Черная полоса

 

В дни болезни Сталина первая колония жила в страшном напряжении от ожидания грядущих больших перемен. Что будет? Умрет или выживет? Если выживет, ждать каких-либо перемен в нашей судьбе не приходится. Судя по событиям последних дней, великий вождь народов, мудрейший из мудрейших, "родной" наш Иосиф Виссарионович не собирался давать никаких поблажек, наоборот, все туже затягивал вожжи. Даже в самом Кремле были обнаружены "убийцы в белых халатах". Видимо, трудно было строить коммунизм в одной отдельно взятой стране, понадобилась вся природная жестокость и беспощадность натуры вождя. А если вдруг он отправится к праотцам... Всевозможные мечты зароились в на лысо остриженных арестантских головах. Но никто не осмеливался говорить об этом открыто, боясь вездесущих доносчиков. Но все и так ясно читалось на их просветленных лицах, прояснившихся глазах. Наверное, по всему Советскому Союзу миллионы узников ГУЛАГа, затаив дыхание, ждали исхода болезни Сталина. От этого зависело: быть или не быть.

 

Каждое утро все так же выходили на работу в аэропорт. Проходили через густую завесу мата и ругательств конвоя. Может, сверху был указ ужесточить режим или так гнетуще на них подействовала болезнь любимого вождя, но конвоиры озверели вконец. В нашей бригаде неизвестно кто подкинул идею: "За флагом следите, за флагом! Если там появится черная полоса, считай, умер. Я подумал: в самом деле, уж по кому-кому, а по Сталину обязательно должен быть вывешен траурный знак. Ленин умер еще до моего рождения. С тех пор ни один из верховных господ не умирал. Сталин сидел уже тридцать лет, так что я не знал, как бывает при смерти главы государства.

Как назло, вблизи аэропорта не было ни одного красного флага, обычно столь многочисленного. Только далеко-далеко висел флаг, заметить который мог только очень зоркий глаз. Зрение у меня тогда было, как говорили врачи, на два целых. Каждое утро пожилые белорусы приставали ко мне: "Ну что, Василь, что видно? Есть изменения?" — "Нет, ничего нет", — говорил я.

И вечером после работы все разговоры крутились вокруг больного "Усача". Блестя глазами, говорившими совершенно о другом, Афоня выражал "надежду":

— Советская медицина сильна, не дадут умереть, спасут.

— Так ведь Ленин же умер, не спасли.

— Тогда какое было развитие? А сейчас совсем другое дело. Но если выздоровеет — беда.

— Могут и не сообщить. Откуда нам знать? Я даже предполагаю большее:

— А вдруг он давно уже умер, а они делают вид, что болен?

Афоня тоже замолкает, сраженный такой возможностью.

— Да нет, это уж слишком. Зачем же тогда составлять бюллетени о состоянии здоровья, сообщать все это народу? Тогда бы все держалось в страшной тайне.

— Могут отходные пути готовить.

— Нет-нет, не может быть. Точно заболел. А вот сообщить, что выздоровел, могут.

Мы свято верили в могущество советской медицины. Тогда у нас все было лучшее в мире: наука, литература, искусство. Когда как капитализм доживал, догнивал последние дни, здоровый социалистический строй вступил в фазу стремительного развития. В пединституте один ученый на лекции по политэкономии договорился до того,

 

что все капиталисты дураки, поскольку ничего не смыслят в научном социализме, не стоят на позициях объективной истины. Теперь я думаю об умственных способностях самого лектора.

В те вечера мы с Афоней пытались угадать, кто же заменит Сталина, если он умрет? Кто может стать достойной сменой великому вождю? Как Сталин заменил Ленина:

Вот первый сокол

Со вторым прощался.

Он с такой речью

К другу обращался:

"Сокол ты мой ясный,

Час пришел расстаться,

Все труды, заботы

На тебя ложатся".

В наши детские умы навсегда запечатлелись неизменные образы Ворошилова, Буденного, Молотова, Калинина, Кагановича, Микояна. Их — бессменных в течение десятилетий — было немного: в этом ареопаге заключается мудрость партии, сказал великий вождь. Только в последние годы в эти плотные ряды вклинились новые лица, путая нас: Маленков, Булганин, Хрущев. Мы с Афоней не знали, кто они такие. Да что мы, знали ли их по-настоящему товарищи из партийной элиты? Так кто заменит Сталина? Кому он завещал свою страну?

Уходя от нас, великий Ленин завещал...

Я инстинктивно боялся военного Булганина с его суровым лицом: если он сядет — будет совсем худо. А Афоня считал, что Сталина заменит, скорей всего, Маленков. Он был секретарем ЦК, на XIX съезде доклад сделал он и в последнее время постоянно носил, подобно Сталину, китель, всегда оказывался рядом с вождем. Правда, Маленков словно подражал Сталину даже в одежде. Неизвестного нам Хрущева мы даже в расчет не брали.

Нам казалось, что Сталин болел очень долго.

— Ну все, теперь не умрет, встанет, — каждый вечер шептал Афоня. — Советская медицина сильна — даже мертвого поднимут на ноги.

Ясно было, что воскресение Сталина ничего хорошего нам не предвещало.

Сегодня я раскрываю номер газеты "Правда" от 27 февраля 1953 года, вышедший перед самой болезнью Стали-

 

на. Читаю передовицу: "Свободные народы повышают бдительность". Цитируются слова Ленина, произнесенные им в 1918 году: "...во всех странах бешеное сопротивление буржуазии против социалистической революции неизбежно, и оно будет расти по мере роста этой революции". Тут же мысль, высказанная Сталиным в 1928 году: "...сопротивление эксплуататоров не может не вести к неизбежному усилению классовой борьбы". В довольно длинной статье нашли отражение процесс "врачей-убийц", вылазки фашистских банд против Болгарии, попытки американцев завоевать Корею, вредная деятельность католических миссионеров в Китае, американские диверсанты, заброшенные в Польшу, суд над бандой троцкистов в Чехословакии, шпионы американских империалистов — становится совершенно оправданной необходимость усиления бдительности. Когда сверху давали такие установки, приказы, призывали ожесточать борьбу с врагами советской власти, нам не приходилось даже мечтать о свободе или облегчении участи. Поэтому, как утопающие, хватающиеся за соломинку, с огромным напряжением ожидали развития событий.

Настало 6 марта. Добравшись до аэропорта, мы опять начали вглядываться изо всех сил в видневшийся вдалеке флаг. Вроде на этот раз что-то было.

— Друзья, смотрите, смотрите! Вроде что-то есть. Как назло, ветра не было, флаг завернулся и не думал разворачиваться.

— Правда-правда, что-то есть!

Вдруг налетел ветер, флаг затрепетал в воздухе.

— Есть! Черная полоса! — все вскрикнули, как один. — Черная полоса!

Работа в этот день не клеилась. Заключенные собирались кучками то тут, то там, обсуждали эту долгожданную, но все равно неожиданную новость.

— Теперь жди манифеста! — говорил самый смелый из всех Сорокин.

Вечером, не обращая внимания на свирепствующую охрану, в прекрасном расположении духа вернулись в зону. Афоня с Данилом радостно сообщили:

— "Усач" отправился к богу.

— Что же теперь будет? Надо подождать.

— Обязательно что-то должно измениться!

— Хуже, чем есть, все равно не будет.

Но мы с Афоней, твердо уверенные в незыблемости и правильности советского режима, его долговечности, на-

 

пичканные такими мыслями сызмальства, тревожились, что сменится только высшее руководство, жизнь останется прежней. Какие огромные произойдут изменения — этого нам было ни понять, ни предположить. Тем не менее догадывались, что наше будущее, вся наша судьба зависят от того, какую политику поведет пришедший на смену Сталину.

Перемены не заставили долго ждать себя. Члены ареопага — сама мудрость партии — стали на путь смертельной схватки между собой за обладание властью.

Не прошло и двух дней со смерти Сталина, как началась дележка власти. Председателем Президиума Верховного Совета почему-то стал Ворошилов, которого мы все знали как военного. Объединенные МГБ и МВД возглавил Берия. Военным министром был назначен Булганин. 14 марта Маленков был освобожден от должности секретаря ЦК. На политической арене замелькали новые имена. Мы все гадали, кто же: Маленков, Берия или, как мы считали, невесть откуда взявшийся Хрущев? Больше всего голосов набирал Маленков, все еще не снявший подобие сталинского кителя. Все это мы узнавали из газет, тайком проносимых расконвоированными, и хриплой черной тарелки радио. Одно нам было ясно: чем больше перемен в высших эшелонах власти, тем лучше для нас.

И манифеста Ивана Сорокина не пришлось ждать долго — вышел 27 марта.

По этой амнистии были освобождены все, осужденные сроком до пяти лет. Свыше пяти — скостили половину. Только, к нашему великому огорчению, не было ни одного слова о политических заключенных. Первыми ушли на свободу уголовники, менее опасные и более "полезные" советской власти. Но некоторые из них вернулись с новыми преступлениями, даже не добравшись до города. И гордились тем, что побывали на свободе всего несколько часов. О том, что творилось в городе в те дни, с ужасом рассказывали потом жители. Говорят, при Хрущеве были выпущены из тюрем 15 миллионов заключенных. Это тоже не могло не оставить своего следа на моральном облике советского общества.

Первая колония, всегда перенаселенная, вдруг опустела. К тому же, упав на вахте, скоропостижно скончался начальник лагеря майор Мовчан (все заключенные посчитали это добрым знаком).

— Признак близкого конца колонии, — предрек старик Терехов. Но сильно ошибался: колония и не собиралась

 

отдавать концы — никто не думал давать поблажек нам, политическим. В колонии остались только особо опасные рецидивисты и мы.

10 июня вдруг услышали, что Берия объявлен врагом народа. Были арестованы бывшие работники МГБ — его люди. Вообще, авторитет МГБ упал, сильно обесценилась вся его роль.

Со смертью Сталина началась агония коммунистического режима. 4 апреля по радио сообщили о реабилитации и освобождении невинных "убийц в белых халатах".

В июле был расстрелян начальник следственного отдела МГБ Рюмин.