Свидание с сестрой

 

Как ни силились нависшие над всей страной зловещей тенью страшные годы перевернуть с ног на голову мораль и психологию людей, целых народов, уничтожить традиции и обычаи, народ якутский не растерял окончательно способности просеивать через сито, отделяя добро от зла, правду ото лжи. Спасала его крепость семейных и родственных уз, верность друг другу.

Ленинская политика уничтожения старой дореволюционной интеллигенции проводилась в Якутии с широким размахом, революционным энтузиазмом. Коммунистический режим с завидным упорством преследовал элиту народа. Среди обеспеченной, образованной части якутского народа не осталось ни одной нетронутой семьи. Тех же, кто каким-то чудом избежал расстрела, тюрьмы или ссыл-

 

ки, чекисты превратили в доносчиков, стукачей, постоянно угрожая самым дорогим — жизнью их родных и близких.

ЧС (член семьи), ЧСВН (член семьи врага народа), ЧСИР (член семьи изменника Родины), ЧСР (член семьи репрессированного) — аббревиатура сталинского периода. Люди с таким клеймом уже не могли считаться нормальными, общение с ними было чревато опасными последствиями.

Но крепость родственных уз выдержала и страх перед МГБ. Образ мышления Павлика Морозова не удалось привить всему народу. Подтверждение тому мой собственный опыт.

История семьи Павлика Морозова как-то странно подействовала на меня. Мне стало дурно, затошнило даже. Убить маленького мальчика, родного внука... Попытался поставить на их место себя, своего деда и отца. Нет, невозможно было даже представить, чтобы такое случилось в нашей тихой семье, где все так дорожили друг другом. Может, потому портрет мальчишки с пионерским галстуком и в картузе вызывал в моей детской душе не чувство гордости и жажду мести его мучителям, а безотчетный ужас перед чем-то страшным, необъяснимым.

Какие бы доказательства моей виновности ни приводили органы МГБ, родные не поверили, что их мальчик мог совершить предательство и подлость. К тому же сперва до них дошли слухи, будто я арестован за участие в драке, где погиб человек. В нашем государстве — наоборот убийство себе подобного — самый тяжкий человеческий грех — считалось чуть ли не ерундой перед преступлением политическим.

Конечно, это было крушением всех надежд. Ведь моя родня так надеялась, что я получу образование, крепко стану на ноги. Ужасная весть подкосила мать и отца, отняв у них не один год жизни. Вместе с ними, чуть ли не больше всех страдала моя верная сестра Еля Дьячковская. Потом рассказывала, как ненавидела тогда нашего военрука, вбив себе в голову абсурдную мысль, будто это он тем давним "арестом" вызвал злой рок. До чего только не додумается человек в горе. Деньги адвокату, выступившему для проформы в качестве моего защитника на суде, тоже выплатила она из своего скудного заработка клубного работника. У родителей даже таких денег не могло быть. Бедная Еля, столько обегала инстанций, столько набрала документов и справок, доказывающих, каким я был хоро-

 

шим ребенком, учеником, каким положительным рос, будто это могло что-то доказать суду. Ей помогали все родственники, особенно старался брат отца Иван Спиридонович Яковлев.

Во внутренней тюрьме никаких свиданий не разрешалось. Зато разрешали внеочередные передачи, если угодишь следователю показаниями на себя же самого. Странная логика пенитенционарной системы коммунистов была сродни изобретению сицилийских мафиози, называемой удавкой. Чтобы не умереть с голоду и истощения, надо было подвести себя навечно под тюрьму или расстрел. Чем не удавка, еще более сжимающая горло при каждом твоем движении.

Однажды опять выкликнули меня на выход. Сразу представился карцер, хотя никакого проступка за собой припомнить не мог. Шел и гадал, какое же новое испытание на этот раз уготовано тюремным начальством. А оказалось, что дали свидание.

Ввели в узкую длинную комнату с двойной стеной из сетки, наподобие звериной. Между ними на стуле восседал надзиратель. А на той стороне, за двумя сетчатыми стенами, стояли две девушки: моя сестренка Еля и ее подруга Анисья, такие растерянные, непривычно загорелые. Приходилось почти кричать, чтоб услышать друг друга. Девушки сообщили, что дома все нормально, что они специально взяли отпуск, чтобы ехать в город на встречу со мной. Догадываясь, с каким нетерпением ждут их возвращения мать с отцом, чтобы хотя бы их глазами взглянуть на сына, старался держаться молодцом, бодрился. Видел, слышал по голосу, как сестра глотает подступающие к горлу слезы.

Представляю, как все было дико для бедных девушек: и это жуткое расстояние между нами, и бдительный надзиратель, и сама гнетущая атмосфера.

Наконец истекли долгих пять минут свидания, я облегченно вздохнул. Лучше бы не виделись. Это тоже был один из методов устрашения населения, демонстрация беспощадного отношения сталинской гвардии к врагам.

Сокамерники оживленно делили и пробовали принесенную девушками снедь, а мои мысли были далеко отсюда. Бедные родители, простите сына за то, что невольно принес новые страдания вместо обеспеченной и спокойной старости!..

Пережив страшный голод, они заново начали налаживать жизнь. Колхоз выделил бракованную корову, завели

 

кое-какой скот, так что с продуктами перебивались. Только с одеждой было туго. Вся надежда возлагалась на меня, на мою будущую учительскую зарплату, которая дала бы возможность приодеться, выучить сестренок. И где теперь эта надежда на лучшую жизнь? В тюрьме, вот где она.

Чуткий, душевный Афоня сразу угадал причину моей грусти, всячески старался отвлечь, развеселить, но не смог - и сам загрустил. Нам обоим было особенно тоскливо в тот вечер.