«Пути Господни неисповедимы» – это известное изречение приложимо не только к жизни отдельных людей, но и к судьбам целых государств и народов. В особой мере его можно соотнести с трагическими поворотами в истории российских немцев.
Отделившись несколько веков назад от исконного германского ствола, одна из ветвей немецкого народа попыталась укорениться в далёкой восточной стране в поисках земли и счастья для себя и будущих поколений. И жестоко за это поплатилась.
Сто первых, самых трудных лет немецкие колонисты жили по законам Екатерины II, на зов которой они откликнулись, прибыв в неведомую заманчивую Россию. Но встав на ноги, потом и кровью окропив засушливые земли Поволжья и юга Украины, неожиданно для себя оказались ненавистными париями. Вдобавок ко всеобщему бесправию, в котором пребывали все народы России, положение российских немцев отягчалось ещё и завистливой неприязнью, подогреваемой великорусским шовинизмом властей.
Как ни парадоксально, немцы-колонисты стали жертвой тех самых достоинств, ради которых и были приглашены в Россию. По верному замечанию германского историка И. Фляйшхауэр, освоить фактически необжитые территории на рубежах страны могли лишь люди, обладавшие такими качествами, как дисциплинированность и надёжность, трудолюбие и преданность делу, жажда деятельности и предпочтение общего блага индивидуальному.
Однако добродетели, которые превыше всего ценились в немцах-переселенцах на американском и других континентах, обернулись в России против их обладателей. С присущей колонистам энергией и предприимчивостью развивали они ремёсла, создавали новые виды промышленности, закупали освобождавшиеся помещичьи земли, интенсифицировали своё хозяйство. Увы, следствием этого преуспевания явились не подражание и заимствование положительного опыта, на что надеялась Екатерина II, приглашая иноземцев, а открытое неприятие, подстрекаемое политиками, зашоренными на «российской самобытности».
Размышляя о причинах традиционно негативного отношения правящих кругов России к «своим» немцам, известный экономист Геннадий Лисичкин писал: «Немец для нас с петровских времён стал постоянным возмутителем покоя – источником растущего духовного и экономического напряжения... Немец на Руси – крупная помеха сохранения дремотного состояния, и тот русский, который высоко ценит это состояние, ненавидит немца за неуёмность и трудолюбие, поскольку на этом фоне становится слишком очевидной собственная неприглядность».
Неверно было бы думать, что статья Г. Лисичкина, опубликованная в № 4 газеты «Московские новости» за 1992 г., имеет отношение исключительно к Руси исторической. Напротив, она была написана в связи с пресловутой «антиавтономистской» кампанией на Волге, первопричину которой автор усмотрел в стремлении местных «бояр» и обывателей к сохранению своего «дремотного состояния».
Наши предки-переселенцы, поддаваясь посулам вербовщиков графа Григория Орлова, конечно же, не могли предвидеть такого превращения добра во зло. Тем более не в силах были они за сто лет предугадать грядущее столкновение политических амбиций их старой и новой родины – Германии и России. В результате имперского менталитета этих ведущих европейских держав, дважды на протяжении столетия приводившего к глобальным военным катаклизмам, российские немцы оказались в гибельной ситуации между наковальней и молотом. С тех самых пор нашим соплеменникам отвели место на краешке стула, как непрошеному гостю, пришедшему на чужие хлеба.
Начиная с 70-х годов прошлого века, их постепенно, методично, с нарастающей силой ставили в положение презренных изгоев российского, а затем и советского общества. Для начала «уравняли» в правах с остальными гражданами, упразднив дарованный «навечно» царской властью колонистский статус. Затем по высочайшему повелению стали лишать приобретённых земель и прочей недвижимости. В годы Первой мировой войны превратили в козлов отпущения, сотнями тысяч депортировали на восток, организовали антинемецкие погромы в крупных городах.
Вместе со всеми российскими народами немцы пережили чудовищные эксцессы самоуправной «советской» власти. Их обобрали до нитки в ходе «экспроприации экспроприаторов». За счёт них власти выполняли планы по «раскулачиванию», а энкаведешники – по уничтожению «диверсантов и шпионов».
В 40-е годы сталинско-бериевская клика перешла от «классового» и индивидуального государственного террора к массовой «национальной чистке», жертвами которой стали более десятка наций и народностей. Последствия этого удара были роковыми – в результате геноцида военных лет немецкий народ СССР оказался на грани полного этнического исчезновения.
Представление о трагических перипетиях истории российских немцев даёт динамика их численности и степени владения родным языком за последнее столетие.
 
1897 г. – 1790489 чел. (в границах Российской империи)
1914 г. – 2416290 чел.
1918 г. – ок. 1621000 чел. (в границах будущего СССР)
1926 г. – 1238549 чел. 94,9 %
1939 г. – 1427232 чел. 88,4 %
1950 г. – 1106277 чел.
1959 г. – 1619655 чел. 75,0 %
1970 г. – 1846317 чел. 66,8 %
1979 г. – 1936214 чел. 57,0 %
1989 г. – 2038603 чел. 48,8 %
1997 г. – ок. 1500000 чел. (в границах бывшего СССР)
 
Из таблицы видно, что резкое сокращение численности немецкого населения и степени владения родным языком приходятся на годы Советской власти. В этом отношении особенно характерны два периода. В первые годы большевистского режима численность немцев сократилась вдвое за счёт «красного террора», голода, военных потерь, эмиграции, а также отпадения Прибалтики, польских и бессарабских территорий. Второй период – годы Второй мировой войны, когда свирепый террор НКВД унёс жизни почти полумиллиона немцев, умерщвлённых в лагерных «зонах» и умерших за их пределами.
За всё время с 1917 по 1953 гг. карательными мерами в числе десятков миллионов людей было погублено не менее половины российских немцев. А после смерти Сталина, с помощью «морального» геноцида (этноцида), в результате отсутствия своей государственности и национального образования, в условиях дисперсного проживания, идеологического и психологического прессинга, подверглось ассимиляции (русификации) более половины немецкого населения, удельный вес заключаемых межнациональных браков достиг 65-70 %.
За 230 лет своей истории российские немцы прошли извилистый путь от нищеты к хозяйственному и культурному процветанию, а затем – к национальному упадку, чреватому полным исчезновением этноса. Не они повинны в произошедшей национальной драме. Переселенцы-колонисты в целом оправдали надежды призвавших их в Россию сановных особ.
Прослеживая поистине неисповедимые пути российской ветви немецкого народа, опрометчиво связавшей свою судьбу с полуазиатской страной, я вспомнил слова историка немцев Сибири Виктора Бруля: «Если этническая группа отрывается от своего народа, исторической родины, то она перестаёт быть хозяином своей судьбы и полностью зависит от тех, кому доверяется».
Применительно к российским немцам это замечание верно вдвойне: в отличие от немцев, переселявшихся на ещё не освоенные континенты, российские колонисты попали в многовековое авторитарное государство, идеология которого традиционно противостояла всему западному.
Данная книга – о ключевом и наиболее драматичном отрезке истории пребывания нашего народа на российской земле. Этот сравнительно короткий, но чрезвычайно важный период пришёлся на время советско-германской войны и послевоенное десятилетие. В свою очередь, он распадается на три этапа, которые характеризуются относительно самостоятельными, но взаимосвязанными акциями, прослеженными нами с помощью их свидетелей и жертв, – депортацией, «трудармией» и спецпоселением.
По содержанию поставленных целей и масштабам содеянных преступлений главное место в этой сталинско-бериевской триаде безусловно принадлежит гулаговским «рабочим колоннам». Их создание не было неожиданной или изолированной акцией. Уже при выселении имелось в виду отправить депортируемых немецких мужчин в концлагеря, где находились немцы, вывезенные ранее с Украины. И лишь отсутствие достаточного числа подготовленных запроволочных мест отодвинуло «мобилизацию» до начала 1942 года.
Ни советские, ни постсоветские власти так и не признали, что пребывание немцев в «рабочих колоннах» было аналогично заключению в «исправительно-трудовых» лагерях ГУЛАГа. Однако, отрицая эту истину, они невольно подтверждают, что по всем основным параметрам «трудмобилизованным» приходилось в 1942-43 годах неизмеримо тяжелей. Их участь сравнима разве что с приговорёнными к высшей мере. Как и смертники, «трудармейцы» были обречены на неминуемую гибель и исчезновение в безвестных могильниках. «Рабочие колонны», вобравшие в себя около 800 тыс. мужчин и женщин, – это фактически не что иное, как форма смертного наказания тех «тысяч и десятков тысяч диверсантов и шпионов», которых якобы скрывало в своей среде немецкое население.
Как и гитлеровские лагеря смерти, «трудармейские» зоны настолько чудовищны и бесчеловечны, что для их описания почти невозможно подобрать соответствующие эпитеты. Лучше всего это удаётся, как правило, самим узникам «рабочих колонн». Вдобавок ко всему изложенному сошлюсь в этой связи ещё на одно высказывание Бруно Шульмейстера:
 «Мы мёрзли и голодали, изъеденные мошкой, комарами, гнусом, клопами и вшами. Мы погибали от голода, нас зарывали в общих ямах без гробов, сложенных в штабеля, как дрова…»
В отличие от депортации и «трудармии», через режим спецпоселения прошли практически все немцы СССР. Физический геноцид первых лет войны сменился куда более долговременным и не менее разрушительным по своим последствиям духовным геноцидом.
Следствием почти полуторавекового подавления нашего народа, вершиной которого был сталинский геноцид и его последствия, стало редкостное в исторической практике явление – массовое возвращение целой этнической группы на свою исконную родину.
А ведь немцы переселялись в своё время отнюдь не только в Россию. Но что-то не помышляют о возвращении немецкие эмигранты из Канады, США, Южной Америки. Не просятся под крыло германского орла немецкие жители Австралии, Новой Зеландии, ЮАР и других стран. Исключение составляют лишь немцы, волею судьбы оказавшиеся в странах бывшего коммунистического блока.
За десятилетия нарастания потока переселенцев, апогей которого пришёлся на 1993-95 гг., с территории СССР прибыло в Германию на постоянное жительство примерно 1,7 млн. человек, около двух третей которых составляют собственно немцы.
Как живётся им в германской «земле обетованной», куда они так настойчиво стремились, имея на то выстраданные поколениями основания? Эту важную и непростую тему я и хочу затронуть в заключительной главе своей книги. Поставленный вопрос напрашивается самой логикой повествования, собирательным героем которого является российско-немецкий народ. Его история не завершается переездом значительной части этого народа в Германию.
 Подобно тому, как неестественно заканчивать предложение запятой, нельзя не сказать о тех российских немцах, которые, поддавшись инстинкту этнического самосохранения, отправились на землю пращуров, наперёд зная об ожидающих их там неизбежных трудностях.
Об этой эпопее надо говорить всерьёз уже для того, чтобы не повторилась история с переселением наших предков в Российское государство, о которой мы очень мало знаем из уст очевидцев. Важно, чтобы происходящее ныне историческое событие нашло не только газетно-журнальное отражение, но и стало темой публицистических и художественных произведений.
Мне же хотелось бы, не претендуя на широкие обобщения, порассуждать об участи немцев, которые рискнули проделать обратный путь с территории СССР в Германию. Как и в предыдущих главах, разговор будет опираться на личный опыт участников этого процесса, главным образом людей, которых мы ранее обильно цитировали. Закономерно поэтому, что большинство соответствующих высказываний принадлежит переселенцам старшего поколения. Но, помимо того, мы дадим слово также их детям и внукам, чтобы представить достаточно широкую панораму мнений и впечатлений о жизни на некогда покинутой и возвращённой Родине.
На разнородность переселенческого «контингента» обратил моё внимание уже руководитель переходного лагеря на 500 мест в Шоттене (Земля Гессен) г-н Ганс-0тто Гюнергарт. За 20 лет его работы через этот пункт прошли «аусзидлеры» (переселенцы) из Польши и Румынии, СССР и стран СНГ, главным образом Казахстана. Каждая из этих групп несла на себе печать условий страны своего прежнего проживания. В первую очередь – национального окружения, определяющего степень владения родным языком. Как и следовало ожидать, в наиболее сложной ситуации находились в этом отношении немцы, прибывшие из стран СНГ.
С другой стороны, наши переселенцы, по мнению г-на Гюнергарта, значительно различаются в зависимости от времени своего прибытия. У первой «волны» (1970-90 гг.), переселившейся в Германию до развала СССР, ведущее место при принятии трудного решения занимали идейные, национальные мотивы. Тогдашние аусзидлеры являлись ревностными ценителями родного языка и немецкой культуры. У них не было многих проблем, которые появились позднее, в т.ч. проблемы общения с местными немцами.
Среди переселенцев третьей «волны» (с 1993 г.) преобладают люди среднего и младшего поколений, на 80-90 % со смешанными семьями, почти полным незнанием немецкого языка, сравнительно низким профессиональным уровнем и незначительной долей интеллигенции. Для подавляющего большинства этих аусзидлеров, считает г-н Гюнергарт, основные мотивы переселения в Германию сводились к ухудшению материального положения и усилению национализма в местах их прежнего проживания.
 К сказанному следует добавить, что при характеристике «волн» нужно учитывать и наличие в каждой из них нескольких поколений переселенцев, имеющих свои отличительные черты.
Как видно, непростое это дело – рассказывать о российско-немецких переселенцах в Германии. Тем более, если учесть, что изменились не только сами аусзидлеры. Существенные перемены происходят также в социально-экономической и политической жизни Германии.
Когда я работал над этой главой, мне прежде всего хотелось выяснить, насколько верным было моё убеждение (совпадавшее с позицией Общества «Видергебурт»), что массовый исход российских немцев обусловлен объективными причинами, а не «экстремистскими призывами» каких-либо национальных лидеров, как до сих пор назойливо вещают наши оппоненты.
«В последние годы, – пишет по этому поводу знакомый читателю Иоганн Гербер, – пробудилось осознание того, что мы с давних пор подвергались угнетению. Чем чаще я анализировал свою погубленную жизнь, тем больше приходила обида за несправедливость, которую я и мой народ должны были терпеть многие десятилетия. Сюда добавлялись также растущие экономические трудности, и всё это заставляло видеть наше бытие в ином свете, искать выход из положения».
О мотивах, побудивших его выехать в Германию, рассуждает тоже не раз упомянутый нами Роберт Вайлерт, проживающий сейчас в Берлине: «Описать все причины я не в силах, так много их накопилось за долгую жизнь. Но из частного складывается общее, а количество переходит в качество – и тогда кончается терпение, наступает пора делать выводы.
Во время коллективизации у нашей семьи отобрали всё имущество. В 1933 г. отца, члена правления колхоза, арестовали за то, что они решили выдать умиравшим от голода людям по несколько килограммов пшеницы. Через полгода выпустили, но спустя несколько дней за ним пришли уже из НКВД. Отцу удалось избежать ареста, однако на протяжении семи лет семья была вынуждена сменить пять мест жительства. В 1941 г. нас, как и всех волжан, выселили, а в 42-м отец сгинул в бездонной «трудармии».
Прощаясь, он обнял меня за плечи и сказал: «Ты остаёшься ответственным за семью, и если вы когда-нибудь сможете уехать из этой страны, то обязательно воспользуйтесь такой возможностью». Шли годы, менялись правительства, но нам постоянно напоминали о том, что мы принадлежим к побеждённой нации и являемся людьми последнего сорта. И я последовал незабытым отцовским словам...»
Об этом же пишет из Мёнхенгладбаха (Северный Рейн-Вестфалия) мой давнишний корреспондент, бывший бригадир трактористов Яков Лихтенвальд: «Я не очень грамотный человек, пером мало писал. Скажу коротко: я родился и хочу умереть немцем. Эта мысль не выходила у меня из головы с юных лет – её завещали нам родители, которые строго следовали национальным традициям. Из-за этого они всю жизнь страдали, а мы приехали в Германию. Приведу только один пример. Перед отъездом встречаю односельчанина, с которым почти каждый день за руку здоровался. Он меня спрашивает: «Ну, ты когда в свою фашистскую Германию уедешь?» – «Какой же ты бессовестный человек, Анатолий Иванович!» – только и нашёлся я ответить. Оказывается, для него я все эти годы был врагом».
Знакомый нам Вернер Штирц принадлежит к шестому поколению немцев, родившихся в Поволжье. Его предок Симон Штирц был одним из основателей села Штефан (Водяной Буерак), расположенного в Добринском кантоне АССР НП. Потомки Симона не раз пытались вернуться в Германию. В правление Александра II один из них на двух подводах добрался до западных губерний России (нынешняя Беларусь), но изо всей его семьи остался в живых только 10-летний Иоганн, будущий дед автора рассказа.
50 лет спустя тот тоже попытался уехать в Германию, но подоспевшая революция обесценила бумажные деньги, и цель оказалась недостижимой. Отцу Вернера было уже не до поездок: голод, раскулачивание, повальные аресты и расстрелы, депортация, «трудармия» – и смерть. Лишь Вернеру Штирцу удалось пройти сквозь все препоны и осуществить вековое стремление членов своего рода. Он живёт в Альтенбурге (Тюрингия).
Многие испытания, включая страшную Енисейскую ссылку, преодолел и вышеупомянутый Иоганнес Бартули. Но чашу терпения переполнил случай, связанный с трагической гибелью сына в 1981 г. Его, возвращавшегося с таёжной охоты, убил и ограбил местный житель. Суд назначил ему пять лет лишения свободы, но уже полтора года спустя он вернулся из лагеря. Возмущённый несправедливостью, Иоганнес обратился в Красноярскую краевую прокуратуру с жалобой. Прокурор Овсянников, не дослушав до конца, в упор спросил его: «Ты, случаем, не забыл, кто ты есть и за что 15 лет находился в ссылке?!» После этих слов у Иоганнеса что-то сломалось внутри. Он не в силах был больше жить в этом бесправном душном мире и при первой же возможности покинул страну.
«Мало ли обид приходится сносить гражданам от своего государства!» – может сказать «беспристрастный» читатель, наткнувшись на подобные строки. А мы спросим его: «Как обычного гражданина или же как немца третировал Иоганнеса Бартули «блюститель закона», напомнив ему об его месте бесправного пария?» Да и единичны ли подобные факты? Отнюдь! Их было множество, а потому они по праву воспринимались как оскорбление, унижение, притеснение твоего народа. Об этом говорится практически в каждом из написанных по данному поводу писем.
«Пережив тяжёлые незаслуженные наказания в сталинском ГУЛАГе, – пишет хорошо знакомый читателю Александр Мунтаниол, – я, как и все российские немцы, надеялся рано или поздно дождаться, когда власть предержащие признают, что наш народ был несправедливо подвергнут физическому и духовному геноциду. Наконец, нам преподнесли реабилитацию как куцую и половинчатую милостыню. Активизировалась политическая борьба в стране. Наши немцы всё настойчивей требовали восстановления республики на Волге. В ответ партия и власти подняли на ноги местных «ультрапатриотов».
Финалом явилось выступление Ельцина на земле бывшей Немреспублики в 1992 г. Безграмотное, грубое и злобное – как плевок в душу народа! Оно напомнило мне самые жуткие времена гулаговского деспотизма. А чего стоил его «щедрый подарок» – полигон Капустин Яр, начинённый снарядами и прочей гадостью? Пока жив – не забуду издевательского тона этого великорусского владыки.
Тогда для меня стало ясно: нужно уезжать в ФРГ».
На этот поворотный момент в судьбе российских немцев сослались как на непосредственный повод к выезду Андреас Предигер из Бад Рейхенхалля (Бавария), Эльвира Бухнер из Леверкузена (Северный Рейн-Вестфалия), Давид Геринг из Байройта (Бавария), Рейнгольд Дайнес из Альтенгофа (Гессен). В унисон с другими Р. Дайнес, упомянутый в предыдущих главах, считает: «Если бы восстановили республику на Волге и нас полностью реабилитировали, то многие отказались бы от выезда. Я бы тоже отдал все силы на её благо. Увы! Гонимые местными национал-шовинистами за активное участие в движении «Видергебурт», мы с дочерью Альмой вынуждены были уехать с Волги на историческую Родину. Я не хотел, чтобы плевали на мою могилу...»
Горькие, выстраданные слова, за которыми многолетние материальные и моральные невзгоды, уготованные российским немцам Советской властью. А недавний распад СССР породил новый вал проблем. Националистическая идеология образовавшихся на его руинах государств, требование обязательного знания государственного языка как средство вытеснения «инородцев» ставят перед немцами тяжёлую дилемму – учить вместо родного языка казахский, украинский, киргизский либо уезжать в Россию.
Но и там для немцев нет национального будущего. «Без государственности не может быть ничего: ни языка, ни культуры, ни обычаев, ни традиций, – пишет Вилли Мунтаниол из Динклаге (Нижняя Саксония). – Зато есть великолепная возможность повторить репрессии. И, если не уничтожить физически, то окончательно раздавить всё немецкое, что ещё осталось от наших далёких германских предков».
О циничной спекуляции на многолетнем негативном отношении властей к российским немцам свидетельствует трагический факт, описанный упомянутым Отто-Зигфридом Диком. 10 января 1992 г., говорится в письме, их квартиру ограбили, убив при этом мать, которая одна оказалась дома. В качестве «оправдания» преступники заявили на следствии и суде, что напали на эту квартиру, поскольку в ней живут немцы, которые «всё равно уедут в Германию» (!).
В свете подобных чудовищных случаев становится понятным высказывание молодой женщины Людмилы Динер, уже знакомой читателю. «Принять решение о выезде в ФРГ меня заставили страх за будущее моих троих детей, боязнь разгула бандитизма, голода, возможных политических репрессий», – пишет она из Дортмунда (Северный Рейн-Вестфалия).
Среди многочисленных писем, в которых раскрываются причины выезда немцев из СНГ в Германию, мне не встретилось ни одного, где содержался бы хоть намёк на раздающиеся до сих пор в адрес Общества «Видергебурт» инсинуации, что именно оно, якобы, спровоцировало этот процесс. В самом деле, разве не очевидно, что исход немецкого населения из СССР давно и настойчиво готовило своей антинемецкой политикой само советское государство?
Нет, не под влиянием агитации или посулов, не в силу прихоти, а вынужденно возвращаются российские немцы на историческую родину, нередко не ведая, что их там ждёт. Увиденное, как правило, превосходит ожидания – причём, как ни парадоксально, и позитивные, и негативные.
Так, впечатлительный художник Андреас Предигер «захлебнулся» от обилия и разнообразия увиденной красоты: искусно ухоженных ландшафтов, столь любовно сохранённых уголков живой природы, что «хоть садись в любом месте и пиши этюды». Глубоко переживая момент долгожданной встречи с Германией, он, приземлившись в Ганновере, готов был целовать землю предков. В небольших мешочках они с женой привезли горстки сибирской земли с могил своих родителей. Скрупулёзный в описании деталей Вернер Штирц отметил, что приезжающих из СНГ в Германию поражают чистота («почти всюду»), скоростные автобаны с тысячами автомобилей, бесшумные железные дороги, обилие разнообразных цветов и кустарников, неизменно зелёные и идеально подстриженные газоны. Эльвира Бухнер очарована самобытной архитектурой и яркой окраской островерхих домов, будто сошедших со страниц сказок братьев Гримм. Якову Лихтенвальду, хлеборобу из Ставрополья, бросились в глаза чистые посевы и высокие урожаи на полях, разнообразные виды сельскохозяйственной техники.
Чуть приглядевшись, переселенцы начинают внимательней изучать всё ту же, «витринную» сторону вожделенной Германии. Увиденное воспринимается по привезённым с собой «советским» меркам и по праву получает высокие оценки.
К примеру, внимательный глаз А. Предигера успел отметить, что люди здесь прилежно работают, всюду применяется «малая механизация», всё поставлено на «колёса, колесики и ролики», придумано множество удобных механизмов и приспособлений для использования в быту и на производстве. Эльзу Лоренц восхищает дисциплинированность и обходительность водителей многочисленных автомобилей на улицах городов: не надо шарахаться от выезжающей из переулка машины, можно быть уверенным, что тебя не собьют на перекрёстке. Первенство пешехода перед автомобильным транспортом является самым большим достижением дорожного движения в Германии, считает она.
К сказанному хочу добавить несколько немаловажных впечатлений, которые хотя и бросаются в глаза новичку, но по-настоящему осмысливаются позднее. Первое – это обязательность во всём, касается ли дело расписания движения транспорта, режима работы учреждений, исполнения бумаг, распоряжений, а тем более государственных законов. Записанное действительно будет выполнено. К германской жизни вполне подошла бы русская пословица: «Что написано пером, то не вырубишь топором». Напротив, в Германии не сгодится известное изречение Козьмы Пруткова: «Если на клетке со слоном написано «верблюд» – не верь глазам своим». Здесь надпись полностью соответствует действительности. Правда, от верблюда при поступлении в зоопарк потребуют десяток свидетельств, удостоверяющих, что он не слон.
Второе моё наблюдение, которое, быть может, объясняет перечисленное, – это идеальный внешний порядок в большом и малом. Геометрически чёткие линии дорог и тротуаров, оград и газонов, правильность узоров вымощенных брусчаткой мостовых, строгая архитектура домов, аккуратно сложенные стройматериалы, ни одного покосившегося столба или вывески – вот проявления известного во всём мире немецкого «орднунга».
Вопрос о происхождении этого необыкновенного явления я поставил перед коренным жителем Германии, моим соседом по дому г-ном Гансом Ильгардтом. По мнению этого эрудированного человека, данный феномен проистекает из исторических традиций, связанных с муштрой, полувоенной дисциплиной и порядком, которые веками царили в многочисленных немецких мини-государствах, боровшихся друг с другом. Эти некогда привитые качества давно вошли в традицию и ещё сегодня определяют многие стороны германской действительности.
И третья очень важная «деталь», с которой сталкивается наш переселенец, – это разветвлённая система социальной помощи, которая является великим достижением и одновременно бичом Германии, притягивая в страну беженцев со всего мира. Она же – несомненное благо для аусзидлеров, поскольку гарантирует им сытную еду, тёплое жильё и мелочь на повседневные расходы. К социальной помощи следует добавить бесплатное медицинское обслуживание и пенсионное обеспечение. Правда, последнее «похудело» для переселенцев с лета 1996 г. почти наполовину.
Один только перечень этих благ и первые «ни за что» полученные дойчмарки сводят с ума переселенцев из СНГ, изрядно обнищавших за последние годы. Поэтому главным занятием для многих из них в первые месяцы пребывания в Германии становится доставка из магазинов «экзотических» продуктов и разного рода товаров, вплоть до туалетной бумаги. На бывшую родину отправляются восторженные письма, обычно – с фотографией на фоне купленной за бесценок подержанной автомашины.
Забегая вперёд, скажем, что эта идиллия продолжается только до тех пор, пока аусзидлер сравнивает свою новую жизнь с реалиями стран СНГ. Вскоре он переключает внимание на окружающую действительность и убеждается, что получаемое пособие ставит его на последнюю ступень социальной лестницы Германии, ниже которой находятся только бомжи и просители политического убежища («азюлянты»). К тому же пособие не рассчитано на удовлетворение духовных потребностей, которые в массе своей оказываются недоступными.
Но это – потом. А пока что приведём своего рода резюме первых впечатлений, принадлежащее Вальдемару Сайбелю из Мюнхена (Бавария): «Сразу после прибытия большинство аусзидлеров охватывает восторг от чистоты в помещениях и порядка на улицах, обилия товаров в магазинах, особенно продовольственных, от множества упаковок, банок, склянок и т.п. Выражение их лиц становится блаженным. Глаза бегают по сторонам. Они чувствуют себя на седьмом небе...»
«Недели через две, – пишет в этой связи А. Мунтаниол, – у переселенцев заканчивается «туристический сезон» и начинаются весьма неприятные будни, связанные в первую очередь с контактами с громоздкой бюрократической машиной». (Правда, он отмечает, что «государственный аппарат Германии работает чётко».) Его мысли развивает В. Сайбель: «По поводу каждой, пусть незначительной стороны жизни заполняется анкета. На слово никто не верит, все данные должны быть подтверждены документами. Между тем на бирже труда выясняется, что многие распространённые в СНГ профессии в Германии отсутствуют. Любая специальность, даже рабочая, признаётся только на основе свидетельств о квалификации. А поскольку ко всему этому добавляется ещё и слабое знание или полное незнание языка, то блаженно-радостное настроение начинает меркнуть. Появляются нотки озабоченности, печали, а то и разочарования».
Эту неожиданную даже для выходца из бывшего СССР бумажную волокиту отразил и известный читателю Иоганн Эйснер: «В России много леса, но мало бумаги, в Германии лесов меньше, а бумаг – море».
Часть моих корреспондентов, как и я сам, ощутили дыхание бюрократического монстра сразу же по прибытии в приёмный лагерь. Так, вышеупомянутого Иоганнеса Лотца неприятно поразила царившая здесь на каждом шагу обезличка. Отсутствие у людей достаточной информации давало возможность администрации обращаться с ними по своему произволу. И. Герберу, И. Лотцу и мне обстановка самовластия, ощущение себя выброшенной в море щепкой напомнили, увы, годы «трудармейского» бесправия. Оттого и сам лагерь Хамм (Северный Рейн-Вестфалия) показался мне схожим с «трудармейским». Не было только вышек с охранниками.
О германской бюрократии можно писать и хвалебные оды, и обличительные статьи. С одной стороны, она помогает поддерживать порядок в государстве, с другой – Германия буквально утопает в море формализма. Хотя само слово «бюрократия» имеет французско-греческое происхождение, подлинным её отцом можно считать германского канцлера фон Бисмарка. С помощью чиновников, новой «касты неприкасаемых», ему удавалось обеспечивать исправное функционирование громоздкого государственного механизма Германской империи, воссозданной огнём и мечом.
Три орудия и сегодня придают германской бюрократии непререкаемую силу – власть, личная печать и всесильная бумага. Дела и судьбы людей чиновники вершат с помощью бумаг и почты. В порядке исключения с ними можно поговорить по телефону. Их письма любого, даже самого негативного содержания завершаются ничего не значащей концовкой: «С дружеским приветом...» Привычный отказ в просьбе со ссылкой на пункты и параграфы подаётся под соусом традиционного «es tut mir leid» («мне очень жаль»), что воспринимается не иначе, как издёвка.
В городских и районных бюро, ведающих вопросами социальной помощи, занятости и распределения социального жилья, чиновники едва снисходят до беседы с людьми. Во времена «холодной войны» редких переселенцев из стран «восточного блока» в этих учреждениях приветствовали стоя и провожали до самой двери. Теперь, когда в коридоре ожидают очереди многочисленные аусзидлеры, беженцы, азюлянты и коренные немцы, обращение, как правило, холодное, а то и грубое.
«Мой случайный знакомый из немцев Поволжья, прибывший по направлению в Берлин, – пишет А. Мунтаниол, – поделился тем, какой приём был оказан ему в социальной службе района Шпандау. Чиновник сказал с сарказмом: «Sie sind gekommen, aus unserem Topf zu essen?» («Вы приехали есть из нашего горшка?») Ответ последовал незамедлительно: «Ja, was soll ich machen, ihr habt doch unseren Topf zerschlagen». («Да, что делать, вы ведь разбили наш горшок».)
Об аналогичном случае, имевшем место в социальной службе Дортмунда, рассказала Людмила Динер. Вместе с женщиной, не владеющей немецким языком, она пошла на приём к руководителю службы с просьбой о предоставлении пособия в этом городе, куда та вынуждена была переехать по семейным обстоятельствам. «У нас полно своих нищих!» – ответил чиновник. Привыкший к безмолвному согласию, он, видимо, не рассчитывал на ответную реакцию. Но Людмила нашлась и сказала: «Как бы Вам самому не оказаться таким же!..»
У переселенцев уже сложилось изречение по поводу излюбленной фразы германских чиновников: «Es tut mir leid – и сердце замирайт...» По словам А. Предигера, его жена, получив очередной отказ, как-то сказала: «Когда в России тебя трижды посылали на три буквы, было легче, чем один раз услышать «.
Думаю, что к высказываниям типа «При всём хорошем в Германии бюрократизм корнями врос здесь в государственную систему» (А. Мунтаниол), «Германия – это бюрократическое государство» (Л. Динер), «Не знаю, как на западе, но в восточных землях ФРГ человек никому не нужен. Чиновники исполняют свои функции – и только» (Леопольд Кинцель) присоединились бы и многие местные немцы, уставшие от роли адресатов бюрократической почты.
Более широкую панораму германской действительности отражают суждения Рейнгольда Дайнеса: «Я думал, что в Германии царит справедливость и нас, российских немцев, здесь принимают хорошо. Но кое в чём ошибся. Как непрошеным гостям, нам приходится сидеть на краешке стула…»
Прочитал я эти слова и вспомнил свои посещения фульдинской социальной службы, отличающейся, мягко говоря, сухостью своих сотрудников. Через открытую дверь в смежный кабинет вижу развалившегося на стуле молодого человека из местных, пришедшего на приём явно по одному со мной поводу. «Мой» чиновник копается в бумагах, а я продолжаю стоять в надежде, что он обратит внимание на пожилого человека и предложит мне сесть. Не дождавшись, осторожно сажусь, готовый к любым неожиданностям. Через некоторое время начинается официальный, без лишних слов разговор хозяина и просителя.
 Теперь-то я знаю, что в Германии даже в больничную палату входят в верхней одежде, а в присутственных местах не ждут приглашения занять место. И всё-таки я при всём желании не могу преодолеть свою воспитанную годами привычку робко заходить в советские кабинеты. Беда не только моя – почти все мы несём в себе подобные комплексы, и это одна из главных причин того, что наши аусзидлеры сидят сегодня «на краешке стула».
Говорят, что переселенцы из Польши и Румынии вели себя намного уверенней и оттого только выигрывали в глазах германских граждан. Это может показаться странным, но даже турецкие гастарбайтеры и чернокожие беженцы чувствуют себя в Германии свободнее, чем переселенцы из СНГ.
О.-З. Дика и его жену совершенно обескуражила проповедь католического священника в лагере Хамм. После долгого перерыва в общении с церковью они надеялись, что здесь им облегчат душу. Каково же было их потрясение, когда пастор сказал, что Сталин правильно выслал «русских немцев» в Сибирь, ибо «так было угодно Богу, который карает за грехи»!
Хочу оговориться, что предметом данной главы является не критический анализ германской действительности, а описание её такой, как она открылась свежему взору авторов присланных мне писем и моему собственному. Я далёк от мысли, что пользуясь гостеприимством какой-либо страны, уместно её придирчиво оценивать, а тем более огульно охаивать, как, к сожалению, поступают некоторые наши не в меру эмоциональные аусзидлеры. Поступают лишь потому, что их представления и ожидания не совпали с реальностью.
Сегодняшняя Германия – это продукт развития цивилизации, далеко ушедшей вперёд по сравнению со странами бывшего СССР. Противоречивой и непривычной предстаёт эта страна перед переселенцами из казахстанской и сибирской глубинки. Тем не менее, её реалии надо принимать такими, как они есть, коль скоро мы по собственной воле и не без труда вернулись на родину предков. Странно было бы другое – желать, чтобы не мы приспосабливались к современной германской жизни, а, наоборот, Германия – к нашим привычкам, вкусам и взглядам.
Сказанное вовсе не означает, что у аусзидлера не может быть личного мнения о тех или иных сторонах германской действительности. Особенно в том случае, если они затрагивают его жизненные интересы и при этом идут вразрез с германскими законами. Такой подход и положен в основу нашего повествования, целью которого является суммирование впечатлений переселенцев об их новой Родине.
В поисках «золотой середины» в рассуждениях моих корреспондентов я остановился на словах Ойгена Лоренца, сына упомянутой «трудармейки» Эльзы Лоренц: «Здесь, в Германии, нет ни той сказки, за которой приехали одни, ни того «капиталистического ада», о котором толковала советская пропаганда. А есть нормальная жизнь реалистично мыслящих людей».
Что же касается главного – отношения к аусзидлерам со стороны местных граждан, – то типично, на мой взгляд, сдержанное, внешне корректное проявление чувств. Впрочем, так относятся здесь и ко всем другим группам пришлого населения – африканцам, азиатам, туркам и т.д. Несдержанность, а тем более грубость в обращении между людьми вообще не свойственны германскому обществу. С нетерпимостью здесь можно столкнуться, пожалуй, только в молодёжной среде. В этой связи я приведу оценку ситуации, которая принадлежит А. Мунтаниолу.
По его мнению, «немцы очень деликатный и внешне доброжелательный народ. К нам, переселенцам, большинство относится хорошо. Скоро будет два года, как я нахожусь в Германии, но могу назвать лишь один случай иного отношения лично ко мне. За это время я соприкоснулся с сотнями внимательных, корректных людей, которые были готовы советом и делом прийти на помощь. Что, однако, в действительности таится в это время в немецкой душе, – сие мне неизвестно».
О многочисленных фактах заинтересованного участия местных жителей в организации выставок своих работ рассказал художник Андреас Предигер. Без их помощи он не смог бы провести здесь 12 выставок. О доброте и участии, которые проявили гессенские односельчане во время жизненных невзгод, выпавших на долю его семьи, говорится в стихах Рейнгольда Дайнеса. По сообщению Виктора Эрлиха, жителя Фульды и моего бывшего коллеги по работе в московском штабе Общества «Видергебурт», среди местных немцев у него не меньше товарищей и знакомых, чем из рядов переселенцев.
«В Германии я встретил столько музыки, родных песен, мелодий!.. Это – как чистый воздух, как счастливый сон, которые вносят в душу ничем не заменимую струю радости и вдохновения. Тут я впервые в жизни написал стихотворение на немецком языке – о маленьком, уютном, как в сказке, городке: «Dinklage, du bist meine Stadt» («Динклаге, ты – мой город»). Оно сразу появилось в солидной местной газете «Oldenburgische Volkszeitung». Тут же к нам прикатил сотрудник этого издания, выдал очерк обо мне со снимком под шапкой: «Журналист из Казахстана пишет роман о российских немцах». Меня пригласили на встречу с представителями духовенства, где с интересом выслушали двухчасовой рассказ о содержании будущей книги», – пишет Вилли Мунтаниол.
Эта тема настолько важна для нашего повествования, что я приведу ещё одну цитату – из письма Эльзы Лоренц. «Чем дольше я нахожусь в Германии, тем больше подруг у меня среди местных немок, – сообщает она и приводит плотное расписание своих общественных дел. – Они доброжелательны, приветливы, всегда готовы помочь. Я чувствую себя свободным человеком в свободной демократической стране. Здесь не надо бояться, если ты ни в чём не виноват».
Авторов всех этих высказываний объединяет «трудармейский» возраст (не считая В. Мунтаниола и В. Эрлиха), проживание среди коренных жителей Германии, стремление войти в их среду, а главное – знание родного языка. К этой группе я могу отнести и себя, хотя по-немецки говорю со страшным акцентом.
В Фульде я сознательно выбрал дом, где живут только местные немцы, чтобы надо мной постоянно висела необходимость поскорее сжиться с ними. И не ошибся: со всеми пятью соседями у нас установились добрые отношения, основанные на сдержанных местных традициях. За год мы многому научились у них.
Всё это я к тому, что, проявляя такт и имея желание приобщиться к образу жизни, традициям, обычаям и нравам сегодняшней Германии, вполне можно преодолеть стену, которая выросла не без нашего участия между аусзидлерами и германским обществом. Главное условие при этом – знание родного языка, незаменимого средства общения и взаимопонимания между людьми.
Увы, не один лишь бюрократизм произвёл на моих корреспондентов удручающее впечатление при встрече с Германией. В поле зрения переселенцев оказались и другие неожиданности. С частью их мнений на сей счёт, полагаю, согласятся и местные немцы, другие, видимо, окажутся дискуссионными.
«Я не думал, – пишет О.-З. Дик, – что большинство жителей Германии ничего не знает о трагедии российских немцев, а некоторые только недавно впервые открыли для себя, что в СНГ проживают выходцы из Германии. Здесь все слышали о еврейском холокосте времён Второй мировой войны, но понятия не имеют о геноциде против российских немцев в те же годы. Не верят нашим рассказам, требуют доказательств. А у нас их обычно нет. Средства массовой информации об этих проблемах умалчивают. Зато в газетах, на радио и телевидении нас, аусзидлеров, нередко причисляют к иностранцам».
Этой злободневной темы коснулся в своём письме и мой давнишний корреспондент Иоганн Эйснер: «Находясь на территории бывшей ГДР, я встречал многих африканцев, вьетнамцев и других «цветных», но не знал, что в старых землях Германии их ещё больше. Самое обидное, что местные немцы и нас причисляют к таким же иностранцам. Основные средства информации вообще молчат о переселенцах, будто их вовсе нет в Германии. А если и говорят, то валят всех в одну кучу, считая нас нахлебниками».
Не преминул затронуть данную тему А. Предигер: «Здесь, в Германии, я оказался «русским», хотя в России мне всегда напоминали, – да я и не отрицал этого – что я немец. Ещё обидней, когда политики вроде О. Лафонтена и ему подобных негативно высказываются о нас, переселенцах, и пытаются решать свои проблемы за наш счёт».
Письма, в которых содержатся приведённые строки, присланы из разных земель Германии, но констатируют сходные явления и факты. Мне остаётся лишь признать, что в нашей округе и в местах проживания моих родственников можно найти им убедительные подтверждения.
Однако я не стал бы придавать подобным явлениям столь большого значения, как это нередко делается. И тем более не проводил бы аналогию с преследовавшим нас в прежней жизни ругательным словом «немец», которое означало «фашист», «враг» и т.п. Важно, какой смысл вкладывается в тот или иной термин и с какой целью он употребляется.
Эту простую истину растолковал мне тот же сосед по дому и мой ровесник Г. Ильгардт. По его словам, в Германии издавна принято делить немцев по месту происхождения – шваб, франконец, гессенец, саксонец и т.п. Кроме того, имеются и разного рода клички. Так, кассельцев традиционно зовут «шлаковозами» (возможно, потому, что на узловой станции Кассель когда-то было много паровозного шлака), жителей Фульды – «рюкзаконосами» (из-за того, что они любят путешествовать по близлежащему Рёну), а жителей района Фульда-Ленерц, где проживает и автор этих строк, – «пухлоголовыми», хотя выглядят они вполне нормально.
Для немцев было бы тем более странно не отмечать людей, которые прибыли и из-за границы. Поскольку в Германии отсутствует понятие «национальность», то иностранцев различают по стране происхождения, цвету кожи или языку. С точки зрения этих признаков все переселенцы из СНГ являются, без сомнения, «русскими». Ведь они происходят из России, как традиционно называется территория бывшего СССР, а большинство из них говорит в основном по-русски (нередко на всю улицу!). По рассказам аусзидлеров-старожилов, иностранцы остаются таковыми навсегда, даже если давно интегрировались в германское общество. Показательный пример привёл Вернер Штирц: «Наш сосед по даче – немец, изгнанный из Силезии, которая отошла к Польше. Он вырос и всю сознательную жизнь провёл в Тюрингии, безукоризненно говорит и на литературном немецком, и на местном диалекте, женат на здешней немке. Тем не менее, для немцев из Альтенбурга он всё ещё ». А вот что сказал по этому поводу на встрече с представителями переселенцев в декабре 1997 г. кандидат от ХДС на выборах в Земельный ландтаг Нижней Саксонии Эрнст Август Хоппенброк: «Аналогичные проблемы имели в Германии многие. Раньше человеку, переселившемуся даже в пределах страны, но не говорившему на местном диалекте, было очень непросто прижиться на новом месте».
Такова суть вопроса, связанного с прозвищем «русский». Спрашивается: та ли эта проблема, вокруг которой стоит ломать копья аусзидлерам, тем более называющим себя «руссаками»? Совсем иное дело – социально-экономическая и политическая ситуация, которые сложилась в последние два года вокруг переселенцев из СНГ.
«Под давлением «пустых касс» и разного рода экстремистских деятелей в Германии ширится ползучая дискриминация аусзидлеров» (И. Гербер).
«Здесь прямо не говорят, что платить будут меньше или вообще не возьмут на работу, потому как ты «русский немец», а делают всё явочным порядком. Знают: переселенец жаловаться не станет. Такое отношение вызывает обиду, сомнения в подлинной демократичности и справедливости германского общества» (В. Сайбель).
«Раньше на вопрос: «Кому из аусзидлеров лучше всех живётся в Германии?» – неизменно отвечали: «Пенсионерам, детям и собакам». Теперь пенсионеров из этого списка надо исключить. Начиная с лета 1996 года, пенсия для переселенцев урезана настолько, что они вынуждены обращаться за социальной помощью. В этой связи широкую огласку приобрели приведённые в «Шпигеле» (№ 1, 1996 г.) издевательские слова министра труда в правительстве Коля Норберта Блюма, заявившего в Бундестаге: оно-де не может платить пенсию каждому переселенцу из Казахстана только потому, что у того была немецкая овчарка» (Фридрих Штром).
По прибытии в Германию сегодняшних аусзидлеров в их души под влиянием слухов и официальной информации всё чаще закрадывается страх: не было ли свидание с родными во время отъезда последним? Не останутся ли дети одних и родители, братья, сестры других «за границей» навсегда? Эта проблема тревожит и самих переселенцев, и тех российских немцев, которые ещё не выехали в ФРГ. Нашла она отражение и в письмах моих корреспондентов. Слово Андреасу Предигеру:
«Германия уже не в состоянии принимать такую массу российских немцев, как раньше. О. Лафонтен здесь, Г. Коль в Алматы, президент Р. Герцог в Москве советуют им оставаться в странах СНГ и обустраиваться там с помощью Германии. Сокращение языковых курсов для аусзидлеров до 6-ти месяцев и возможностей получения ими новых рабочих профессий, введение языкового теста для выезжающих и другие подобные меры заставляют опасаться, что пресловутые ворота для российских немцев превратятся в узкую калитку, которая, возможно, вскоре совсем захлопнется. В итоге вместо воссоединения семей, на котором ещё не так давно настаивала ФРГ, получится ещё большее их разъединение. Прекращение приёма переселенцев из СНГ в Германии было бы ещё одной страшной трагедией для российских немцев».
Этот неожиданный для многих поворот в узаконенной парламентом и гарантированной правительством Г. Коля политике комментирует Иоганн Гербер: «Инициатива исхода из СССР принадлежала не российским немцам, а западногерманским властям, которые целенаправленной 40-летней пропагандой возбудили в них стремление к выезду в качестве пути решения национальных проблем. Мы, немцы в СССР, были слишком подавлены, чтобы самим прийти к этой идее. Ещё в 1989 г. российским немцам в посольстве ФРГ в Москве говорили, что о «закрытии ворот» не может быть и речи. Напротив, имеется-де в виду вернуть на историческую Родину 6-7 млн. немцев со всего мира. И вот теперь, когда «железный занавес» наконец-то рухнул, а российские немцы, приняв призыв с родины своих предков за чистую монету, откликнулись на него, когда многие семьи уже оказались разорванными, германское правительство внезапно даёт задний ход».
По обыкновению категорично высказался по этому злободневному вопросу Александр Мунтаниол: «На мой взгляд, нынешние политики Германии, вставшие на путь сокращения приёма переселенцев, нарушают права человека. Сказав «а», они должны сказать и «б». Наши семьи теперь ещё более разорваны, чем это было до массового выезда, начавшегося после развала СССР. Если Германия захлопнет «ворота» и прекратит приём, то это будет величайшей трагедией для нашего народа. В ряде стран СНГ, особенно в Казахстане и Средней Азии, продолжается выдавливание «некоренного» населения, в т.ч. и немцев. Они срываются с насиженных мест и едут в Россию, которую считают перевалочным пунктом для переселения в Германию. Но в России для немцев будущего тоже нет. В итоге им суждено полностью ассимилироваться и исчезнуть как народу».
Действительно, в последние 3 года российских немцев выезжает из СНГ в Германию всё меньше. Сообщения об этом «успехе» в средствах массовой информации напоминают фронтовые сводки: в таком-то месяце сокращение на столько, в таком-то квартале на столько. Всё подчинено главной цели – завоеванию голосов бюргеров на выборах в Бундестаг в 1998 г. В жертву, как всегда, приносятся самые беззащитные. Российские немцы в который раз стали разменной картой по обе стороны германской границы. Закон 1992 года по упорядочиванию законов о последствиях войны? Гуманные принципы и право на воссоединение семей? Торжественные заверения о приёме в ФРГ всех российских немцев, пожелающих туда переселиться? Всё забыто на время предвыборной борьбы. Или навсегда. Это во многом будет зависеть от исхода выборов.
Серьёзные экономические трудности, переживаемые сегодня Германией, – факт реальный, но в вопросах приёма переселенцев из СНГ далеко не главный. Тем не менее, этими проблемами беззастенчиво спекулируют. Подобным неблаговидным делом грешат все основные политические партии страны, но ни одна из них не передёргивает аусзидлеровскую карту столь назойливо и демагогично, как та, что исконно претендует на звание самой демократичной и гуманной, – СДПГ. Пытаясь воздействовать на низменные эгоистические чувства бундесбюргера, социал-демократические функционеры внезапно «открыли», что едва ли не основными виновниками социально-экономического кризиса в Германии являются российско-немецкие переселенцы. За счёт их приёма, якобы, перегружены в финансовом отношении общины, не хватает социального жилья, растёт безработица, истощаются социальные, пенсионные, больничные фонды и т.д. и т.п.
После длившейся ровно месяц оголтелой антиаусзидлеровской кампании, раздутой лидером СДПГ Лафонтеном весной 1996 года, ведущие средства массовой информации Германии, как по команде, заняли по этому вопросу позицию тотального умолчания. Исключением являются лишь некоторые местные газеты, не забывающие ударить в колокола, если в числе участников тех или иных негативных событий оказываются и переселенцы из СНГ. Организаторам такого рода пропагандистских акций удалось в немалой мере отравить отношения между аусзидлерами и местным населением.
 Р. Дайнес заметил по поводу данной ситуации: «Я не хотел бы затрагивать политику, но никак не могу согласиться с Лафонтеном и партией социал-демократов. Они не хотят вникнуть в судьбу российских немцев, им безразлично и будущее самой Германии. Их единственной целью является власть». Ещё решительней высказался по этому вопросу А. Мунтаниол: «Волосы встают дыбом, когда наблюдаешь, как нагло и бессовестно разыгрывается карта российских немцев! Почему мой народ должен служить разменной монетой для таких деятелей, как Ельцин в России и Лафонтен в Германии? Выходит, мы как были, так и остались заложниками политиканов, и от этого наша судьба стала ещё трагичней».
Российские немцы, возвращающиеся на родину предков, хотят чувствовать себя немцами в немецком обществе, добросовестно трудиться, чтобы обеспечить достойную жизнь своим семьям, дать возможность детям учиться в немецких школах и других учебных заведениях. Для этого им необходимо как можно быстрее приспособиться к непривычной социальной системе, современным обычаям и нравам германского общества, к ушедшему далеко вперёд по сравнению со странами СНГ уровню производства.
Вместе с тем они стремятся сохранить свою самобытность, традиции, которые пронесли через века, а также переняли у окружающих народов, – готовность прийти на помощь, заботу о родителях и детях, общительность, доступность, простоту, трудолюбие, старательность.
Здесь мы подходим к узловому вопросу заключительной части нашего повествования – в какой мере аусзидлерам из СНГ удаётся сочетать своё, российско-немецкое, с новым, германским, без чего невозможно решить проблему вживания в незнакомую среду.
В естественное течение этого процесса всё больше вторгается слабое владение немецким языком, о чём следует сказать особо. Данная проблема не имеет отношения лишь к тем переселенцам, которые успели освоить его ещё в довоенную пору. К сожалению, для последующих поколений, к которым принадлежит подавляющее большинство современных аусзидлеров, язык является настоящим камнем преткновения. О муках своего племянника, не знающего языка, пишет В. Сайбель. На вопрос дяди: «Как ты себя чувствуешь в Германии?» – тот ответил упавшим голосом: «Как в чужой стране – боишься рот раскрыть». А на «шпрахах» (так переселенцы называют языковые курсы) обстановка как в заведении для глухонемых: «Мы не понимаем преподавателя, а он – нас. Так вот и мучаемся...»
Ни для кого не секрет, что практикуемые сейчас в Германии 6-месячные курсы языка почти ничего не добавляют к тем мизерным знаниям, с которыми прибывают переселенцы, даже «тестированные». Языковый и национально-культурный кризис проявляется в среде аусзидлеров особенно остро – ведь среди них, как отмечалось, преобладают достаточно молодые люди.
Как следствие, значительная часть переселенцев становится инертной массой, для которой устройство на квалифицированную работу или установление связей с местными немцами практически нереальны. И только наиболее активные и образованные молодые выходцы из стран СНГ включаются в поиск дополнительных возможностей освоения языка, приобщения к немецкой культуре. Преодолевая комплексы, они окунаются в гущу местной жизни и в конце концов перестают чувствовать себя чужими в германском обществе.
К сожалению, многие аусзидлеры последней «волны» идут по пути наименьшего сопротивления: стараются поселиться в местах скопления переселенцев, где можно общаться на русском языке и в той или иной мере продолжать привычный образ жизни со всеми его позитивными и негативными сторонами. Местные немцы в таких районах и домах селятся неохотно или постепенно покидают их. В результате образуются своеобразные «русские» гетто, в которых аусзидлеры фактически изолируют себя от местного населения и германского общества со всеми вытекающими отсюда пагубными последствиями.
Даже отсутствие работы не всегда становится побудительным мотивом к овладению языком и выходу из искусственной изоляции. Во-первых, в условиях существующей высокой безработицы нелегко найти работу даже при знании языка. Во-вторых, получаемого социального пособия и «детских» денег с грехом пополам хватает на удовлетворение минимальных потребностей переселенческих семей, и многие этим довольствуются.
О сложностях, путях и перспективах интеграции аусзидлеров разных поколений и «волн» рассуждают в своих письмах и мои корреспонденты. Так, А. Мунтаниол пишет: «Процесс интеграции российских немцев нелёгок. Но другого пути, кроме переселения в Германию, у нас нет. Я не верую в Бога, но верю в закономерность исторических процессов. Видимо, нашему народу и поколению суждено проделать не менее трудный путь на родину предков, чем тот, который те прошли, направляясь в Россию». По мнению Я. Лихтенвальда, вживание в германское общество во многом зависит от самого человека, а начинается оно с овладения немецким языком и устройства на работу. К этим важнейшим задачам И. Эйснер добавляет ещё одну – стремление найти контакты и наладить хорошие отношения с местными немцами на работе и по месту проживания. «Как в лес крикнешь, так оттуда и аукнется», – приводит он в этой связи известную немецкую пословицу.
По мнению Р. Вайлерта, адаптация аусзидлеров к германскому обществу – задача трудная, но решаемая. Доказательство тому – опыт переселенцев 70-х и 80-х годов. А о том, что этот процесс непрост, пишет он, свидетельствуют уже взаимоотношения между «осси» и «весси» (восточными и западными немцами) в самой Германии. 40 лет «казарменного социализма» отгородили восточных жителей от остальной части страны не только бетонной, но и психологической стеной. Что уж говорить о российских немцах, которых отделяют от современной Германии 150-200 лет жизни в совершенно иных условиях! «Я и моя семья адаптировались в Берлине. Дети в достаточной мере овладели немецким языком. У нас много знакомых среди местных немцев. Мы принимаем реальность такой, как она есть», – заключает он.
«Hier in Deutschland ist alles anders» («Здесь в Германии всё по-иному»), – назидательно говорят российским немцам местные чиновники и работодатели, стремясь опустить их с «небес» на «землю». На обычном языке это нередко означает: надо довольствоваться любой работой за какую угодно плату, да ещё и радоваться, что от неё отказываются коренные жители. При этом необходимо учесть, что многим переселенцам приходится в Германии менять профессию, а сложной современной техникой они, конечно, в достаточной степени не владеют.
«Не нужно на первых порах отказываться и от непривлекательной работы. Она тоже может помочь в освоении немецкого языка. Главное – терпение, и всё постепенно образуется», – советует Андреас Предигер. Его девизу следуют дети и внуки. Отбросив первоначальные установки, ожидания, планы и надежды, они начали всё с нуля. Старшая дочь, бывший педагог в школе-интернате, устроилась после окончания соответствующих курсов сестрой по уходу за престарелыми. Другая дочь, детский врач, стажируется без оплаты в больницах и клиниках уже в третий раз, настойчиво добиваясь признания своего вузовского врачебного диплома. Внук кормит солдат в казарме, а внучка работает уборщицей в гостинице и одновременно учится.
Но немало среди наших переселенцев и таких, которые не могут или не хотят переломить себя, «опуститься» до понимания реалий, в которых они очутились. «В СССР, – пишет Иоганн Эйснер, – нас приучили получать минимум необходимых благ «сверху». Здесь каждый должен заботиться о себе сам». Эту же мысль развивают мать и сын Лоренцы. «Возможностей для адаптации у переселенцев много, надо их только разумно использовать», – пишет Эльза. «Предоставляемые в Германии возможности, – продолжает Ойген, – имеют одно непременное общее свойство: их нужно искать. Здесь вам не скажут: «Не будете ли Вы столь любезны...» Человек должен сам проявлять инициативу».
Проблем, о которых идёт речь, не имелось в нынешнем виде ещё 4-5 лет назад. Безработица тогда была относительно невысокой, каждый переселенец имел возможность выбрать оптимальный вариант из предлагавшегося ему минимума. Имея работу, он становился независимым от социальной службы, а вместе с тем и неуязвимым для упрёков местного населения, что приехал-де «хлебать русским лаптем немецкие щи». Правда, заметно иным был и качественный состав аусзидлеров. Проблема языка не стояла столь остро, преобладали идейные мотивы выезда, что сближало переселенцев с местным населением. К тому же их было заметно меньше, и селились они рассеянно среди коренных жителей.
Каковы же перспективы интеграции, т.е. «растворения» выходцев из СНГ в германском обществе? По этому вопросу мои корреспонденты высказывают различные суждения. По мнению А. Предигера, «грань между российскими и коренными немцами сотрётся только через 1-2 поколения. Это произойдёт тогда, когда вырастут родившиеся здесь дети, прошедшие через немецкие детсады, школы, средние и высшие учебные заведения, говорящие в своих семьях на современном немецком языке. Для них родиной будет Германия, а память о России станет преданием, историей».
Несколько иного мнения придерживается Вернер Штирц, который считает, что даже нынешнее младшее поколение переселенцев в состоянии интегрироваться в германское общество. Как показывает опыт, отмечает он, уже дети младшего школьного возраста, приехавшие вместе с родителями, очень быстро усваивают язык и манеры поведения местных малышей. Его мысли развивает Виктор Кюн из Нойдорфа. Он пишет, что с трудом достал букварь, чтобы его дети-школьники не разучились читать по-русски. Процесс языковой и духовной интеграции идёт, по его мнению, быстрее, чем ожидалось, и родители теперь озабочены тем, чтобы он не был слишком однобоким.
О. Лоренц уточняет само понятие интеграции. «Переезд в передовую страну мира должен приводить к интенсивному изменению менталитета людей. Это и есть интеграция в языковую, профессиональную, культурную и поведенческую среду. Интеграция требует большой душевной работы. Пока аусзидлеры будут лениться её выполнять, у них останутся проблемы», – пишет он, считая, что охарактеризованный им процесс начинается уже с момента прибытия в Германию.
Отличную от приведённых точку зрения высказывает Вилли Мунтаниол: «Я хотя и «чистый» немец, но никогда не смогу раствориться в массе коренных жителей Германии, даже если «подчищу» свой язык. Считаю, что в этом нет никакого греха. Таким, как я, тоже предоставлена возможность впитывать всё духовное богатство германского общества, оставляя при этом собственный след, характерный для наших соотечественников».
Большинство авторов, в т.ч. О.-З. Дик, Э. Бухнер, Р. Дайнес, И. Эйснер, высказали по этому поводу сходные с В. Штирцем соображения. Они склоняются к мысли, что адаптация и интеграция протекают у трёх поколений нынешних переселенцев по-разному. Если у старшего (довоенного) и среднего (послевоенного) поколений эти процессы носят характер приспособления, адаптации, то в дошкольном и раннем школьном возрасте они являются интеграционными. Их мнение подтверждается опытом переселенцев первой «волны», которые иногда дают о себе знать. С теперешними аусзидлерами они, как правило, иметь дела не хотят.
Непростые процессы адаптации и интеграции российских немцев в германское общество ставят целый ряд проблем, требующих серьёзного осмысления. Мы коснёмся ещё одного из подобных вопросов. Он связан с неоднократными высказываниями политиков стран СНГ, а также отдельных деятелей нашего национального движения, которые пытаются поставить в один ряд процессы денационализации (русификации) немцев на территории бывшего СССР и интеграции переселенцев в германскую социальную среду. Дескать («к великому сожалению»!), в обоих случаях «исчезает самобытность российских немцев». Рассуждая таким образом, эти люди преднамеренно акцентируют внимание на внешней стороне дела, стараясь обойти его суть. А она состоит в том, что денационализация российских немцев базировалась и базируется на сталинской антинемецкой политике и её последствиях, являясь не чем иным, как этноцидом – насильственным уничтожением этнической общности. В то же время интеграция немецких аусзидлеров в Германии – это добровольное воссоединение части народа со своим целым, осуществляемое на родственной немецкой основе.
Другой вопрос – насколько могут сохраниться при этом традиционные и обретённые за многовековой период проживания в России духовные ценности, в какой мере относится вышесказанное к ненемецким супругам и детям из смешанных семей.
Среди писем моих корреспондентов нет ни одного, где не подчёркивалась бы важность сохранения переселенцами лучших российских традиций и русского языка. Язык первым исчезает в ходе школьного обучения детей аусзидлеров, и это является предметом серьёзного беспокойства их родителей. Данному процессу противостоят устойчивое общение на русском языке в семье, а отчасти и вне её, увлечение русскими аудио- и видеозаписями, настроенные на Москву телевизионные антенны. Всё это, однако, служит и серьёзной помехой в овладении немецким языком – важнейшим средством адаптации в германском обществе.
Острота данной проблематики в полной мере открылась мне в случайной беседе в вагонном купе по пути из Франкфурта-на-Майне в Москву. Изголодавшись по общению на русском языке, мужчина лет сорока без умолку рассказывал о своей жизни в Германии. Пять лет назад они с женой-немкой и двумя дочерьми выехали туда на постоянное жительство. Поначалу всё шло как будто неплохо: были закончены языковые курсы, получена и обставлена квартира, выдаваемое пособие позволяло удовлетворить самые необходимые потребности. Но, увы, Александру П. никак не давался немецкий язык, и это повлекло за собой целую череду неудач. Его, опытного токаря, нигде не брали на работу, не увенчалась успехом попытка переквалифицироваться в столяра, трижды он безрезультатно сдавал экзамен на вождение автомобиля.
В то же время его девочки, переходя из класса в класс, всё уверенней лепетали на немецком. Сначала этому радовались, но вскоре он обратил внимание, что русский язык стал исчезать из семейного общения. Дальше – больше. Жена с девочками всё чаще говорила по-немецки, а с мужем молчала «по-русски». Александр оказался в языковой западне. Со временем взрослеющие дочери начали смотреть на него как на инопланетянина.
Терпению приходил конец, нервы были на пределе, категорические требования вернуть в дом русский язык не приносили ничего, кроме скандалов с женой и косых взглядов дочерей. Тогда он принялся уговаривать их вернуться домой, в Москву, благо там оставалась квартира. Тщетно: их домом уже стала Германия. Он уехал один, но тоска по жене и девочкам вернула его назад в Гисен (Земля Гессен). Не выдержав пренебрежения русским языком, уезжал снова. И опять возвращался.
Теперь он отправлялся в Россию в третий раз. По его словам – навсегда. Когда он рассказывал о жене и девочках, его глаза увлажнялись, из них капали непрошеные слёзы. Дочери уже в шестом классе, дружат с местными девочками. Перенимают у них и хорошие, и дурные манеры. Одеваются и стригутся по здешней моде. Куда-то ушли простота и открытость, нет прежней сердечности даже в отношениях с матерью.
Неужели они вырастут равнодушными к семье и родителям? Для того ли он ехал в Германию, уверенный, что переселяется ради будущего своих детей? Ведь в действительности он их потерял...
Говоря о коллизиях в подобных семьях, Александр привёл и другой пример. Всё так же: отец, мать, две дочери-школьницы. Вот только глава семьи – немец. Его жена освоила немецкий язык, учится у дочерей правильному произношению. А Александру и позаниматься было не с кем. Как видно, между смешанными семьями есть разница – в зависимости от национальности мужа и жены. Но это уже другая тема.
...Расставаясь на Белорусском вокзале, Александр спросил меня с надеждой в голосе: «А может быть, мне всё-таки удастся уговорить жену вернуться?» Что я мог сказать этому бедолаге, не считая обычных утешительных фраз? Вспомнились слова моего корреспондента Иоганна Гербера о переселенцах: «Ничего нельзя обобщать. В одних и тех же условиях одному может быть лучше, другому – хуже. Кому-то везёт больше, кому-то – меньше. Таков тот мир, в который попадают аусзидлеры».
И всё же, всё же... По мнению части моих корреспондентов, в трудностях адаптации, в т.ч. в усложнившихся отношениях с местными немцами и ухудшении общественного мнения, повинны и сами переселенцы. В основном это достаточно порядочные, прилежные люди. Но, как замечает И. Лотц, в семье – не без урода. Часть аусзидлеров отличает невысокая общая и профессиональная культура, вульгарщина. Среди молодёжи встречаются пьянство, наркомания и, как следствие, воровство. Я. Лихтенвальд считает, что наша молодёжь ведёт себя хуже местной во всех отношениях. Некоторые переселенцы, главные образом молодые люди, пишет, в свою очередь, Р. Дайнес, ведут себя недостойно. При этом подавляющее большинство из них не владеет немецким языком и не считает его родным. Слышатся и такие речи: «Зачем мне немецкий? Меня кормят, поят, одевают – и слава Богу!» Или даже: «Немцы нас обязаны содержать. На нас Екатерина II положила деньги в швейцарский банк (?!), а немцы их получают».
По мнению Эльвиры Бухнер и Леопольда Кинцеля, наших переселенцев отличает более низкий образовательный и профессиональный уровень по сравнению с местными немцами. Так, в городе Стендаль (Саксония-Ангальт), где проживает Л. Кинцель, из 1700 аусзидлеров только пятеро (!) имеют высшее образование. Большинство семей приехало из села, знания немецкого языка у младших поколений таких людей – почти на нуле. По этой причине, а также из-за высокой безработицы переселенцы заняты, как правило, неквалифицированным и низко оплачиваемым трудом. На те же проблемы указывает и Отто-Зигфрид Дик, сравнивая, например, «контингентных» евреев, прибывших из СНГ (50 % окончивших центральные вузы), и немцев, сумевших, в лучшем случае, пробиться в вуз на периферии (5 %).
Как отмечает А. Предигер, хотя ложка дёгтя может испортить и бочку мёда, нельзя по отдельным переселенцам судить о российско-немецком народе в целом.
В то же время Людмила Динер обращает внимание на бытующий в Германии социально-психологический феномен, когда поведение (образ) одного человека легко переносится на всю социальную или этническую группу, к которой он принадлежит. Поэтому для аусзидлеров так важна проблема имиджа каждого из них.
Не будет преувеличением сказать, что трудности жизни переселенцев, как в фокусе, сконцентрированы в судьбах молодёжи от 14 лет до 21 года. Почти все они из смешанных семей, не знают немецкого языка и потому замыкаются в обществе сверстников из своего круга. Не завершено образование, нет профессии, не найти работу. Из прежней жизни их вырвали родители, считая, что заботятся о будущем детей.
Отсутствие словесных аргументов в защите своих прав и достоинства восполняется физической силой и групповой сплочённостью. Привычные явления в этой среде – громкая поп-музыка, ругань, выпивки. Стремление самоутвердиться приводит к дракам, нередко массовым, с молодыми турками, боснийцами, курдами, даже грузинами и армянами, проживающими в Германии в качестве беженцев и гастарбайтеров.
Полиция бьёт тревогу. По данным Института криминалистики в Ганновере, число преступлений, совершённых подростками и юношами в целом, выросло за последние 6 лет на 75 %, а в некоторых районах массового проживания переселенцев из СНГ – в 2,5 раза. Эти факты не делают чести аусзидлерам, вызывают тревогу германской общественности. В конце 1997 г. со статьями на данную тему выступили популярные журналы «Шпигель» и «Фокус». Падкие на сенсации германские средства информации (особенно местные) нередко преподносят подобную проблематику крайне пристрастно. Случается, хотя и редко, что редакции получают при этом отпор.
Об одном показательном случае, произошедшем в городе Динклаге, рассказывает Вилли Мунтаниол: «Недавно здешняя газета со слов полицейского растрезвонила, будто «руссаки» ни за что ни про что зверски избили местного парня, который попал в больницу. По этому поводу городские власти собрали молодых переселенцев вместе с родителями и принялись их воспитывать. Но из рассказов очевидцев выяснилось, что пострадавший, проезжая на велосипеде мимо парня, гулявшего по улице с двумя девушками, обозвал его русской свиньёй. Затем он вернулся, повторил сказанное, наговорил в пьяном виде ещё кучу гадостей, плюнул парню в лицо. И в ответ действительно получил так, что угодил в больницу. Один из давних переселенцев Паулюс Обердорфер объяснил представителям власти суть конфликта. Он обратил их внимание, что однобокое освещение в прессе подобных стычек способствует натравливанию местных жителей на аусзидлеров».
Конечно, со временем юноши-переселенцы перешагнут через «конфликтный» возраст, найдут по примеру местных немцев подруг для ни к чему не обязывающего совместного проживания, получат рабочие профессии, возможно, устроятся на работу. Кое-кто пробьётся в средние и высшие учебные заведения, выйдет в люди. Они растеряют молодой необузданный нрав, выучат-таки немецкий, но ещё надолго останутся «руссаками». Легче будет их детям, которые пройдут в германском обществе естественный путь развития.
...Всё минует. Но навсегда останутся в памяти воспоминания о родном крае, раскрашенном в радостные цвета юности, которой лишила таких людей стихия переселения. Обо всём этом написал поэтические строки Андрей Вебер. Он живёт в Вильгельмсхафене (Нижняя Саксония), а стих его называется «Ностальгия»:
 
Я хочу полететь с облаками
В край далёкий, любимый, родной,
Край, который мы родиной звали,
О котором грущу я с тоской.
Где мы раньше родились и жили,
Где мы детство своё провели,
Где когда-то мы немцами были,
Ну а здесь руссаками звались.
И теперь мы живём и не знаем,
Что нас тянет в родные края.
Чем Германия нам не родная?
Чем Россия роднее была?
 
Эти проникнутые грустью стихи напечатала германская русскоязычная газета «Земляки» в ноябре 1997 г. Они отражают чувства целого поколения аусзидлеров, которых оторвали от школьных товарищей, друзей, любимой девушки. Юношеская ностальгия. Недопетая песня, не досказанная до конца сказка...
Было бы, однако, неверно считать, что память о родной земле и мысли о «доме», которые лучше назвать состоянием души, минуют другие поколения переселенцев. Этой сердечной любви тоже «все возрасты покорны». Свидетельство тому – моя почта с противоречивыми и, как всегда, меткими суждениями.
Своими мыслями по этому поводу делится Вильгельм Мартене из Люнебурга (Нижняя Саксония): «Трудно всем трём поколениям переселенцев. На их долю выпала великая миссия возвращения на родину предков. Только пройдя этот путь, можно понять, с какими чувствами расставались наши предки-колонисты со своей отчизной, с родными и близкими. И уж совсем невозможно представить, что ощущали они в голой заволжской или украинской степи, в страшном удалении от Германии. Нам легче: мы приехали на всё готовое. Жаль только – не к чему приложить трудовые руки. Может, именно поэтому так сильно щемит моё сердце?»
Вальдемар Сайбель пишет, что аусзидлерам сопутствуют два противоречивых чувства – радость и грусть: «Внешне красивая Германия сурова по своей сути. Её действительность, бывает, возносит переселенца до небес, но чаще опускает на землю, усаживает на краешек стула: знай, мол, сверчок, свой шесток. Если даже решена проблема работы, – как, например, у аусзидлеров прежних лет – то к их оптимистичному настрою всё равно подмешивается непонятно откуда берущаяся грусть. Её начало, как родник, идёт из России, из родной стороны...»
Я поставил перед своими корреспондентами вопросы: Чувствуют ли они себя в Германии дома? Что думают о высоком слове «Родина»?
Вот что ответил мне Роберт Вайлерт: «Если сравнить наши ощущения в Германии и России, а тем более в СССР, то можно сказать, что я и моя семья чувствуем себя здесь дома».
О родине он столь однозначно судить не берётся. Но не согласен с тем, что она непременно там, где человек родился, поскольку «Родина» – понятие более ёмкое. Под ней он понимает государство, страну, где царит справедливость, есть крыша над головой и средства к существованию. Германия для Р. Вайлерта – это прежде всего родина предков. Он с семьёй приехал сюда, чтобы найти родину для себя и своих потомков.
Оптимистичный и предельно краткий ответ на вопрос нашёл Ойген Лоренц. «Да, я чувствую себя в Германии дома», – написал он, но обошёл проблему Родины.
Мысли, высказанные Р. Вайлертом, развил Рейнгольд Дайнес: «Мы, переселенцы, родились в СССР, там прожили основную часть жизни. Но может ли быть родиной с большой буквы страна, в которой нас из-за национальности оклеветали, унизили наше человеческое достоинство, подвергли геноциду? Конечно, человек привыкает к месту жительства, с любовью вспоминает своё детство. В этом смысле моей родиной было Поволжье. Я целовал землю на берегу Волги, когда нам разрешили вернуться в родные края. Но после того, как там развернулась немцененавистническая кампания, я понял, что единственным местом, которое можно назвать нашей исторической родиной, является Германия».
Непростой, как оказалось, вопрос поставил я перед своими соавторами. Не могут они дать на него такого однозначного ответа, как, скажем, русский в России или коренной немец в Германии. Не задумываясь, однозначно высказался бы на сей счёт и российский немец до 1941 года. Сложность нынешней ситуации ещё и в том, что нравственно-этическая категория родины долгие годы относилась у нас к Советскому Союзу и носила ярко выраженный идеологический смысл. Поэтому мы предъявляем к данному понятию особенно высокий счёт.
С этой точки зрения, пишет Вернер Штирц, Россия никогда не являлась для немцев настоящей Родиной. Не только матерью, но даже мачехой. А была тюрьмой, как и для других народов, особенно с начала XX века. Но и Германия для нашего поколения переселенцев не станет родиной. Она – родина предков, и мы должны быть благодарны ей за то, что нашли здесь приют. Выходит, мы – люди без родины.
Трудно не прислушаться к словам наблюдательного Якова Лихтенвальда. Он и его знакомые не чувствуют себя в Германии ни дома, ни на родине. Для него она – чужая страна, хотя в материальном отношении его семья живёт неплохо: «Кругом красота, но всё – не твоё. Корову увидишь – сердце сжимается, свой дом вспомнишь – слёзы сами льются... Может быть, наши внуки и будут здесь дома, на родине. Но мы как были, так и остались кочевниками...»
А вот что пишет по этому непростому вопросу наш постоянный автор Иоганн Эйснер: «Прародина меня до последних лет не особо привлекала. Всегда тянуло на истинную родину – на Волгу. Перед отъездом я с 12-летним внуком поехал с ней попрощаться. Лучше бы я этого не делал! В родном селе Ней-Варенбург (ныне село Новопривольное Ровенского района Саратовской области – Г.В.) из трёх улиц осталась одна. С трудом нашёл место, где стоял наш дом. Вместо кладбища, где лежат два моих деда, бабушка, трое маленьких братишек, – ровное пространство. Хоть снова плачь! Набрал я земли в мешочек – это было всё, что осталось от нашей родины.
Так где же моя родина – в Поволжье, которое отобрали и разорили? В Красноярском крае, куда нас сослали в 41-м? В Кировской области, где гноили за колючей проволокой? Или на Северном Кавказе, откуда пришлось уехать в Германию?»
По мнению Андреаса Предигера, у переселенцев теперь две родины. Одна – это бывший Советский Союз, где они родились, прошло их детство и находятся могилы близких. Но СССР оказался злой родиной-мачехой. «Мы приехали на вторую родину с чемоданами общим весом в 30 килограммов, – говорится в письме. – Это всё, что у нас осталось от более чем 230-летнего проживания наших предков в России, СССР, СНГ. Перед нами никто не подумал извиниться за причинённое зло или поблагодарить за созданное богатство, как это сделал Президент США в отношении военнопленных немцев, работавших в Америке, или интернированных там в военные годы японцев. Может быть, за оценку нашего вклада следует принять выступление Ельцина в Саратовской области в 1992 г., во многом спровоцировавшее массовый исход немцев из России?»
По обыкновению обстоятельно подошёл к этой проблеме Александр Мунтаниол: «У нас, российских немцев, не стало родины-матери с тех самых пор, как наши предки покинули Германию. В отроческие годы моей малой родиной было наше село. Такой родной и близкий мир мы мечтали иметь и в лице нашей необъятной родины – СССР. Нам не был чужд патриотизм. Мы были готовы защищать свою страну. Но из патриотов «отец всех народов» превратил нас в предателей. Он загнал за колючую проволоку потомков тех, кто прибыл в Россию обрабатывать её землю. Чужими они стали родине, равнодушно взирает она, как уходят из неё миллионы не самых худших граждан. В поисках утерянной родины ринулись мы в Германию, страну своих предков. И снова жизнь поставила передо мной тот же вопрос: родина ли Германия для меня? В голове бурлит и клокочет: да! А сердце опять говорит: нет! Она – родина моих предков, но не моя. Выходит – нет у меня родины... Германия приняла меня как круглую сироту. Вот и живу как в сиротском доме. Одно утешает – возможно, Германия станет Родиной для моих внуков и правнуков. Дай-то Бог!»
Прочитал я этот многоголосый ответ на свои вопросы и в который раз вспомнил записанные на плёнку предсмертные слова любимицы Общества «Возрождение», долголетней сотрудницы нашей штаб-квартиры в Москве Альмы Эглит. Зная, что дни её сочтены, она подвела итог своей 46-летней жизни и двух лет пребывания в Германии. Теми же печальными словами, что и ряд моих корреспондентов, завершила Альма свою исповедь: «Не было и нет у меня родины...»
 
* * *
Не хотелось этим душераздирающим рефреном завершать своё пространное повествование, которое вылилось в коллективный труд полутора сотен добросовестных и неравнодушных людей. Но что поделать с «упрямыми» фактами, которых не замолчать и не спрятать, если хочешь остаться на почве реальности? Ни свидетели, мои фактические соавторы, ни я не повинны в том, что имели дело с глубоко трагичным по сути историческим материалом.
Наши предки доверились Екатерине Великой. Они не могли предвидеть, что после неё к власти в России придут другие самодержцы и сочинят новые законы, по которым мы, потомки колонистов, будем изгнаны с политых слезами и потом земель и рассеяны по безбрежным азиатским просторам. А сотни тысяч ни в чём не повинных людей – превращены в лагерную пыль.
Немцам, переселившимся в Россию в XVIII-XIX веках, и в голову не могло прийти, что над народами их новой родины будет проводиться чудовищный эксперимент по созданию некоего вненационального народа, названного Сталиным «социалистической нацией». И что их потомкам, российским немцам, не найдётся места даже в рамках такой «нации», что им будет предписано кануть в Лету как народу.
Об этом рассказали очевидцы и жертвы невиданного злодейства. И получилась грустная книга, за что мы просим извинения у читателя. Перед ним – повествование о судьбе трёх поколений российских немцев, живших в злую пору прошлой войны и послевоенного измывательства, когда наш народ был лишён даже права на имя, не говоря уже об уважении национального достоинства и чести.
Созданная общими усилиями книга – это частица исторической памяти народа, которому выпало на долю нести тяжкий крест за чужую вину. В то же время она и скромный памятник сотням тысяч погубленных немецких мужчин, женщин и детей. Наконец, эта книга – знак благодарности бескорыстным людям, которые сочли своим долгом поделиться свидельствами великого злодеяния сталинского режима. И за это им – низкий поклон!
Но у книги нет конца.
Продолжается эпопея народа, попавшего в безжалостный молох истории, который всё ещё продолжает своё чёрное дело. В 1989 г. в СССР насчитывалось 2038603 человека, назвавших себя немцами. Половина из них с того времени переселилась в Германию. Другая – почти поровну – по-прежнему проживает в России и Казахстане. Разделённый на множество частей некогда единый народ – такой высокой оказалась для нас плата за крах советской империи и право свободного выезда в ФРГ. Но дробление на части – это одновременно и приближение целого к роковой черте небытия.
Вместе с тем, слабоволие и пораженчество – далеко не типичные черты российских немцев. За их плечами немало преодолённых преград и пережитых бедствий. Благодаря трудолюбию, жизнестойкости, упорству, способности к созиданию они вновь и вновь поднимались на ноги. С природным усердием и целеустремлённостью российские немцы продолжают борьбу за право на жизнь для своего всё ещё миллионного народа. Так подсказывает им основополагающий инстинкт продолжения жизни, присущий не только биологическим, но и социальным организмам.
Но как не пробиться живому существу через панцирь асфальта, так не осуществить эту цель без коренного обновления общественной жизни стран СНГ, её подлинной демократизации, очищения общественного сознания от искажения общечеловеческих ценностей, традиционного предубеждения к чужеземной «немецкости».
Реальных возможностей для своего этнического сохранения и развития ждут не только немцы, остающиеся на просторах СНГ, но и все народы этих стран, которые подверглись геноциду и клевете в годы недоброй памяти тоталитарного режима.
А если не дождутся?..