверен в их принадлежности к русской национальности) точно так же издевались над нами, как белые над аборигенами Америки или Африки. Общий смысл их ругательств и оскорблений сводился к следующему: "Тоже мне нашелся народ, слишком возомнили о себе, запищали..." И далее, без всяких доказательств и оснований, выдвигалось обвинение в желании отделиться от русских.

В последние годы жизни Сталина никто не смел не то чтобы пикнуть об отделении, но даже о правах автономий. Да и способных на подобную смелость не осталось после многоэтапного политического геноцида. Альтернативному мышлению было отказано в праве на существование. Раньше мы учили, что ошибку Сталина в вопросе автономизации поправил Ленин. Но после смерти последнего Сталин внедрил свою идею. Свою, а не ленинскую. И сталинская автономия была такой же фальшивой и показной, как его Конституция, все его законы. Репрессированных в двадцатые-тридцатые годы подвела доверчивость: они верили в идею автономии и взялись за осуществление ее на гуманистических началах.

Мы, молодые, не представляли, что такое истинная автономия, и не знали, что она отлична от сталинской. Вот

какую узость мысли и робость ума воспитывала в нас система. В наших общежитских дискуссиях вопрос об отделении ни разу не ставился: мысль о том, что Якутия самостоятельно, без России, не способна прокормить себя, была для нас аксиомой. А то, что автономия и федерация — это лишь ступени к самостоятельности народов, и не пытались понять. Знать не знали, какова была программа федералистов, и за что они боролись. По тогдашней терминологии, считали их попросту бандитами. Думается, грядущие поколения простят нам слепоту и невежество наше. Это сегодня лишь всем ясно, что сталинская автономия тормозила развитие народов и осложнила межнациональные отношения в Советском государстве.

Березовский с Немлихером так же просто и доходчиво, как раньше насчет основоположников и популяризаторов, разъяснили мне на сей раз существо национального вопроса.

— Какая еще автономия? Область, Яковлев, область, как все остальные области, — густо пересыпая матом речь, кричал Березовский. — Ваша... автономия — фикция!

А Немлихер иронизировал:

— Яковлев, у вас, у якутов, ведь автономия: свой Верховный Совет, Совет Министров, так сказать, целое правительство. Чего вам еще захотелось?

В то время малочисленные народы в счет не брались. Ссылались целые народы: крымские татары, калмыки, чеченцы, ингуши, кабардинцы, балкарцы, карачаевцы, черкесы, — гибли сотнями тысяч. Что же тогда значили мы, трое сыновей немногочисленного якутского народа? Капля в море. Но никакие провокации, издевательства, презрительные слова работников МГБ не ожесточили душу мою по отношению к русским. Великая литература спасала меня от неправедного гнева, от слепой злости и отчаяния — гении человечества помогли мне выстоять.