- 261 -

Жалоба

 

Из 777 дней, проведенных в тюрьме, не было такого, чтобы я не думал о свободе. Но свобода светила мне лишь в случае отмены приговора...

Я считал самым уязвимым и слабым местом в нашем приговоре навязывание нам 11 пункта 58-й статьи, то есть групповщины. Сколько бы ни старались выдуть из пустого антисоветскую националистическую группу в МГБ, ничего не получилось. Поэтому, по решению уголовной коллегии Верховного суда РСФСР, этот пункт был снят. Мы должны были воспользоваться этой лазейкой. Если вдуматься, как можно объединить в одно целое дела совершенно разных людей? Все равно что организовать один процесс над тремя хулиганами, дебошировавшими в Чурапче, Вилюйске и Якутске.

В таком случае дело могли пересмотреть, разбить на три самостоятельные, тогда вина каждого выглядела бы значительно меньше, а может, и вовсе неподсудной. К тому же при повторном следствии мы, уже знакомые с методами следователей МГБ, могли повести себя намного осторожнее, умнее. Поэтому мы с Афоней приняли твердое решение жаловаться во все инстанции до конца, искать всевозможные пути, пока не добьемся освобождения. Учившийся в Москве, более эрудированный Афоня говорил, что в ООН есть орган по защите прав человека, если не найдем правды в Советском Союзе, если дойдем до края, напишем туда. Наверное, нас бы расстреляли, вздумай мы сделать так.

 

- 262 -

Встретившись в общей тюрьме, сперва пробовали втроем найти выход. Но Миша Иванов категорически был не согласен с нами, сказывался в нем убежденный коммунист. "Как будете отказываться, если признались на следствии?" — говорил он. "Я отказался от своих показаний на суде. А на следствии признался под давлением", — настаивал Афоня. А я попытался оправдаться: "Я говорил на семинаре не как враг и ничего не спрашивал как враг, так что виновным себя не признаю". Но Миша привел силлогизм следователей МГБ, выразился, совершенно как они: "Неважно, что ты думал при этом, все равно твой поступок объективно оказал услугу врагам, выходит, это вражеский поступок".

Поразмыслив над словами следователей о субъективной и объективной вине, я все же посчитал себя невиновным. Поэтому ни со следователями, ни с Мишей соглашаться не собирался, намерен был жаловаться — и жаловался. А Миша, как человек, признавший вину, считающий себя виновным, написал просьбу о помиловании на имя Председателя Верховного Совета СССР. Мы с Афоней настаивали на собственной невиновности. Так что двинулись к цели совершенно разными путями. Даже в поисках пути спасения три человека, сведенные следователями МГБ в одну преступную группу, не нашли общего языка, тянули в разные стороны, как обычно и бывает с нами, якутами. Разве уступит хоть один, признается, что он не прав? Даже Березовский сказал: "Странные вы люди — один признается, второй наотрез отказывается, а третий — ни то, ни се".

Из "Крутого маршрута" Е.Гинзбург узнаю, что лживые понятия о субъективном и объективном были взяты на вооружение репрессивным аппаратом с 1937 года. Она пишет: "...Я никогда не думала, что Ярославский, которого называли партийной совестью, может строить такие лживые силлогизмы. Из его уст я впервые услышала ставшую популярной в 1937 году теорию о том, что "объективное и субъективное — это, по сути, одно и то же". Совершил ли ты преступление или своей ненаблюдательностью, отсутствием бдительности "лил воду на мельницу" преступника, ты все равно виноват. Даже если ты понятия не имел ни о чем — все равно".

Точь-в-точь, как в нашем случае. Если даже говорил или спрашивал, ни о чем худом не помышляя, — все равно виноват, все равно враг. По незнанию мы повторили путь репрессированных уже в 1937 году.

 

- 263 -

Е.Гинзбург в сердцах бросила в лицо Ярославскому: "Ну хорошо, я не выступила! Но вы-то не только выступили, и еще сами отредактировали эту статью и напечатали ее в четырехтомной истории партии. Почему же вы судите меня, а не я вас? Ведь мне тридцать лет, а вам шестьдесят..."

А нам не было и тридцати. Книги Маркса, Энгельса, Ленина, Токарева, Башарина, Ионовой, которые мы читали, по которым учились, были написаны до нашего рождения, самое близкое — когда были еще школьниками. Из них мы брали только знания. Почему за это должны прослыть врагами и сидеть в тюрьме. Похожие мысли обуревали Афоню, творческий человек все воспринимает больнее, острее, он даже в своей жалобе написал об этом.

А я воздержался от этого изложения: если даже уничтожат всю немногочисленную интеллигенцию якутского народа, наше положение не улучшится — только усугубится. Судя по тому, как ярились, скрипели зубами следователи МГБ, за этим дело не стало бы. Над нами всеми нависла зловещая тень 1937—1938 годов.

На первую кассационную жалобу, где я отрицал свою вину, пришел отказ от коллегии Верховного суда РСФСР по уголовным делам в обычной формулировке: "...находит необоснованным и не подлежащим удовлетворению". На иное я не рассчитывал, писал-то под контролем, потому был осторожен и сдержан, просто считал необходимым выразить несогласие с приговором.

Только в конце 1952 года, уже в первой колонии, где вздохнул чуть свободнее, узнал от заключенных о многих вещах, засел за основательную жалобу.

Завел специальную тетрадь для записи копий жалоб и содержания ответов. Из нее видно, что первую настоящую жалобу я отправил прокурору РСФСР 14 января 1953 года. 4 мая сделал запрос, поскольку ответа из прокуратуры не дождался. Конечно же, такие жалобы отправлялись тайком от начальства лагеря через расконвоированных: надписанные конверты они опускали в почтовые ящики в городе.

25 августа получил ответ от начальника уголовно-судебного отдела прокуратуры РСФСР старшего советника юстиции Митрофановой, что "жалоба моя рассмотрена, дело проверено и приговор найден правильным".

Сталин умер еще до этого ответа, заключенные толпами выходили по амнистии. Посчитав, что ответа от прокурора РСФСР уже не будет, 16 мая 1953 года написал еще одну жалобу, теперь уже на имя Генерального прокурора

 

- 264 -

СССР, на которую 18 июня получил ответ, отправленный 25 мая: "Жалоба проверяется. О результатах будет сообщено дополнительно. Прокурор отдела по спецделам советник юстиции Евшгов". От радости я ног не чуял.

Однажды, то ли в конце мая, то ли в начале июня, меня пригласили на вахту. Завели в крохотную комнату, видимо, в кабинет опера. На меня сразу же набросился с обвинениями подполковник МГБ. Но на этот раз я не испугался, прошли времена страха: разговор превратился в словесную перепалку. "Признайся, что виноват", — говорит Зайцев. Я ему в ответ: "Я невиновен, держите тут невиновного. Все равно найду свою правду, выйду отсюда". "Невиновные сюда не попадают", — складывая пальцы решеткой, издевательски подмигивает, точно как Немлихер, смеется. "Все равно выйду. Не издевайтесь, не подмигивайте, я уже все это видел у Немлихера", — не помня себя от злости, что не хватает им еще и в зоне доставать, кричу я. Прежний страх сменился чувством злой решимости. Так и не узнал, зачем, по какой надобности приезжал в зону высокий чин МГБ. Скорей всего, чтобы заставить признать вину, отказаться от жалоб в инстанции, оберегая "марку фирмы".

Жалоба опять канула в безвестность. Поэтому 27 июня отправил запрос Генеральному прокурору СССР.

В конце концов 24 ноября 1953 года пришел ответ. От него словно повеяло стилем Зайцевых: "Проверена. Установлено, что Яковлев осужден правильно. Оснований о пересмотре приговора суда по делу нет. Жалоба Яковлева оставлена без удовлетворения", — писал заместитель начальника отдела по спецделам советник юстиции 3-го класса Сучков.

В тюрьме к тому времени остались только осужденные по 58-й статье. Было так обидно и горько, что заставило писать еще больше жалоб.

11 января 1954 года опять обратился к Генеральному прокурору СССР. Почти одновременно, 22 января, отправил жалобу министру юстиции СССР. В это время была опубликована, как нам показалось, очень хорошая статья Строговича о социалистической законности. Мы с Афоней писали свои жалобы, воодушевленные этой статьей, особенно словами о "презумпции невиновности". 18 марта 1954 года получил ответ Верховного суда СССР: "Жалоба, поступившая из Министерства юстиции, Верховным судом направлена в прокуратуру СССР, откуда должен последовать ответ".

 

- 265 -

Так беспрерывно жаловался я в органы суда и прокуратуры вплоть до самого освобождения. Кроме того, писал секретарю Якутского обкома партии С.З.Борисову, Генеральному секретарю компартии СССР Н.С.Хрущеву. Намерен был писать, пока хватит слов и сил, вплоть до Организации Объединенных Наций...

В молодой груди клокотала обида, что без пяти минут учитель с высшим образованием из-за незнания законов попался, как глупый утенок, в лапы полуграмотных тупых следователей МГБ. Значит, нужно изучить все досконально, знать эти самые законы. От этого зависело, видать мне свободы или нет, так что интерес был, как говорится, кровный. Первым делом попросил сестренку Елю достать Уголовный, Процессуальный кодексы РСФСР, засел за конспектирование. До сих пор сохранились у меня те стенографические конспекты. Решил взять на вооружение в борьбе за свое будущее советские законы, по которым был осужден.

К тому же настали очень удобные для этого времена. Со смертью Сталина забрезжили, хоть и далеко, лучи свободы. Прошел громкий процесс над Берией. Было раскрыто, что в МГБ сидели люди "с куриным кругозором", притчей во языцех стали слова о "соблюдении социалистической законности".

Лев Разгон пишет: "...как заставить того неизвестного мне чиновника прочесть мою кассацию? Таких приговоров и жалоб — тысячи, они их и не читают, наверное!.. Значит, нужно написать так, чтобы было прочтено. Во-первых, она должна быть написана отчетливыми буквами - тем библиотечным шрифтом, какому меня обучали когда-то на спецкурсах, и занимать не более половины страницы. Во-вторых, она должна начинаться такой фразой, которая бы заинтересовала жреца правосудия... И заканчиваться чем-то таким, что не оставит этого жреца равнодушным...

Мою кассационную жалобу я теперь считаю лучшим своим литературным произведением".

Как умны люди! Особенно по сравнению с нами, тогдашними якутами. При написании жалоб я был далек от таких умозаключений, просто пытался доказать свою правоту и невиновность. Поэтому это были чрезвычайно длинные трактаты — каждый по тридцать-сорок страниц. Действительно, у какого московского юриста могло хватить терпения и усердия вычитать столь длинный опус какого-то якута из далекого, затерянного на краю земли лагеря... Интересно все-таки, прочитал хоть один из них мою жалобу?

 

- 266 -

Во-первых, я настаивал на пересмотре дела на основании снятия 11 пункта 58-й статьи, чтобы судили каждого по отдельности. Второй аргумент: чтоб дополнительно были опрошены другие свидетели. То, что из 24 студентов нашего курса на допрос вызывались только заведомые наши недруги, доказывало необъективность следствия. В-третьих, требовал назначения экспертизы для анализа фактора обвинения, поскольку наши высказывания и вопросы не являлись никакой агитацией, а были высказаны в процессе обучения в споре по неопределенным научным вопросам.

Если смотреть с правдивой точки зрения, мои требования были законны. Но разве режим пойдет против себя? Хоть и не понимал этого четко, все же знал по наитию. Но для меня главное было добиться пересмотра.