О кулаках

 

Сама жизнь доказала ущербность и ошибочность политики коллективизации. Если б вернуть сегодня пророков социалистического пути развития Бухарина, Троцкого, Каменева, Зиновьева и других, показать им сегодняшнее состояние колхозов и совхозов, целые поколения крестьян с атрофированным чувством хозяина, сплошное воровство и мошенничество, варварское отношение к земле, всему окружающему... Ленин до коллективизации не дожил. А Сталину даже демонстрировать не надо — не мог он раньше всех в стране не понять, что этот коммунистический эксперимент над целой страной обречен на провал. Зачем же тогда, во имя чего он принес в жертву миллионы жизней? Если за 92 последних года существования царизма в России было расстреляно 6321 человек, то большевики за 74 года уничтожили, по приблизительным данным, 40—60 миллионов человек.

В 1952 году мы считали колхозы единственно верным путем развития сельского хозяйства. Эта мысль настолько крепко была вбита в мозги, что мы словно ослепли, потеряли способность трезво воспринимать реальность. Жалкое существование колхозников, их крепостное бесправие считали еще непреодоленными последствиями прошедшей войны, временным, преходящим явлением.

Даже в тюрьме мы втроем рьяно отстаивали перед слепым оппонентом преимущества и достоинства советской власти. Один, без поддержки друзей, продолжал спорить с Сорокиным насчет колхозов.

Каждый старался доказать свою правоту, как мог. Сорокин ставил на кон весь свой жизненный опыт, трудную судьбу. А я, словно флагом, размахивал вычитанным из книг, оставляя на заднем плане свое полуголодное детство и отрочество, жизнь моих родителей, прошедшую в постоянной нужде. В первую очередь как броню выдвигал "Поднятую целину" Шолохова.

— В тридцатых годах в южных областях поднялся страшный голод, — рассказывал Сорокин ровным голосом. — Люди питались одной лебедой. Да что уж там, если кое-где доведенные до крайности люди ели человечье мясо.

Я не верил, не хотел верить, объясняя про себя этот рассказ местью обиженного на советскую власть кулацкого сына. Но крыть было нечем. В тех краях бывать и видеть, как живут там люди, не приходилось.

— Но ведь в "Поднятой целине" нет ни слова о голоде.

 

Не мог же Шолохов пропустить, не заметить массового вымирания людей? — опять-таки пытался заслониться любимым всем нашим поколением романом.

— Советские писаки — тоже мне доказательство, — вмешивается в наш диалог слепой сосед. — Все они пишут неправду. Попробовали бы хоть раз написать правду, "Усач" бы им быстро подыскал подходящее место.

— И находил, — кто-то подливает масла в огонь. — Бл... назвал колхозную корову — дали десять лет по ногам, пять по рогам.

— Миллионы людей подыхали с голоду.

— Такой великий писатель, как Шолохов, не мог закрыть глаза на массовый голод, не слепой же он, в конце концов, — я не сдавался. Эх, был бы рядом Афоня, вдвоем бы мы быстро заставили замолчать этих контриков.

— Они все трусы, продажные шкуры, — Слепой продолжает поносить советских писателей.

— Разве у вас после коллективизации не было голодных смертей?

— Не было такого в тридцатые годы.

— А после?

— Умирали.

— Ну вот.

— Так это в войну. Война же была.

— Нет, милок, это не война виновата, а коллективизация.

Младший из братьев-белорусов Прищычей, молча прислушивающийся к нашему разговору, тихо посмеивается:

— Колхоз "Красная Оглобля и Напрасный Труд".

Прищычи тоже были раскулаченными, а в войну служили у немцев.

Но я-то действительно не мог понять, как можно жить без колхозов, как смогут прокормить огромную страну крохотные единоличные крестьянские хозяйства. Перед мысленным взором расстилались необъятные степи Украины, трактора, распахивающие жирный чернозем, комбайны, плывущие среди густых хлебов, запомнившиеся из фильмов и картин. Как можно искромсать на клочки огородиков такие поля? Какому безумному придет в голову подобная мысль и что может получиться из этого? Выгода коллективного хозяйства была налицо. И в "Поднятой целине" было написано так же.

Как может в полную мощь и с максимальной эффективностью использовать единоличник мощный трактор или комбайн? Если в промышленности была проведена индус-

 

триализация, то сама собой вытекает необходимость подобных же перемен в сельском хозяйстве, то есть коллективизации. Разве не железная логика складной теории — и воде не просочиться.

А на что коллективному хозяйству кулаки? В промышленности хозяйствует коллектив рабочих, в сельском хозяйстве — коллектив крестьян. Опять налицо безупречная логика.

Но Сорокина со Слепым мне, чувствую, не убедить. Судя по едким репликам, белорусы тоже держат их сторону, но боятся говорить открыто. Мне становится так обидно и досадно, что не могу доказать очевидную вещь. Как можно называть белое черным, когда оно белое?!

Обиднее всего жалость и снисходительность, сквозящие в их улыбках, будто я несмышленыш какой. А в голосах, рассказывающих о коллективизации в родных местах, голодных смертях, согнанных с земли отцов семьях, нищих колхозах, звучит печальная убежденность. По их рассказам, в раскулачивании 1929—1932 годов движущей силой советской власти были войска ОГПУ, партактив и комитет бедноты, куда стремились, как правило, пустомели да бездельники. Войска ОГПУ неожиданно окружали деревню, тут же созывались комбеды, принимались решения о выселении раскулаченных из домов. Не давая времени даже на сборы самого необходимого, их тут же загоняли в грузовики и под конвоем свозили к железной дороге, заталкивали в вагоны для перевозки скота и отправляли на восток, в Сибирь. Путешествие иногда занимало несколько недель. Время от времени состав останавливали в безлюдных местах, пересчитывали живых, хоронили умерших. Только отъехав многие тысячи верст, пересаживали на грузовики или же пешком гнали на лесоповал. Спецпоселенцы попадали под бессрочную кабалу ГПУ, лишенные права менять место жительства. Как нам известно теперь, в 1937 году была проведена перепись населения, по итогам которой и выявилась "недостача" в 25 миллионов душ. Но это было преподнесено как происки врагов, причастные к переписи арестованы. Но сегодня-то мы знаем, что коллективизация и раскулачивание стоили стране 16 миллионов жизней.

Такую, не ведомую нам, Иван Николаевич Сорокин прошел школу жизни. В Большой советской энциклопедии, изданной в 1953 году, можно найти лишь строчки: "ожесточенное сопротивление кулаков было сломлено в открытом бою". Но ведь в Якутии тоже были и коллекти-

 

визация, и раскулачивание, и в ссылку людей отправляли, физически уничтожали... До сих пор помню стихи, еще дошкольником услышанные от мальчишек постарше:

В глухом лесу Керехтях

Спрятал хлеб свой Чой-кулак,

Но Василий-большевик,

Узнав, совету доложил...

Кулаков у нас называли "зеленопузыми"? Почему "зелено-"? Обозвать человека "кулацким прихвостнем" означало нанести ему смертельное оскорбление. Кулаков, их детей, лишенных права голоса, чурались, как прокаженных, перед ними захлопывались все двери. Наверное, тогда и родилась эта противная самой природе человека мода на бедность. Гордились бедняцким происхождением, собственной ли, родительской ли несостоятельностью — вместо стремления к успеху и богатству.

Вот этот то ли анекдот, то ли быль обычно рассказывали полушепотом, и то только среди своих, тем не менее, не было якута, когда-либо не слышавшего его. Неизвестно где и когда, самые нищие, но острые на язык бедняки, отобрав у кулаков скот и все нажитое добро, организовали свою коммуну. В коммуне никто не работал, жрали от пуза, зато каждый день устраивали собрания, судили-рядили, спорили, как лучше строить светлое будущее. К концу года проели-пропили все конфискованное, и коммуна развалилась. В юности я демонстративно игнорировал эту кулацкую хулу на колхозный строй. Но сегодня-то мы ясно видим всю анекдотичность истории (если б не была такой трагичной) с колхозами. И демагогов тогда развелось немало, и собраний было не перечесть, и печальный итог никуда не спрячешь. Ничего хорошего нельзя было ожидать от насильственного переворота всего традиционного, исторически сложившегося уклада жизни русского и якутского народов, от попытки свернуть сельское хозяйство с естественного пути развития на искусственный.

На первых порах, благодаря революционному энтузиазму людей, с помощью репрессивно-пропагандистского аппарата такая политика проводилась довольно успешно. Удалось одурманить одно-два поколения. Но продержаться долго без родной почвы и мощной корневой системы такое искусственное насаждение никак не могло. Ослабел страх перед репрессией, угас фальшивый энтузиазм, и уже третье поколение перестало верить в возводимый собственными руками утопический рай. В знак пассивного протеста люди перестали, просто-напросто разучились работать. Но пройдет еще немало времени, прежде чем откроются наши глаза. Человеком, впервые посеявшим сомнения и сумятицу в душе, поколебавшим мою веру, был Иван Николаевич Сорокин.