Ночь после суда

Нас вывели из здания суда, "черный ворон" доставил нас обратно во внутреннюю тюрьму. Насколько я знаю от тех, кто проделывал этот путь, после оглашения приговора обычно везли в общую тюрьму. А тут следователь, по всей видимости, посчитал нужным сначала узнать, что именно напишем мы в своей кассационной жалобе в Верховный суд РСФСР, и только потом выпустить нас из своих рук. Может, не до конца уверены были в прочности и полной доказанности обвинения. Каким-то движением души я почувствовал это. Поэтому решил выложить все доказательства ошибочности и несправедливости обвинения в жалобах в высшие инстанции только тогда, когда найду способ обойти их загребущие руки или попаду в другую тюрьму.

Ночь после суда я провел в одной камере с Николаем Кривальцевичем. Дали бумагу и чернила. Сосед старался не мешать мне писать жалобу, давал советы.

До меня, наконец, дошло, в какой переплет я попал. Страшно было подумать -- 10 лет молодости провести в тюрьме! Разве можно после этого сохранить человеческий облик? А ведь потом придется прожить еще пять лет бесправным существом. Разве кто-нибудь станет считаться с таким? Кончилась жизнь...

Что ж, не я первый и не я последний. Сталинский режим очищал свои массы от "молодых да ранних" инакомыслящих. В первую военную зиму, как я помню, арестовали лучшего студента Чурапчинского педучилища, третьекурсника Мишу Владимирова из-за его письма матери. Прекрасный юноша скончался в тюрьме. В ту же военную пору был брошен в тюрьму молодой учитель, друг всей детворы нашего аласа Илья Ильич Чепалов. Я хорошо помню его. Еще дошкольником, вместе с отцом, я очутился как-то в Чурапчинской школе сельской молодежи. Илья возился с играющими детьми в просторном коридоре. Заметив меня, он сразу догадался о заветном моем желании, тут же вручил мне тетрадь и повесил на шею карандаш на суровой нитке, чтобы я не потерял его. От радости я ног не чуял! Это был учитель от Бога. Учась в училище, Илья писал стихи. Любил цитировать Кюннюка Урастырова. Чепалов отсидел все десять лет, каким-то чудом пережив весь лагерный ужас. Я встретился с ним вновь после его освобождения. Он стал совершенно другим человеком: никакой литературой больше не интересовался, не вер-

нулся и к любимой профессии, от людей держался подальше. Любил только бывать на охоте — с природой он находил общий язык. Арест, суд, тюрьма точно так же оторвали меня на двадцать лет от сферы интеллектуального...

Да, страшна была первая ночь во внутренней тюрьме МГБ, но все же последняя была еще страшнее. В первую ночь не было известно, что ждет меня в конце концов. В последнюю стало ясно: будущее перечеркнуто — впереди бесправное рабское существование.

Бедные мои старики! Стоило вам рожать и воспитывать сына, чтобы потерять его вот так!