- 147 -

В НАЧАЛЕ НЭП'а

Шаг назад, который обрадовал всех. — Мои сверстники. — Автоматически мы — советские граждане. — Стремление зарабатывать червонцы. — АРА  и другие. — «Похищение сабинянок». — «Золотая лихорадка», или как обогащалось советское государство. — Печальная история Н. Н. — Мой Петроград опустел. — Театральная жизнь. — Последний спектакль Шаляпина в России. — Кондитерские вечера у Ивановых. — Беззаботная Москва. — Лубянка не дремлет. — Гром грянул!

 

Прежде чем продолжить рассказ, хочу обрисовать обстановку, сложившуюся в России в начале 20-х годов так, как видели ее мы — дворянская молодежь 17—20 лет. В 1922—23 годах, когда нам пришло время делать свои первые самостоятельные шаги, во внутренней политике советской власти произошли радикальные перемены. Она вынуждена была отказаться от незамедлительного внедрения новых форм жизни и сделать «шаг назад», провозгласив Новую экономическую политику — так называемый НЭП.

Официальная история утверждает, что это был великий акт, рожденный гениальной мыслью. Население же, в том числе и мы — наши семьи, родные и знакомые отнеслись к НЭПу проще, как к первому действительно разумному мероприятию новой власти. Никто, конечно, не мог тогда предвидеть, что этот «шаг назад» через 7 лет обернется уже не двумя, а многими и жуткими «шагами вперед». Поэтому в то время радость была всеобщей и искренней. Люди вздохнули с облегчением. Отпадала необходимость

- 148 -

изощряться в добывании пропитания, в обмене вещей на продукты, в приобретении их из-под полы. Все радовались возвращению привычных, взаимно выгодных отношений— торговец — покупатель. Частные торговые, да и небольшие промышленные предприятия плодились со скоростью деления простейших организмов. Таким образом, нашему поколению выпало на долю дебютировать в обстановке недолговременного возрождения, созданного НЭПом.

Что же представляла собой вступавшая тогда в жизнь дворянская молодежь? Простым арифметическим подсчетом легко установить, что она состояла, главным образом из тех, кто родился в первые пять-шесть лет XX века, с незначительными колебаниями в ту или другую сторону. Старших братьев с нами не было, их путь оказался иным. Тех, кто достигли совершеннолетия до 1914 года, германская война застала в различных стадиях прохождения военной службы, многие оказались на фронте в первые же месяцы первой мировой войны. Именно тогда в Восточной Пруссии погибли мои троюродные братья Коля Свербеев и Саша Сытин. Те, кто были немного моложе, в спешном порядке заканчивали тогда офицерские школы, и большинство их тоже не возвратилось к родным пенатам. Если кого и миновала немецкая пуля, то долг офицера призвал их защищать отечество уже не от внешнего врага, а от того недруга, который поколебал страну изнутри: они ушли к белым — либо сложили голову в южных степях, либо эмигрировали, когда белое движение было разгромлено.

Как ни фатальна была судьба этих дворянских отпрысков, они все же в известных пределах могли быть ее хозяевами и сами решать — остаться ли, уйти ли к белым, вступить ли в Красную армию... Но мы, младшие, едва переступившие к началу революции порог отрочества, лишены были возможности выбирать. Вместе со своими семьями, пережив более или менее благополучно октябрьский переворот и сопровождавшие его эксцессы, мы автоматически

 

- 149 -

превратились в советских граждан. Наше новое качество было отмечено прежде всего выдачей нам хлебных и прочих карточек, а затем — документом, удостоверявшим личность.

С введением НЭПа условия жизни резко изменились к лучшему, возможности расширились. Этому в значительной степени содействовало и появление устойчивой валюты: червонца, пришедшего на смену так называемым денежным знакам — бумажкам, никакой ценности не имевшим, хотя номинально она и исчислялась сотнями тысяч и миллионами. Вместе с червонцами появилось желание обладать ими в возможно большем количестве. И наша молодежь пустилась во все тяжкие — зарабатывать. Какие только способы ни изыскивались для достижения этой цели! Ничем не пренебрегали. В Петрограде, например, некоторые юноши принялись за расклеивание афиш и продажу газет. И то, и другое считалось даже доходным занятием. Менее скромные и более требовательные пробовали силы в коммерции, зарабатывая комиссионные при перепродаже различных товаров. Кое-кому удавалось найти более прочный заработок, поступив на службу. Последнее, впрочем, было делом нелегким.

Не следует удивляться всеобщему стремлению зарабатывать деньги. Ведь предлагалось тогда все что угодно и соблазнов было — хоть отбавляй. Можно ли винить молодежь в том, что ей прежде всего захотелось сбросить с себя опостылевшие гимнастерки, френчи, затасканную обувь? Тем более, что все снова стало так просто: плати и получай все, по самой последней моде.

Наряду с жаждой во что бы то ни стало преобразиться внешне, характерно полное забвение самого существенного: необходимости продолжить и закончить образование. В лучшем случае заканчивалась средняя школа — ученье, начатое еще в дореволюционной гимназии и кое-как продолженное в так называемой «Единой советской трудовой школе I и II ступени».

 

- 150 -

Для многих положение усложнялось еще и приближением сроков призыва в армию. Если эта угроза нависала непосредственно, надо было проявить максимум изобретательности, чтобы прилепиться к какой-нибудь организации, которая приравнивалась бы к военной службе и освобождала от нее. Воевать никому не хотелось, тем более за дело, первые плоды которого были бесконечно далеки от обещанной сладости.

Из сказанного видно, насколько мало судьбы нашей молодежи зависели от воли и таких личных качеств, как ум, способности, одаренность, энергия.

1920 год ознаменовался невиданной засухой и как следствие ее — неурожаем. Голод охватил огромные территории страны и достиг в 1921 году особенно устрашающих размеров в Поволжье. Общеизвестно, что советскому правительству была предложена, а затем и осуществлена помощь голодающим со стороны американской общественности. Такую же помощь организовал Фритьоф Нансен. В Москве и Петрограде появились представительства этих организаций. По-видимому, штат своих сотрудников в них не был велик и они набирали себе в помощь русских, владеющих языками. Людей, отвечающих этому условию, легче всего было найти среди молодежи из интеллигентных семей, а так как преимущество служить в АРА или миссии Нансена казалось очевидным, то штаты этих организаций укомплектовались в кратчайший срок. Никому не приходило и не могло прийти в голову, что общение с иностранцами чревато нежелательными, а то и страшными последствиями. Полагаю, что даже на Лубянке на первых порах не успели еще определить своего отношения к такому новшеству, каким была служба советских граждан у иностранцев. Как-никак, а иностранцы-то выполняли гуманную миссию.

Когда деятельность АРА в 1922 году набрала полную силу, все кому удалось попасть туда работать, безбоязненно и беззаботно наслаждались обществом молодых и самоуве-

 

- 151 -

ренных иностранцев, действовавших на воображение только что оперившейся молодежи обоего пола своим элегантным видом и независимостью, с какой они тратили деньги.

Первое действие пьесы разыгрывалось в стиле волшебной сказки. Заморские принцы блистали в обществе красотой и изяществом, а добрые феи помогали им обрести среди наших золушек, принцесс, которых они затем увозили в свои тридесятые царства. увозили — если успевали это сделать, ибо приближался финал, в котором на сцену надлежало выступить «чародеям» с Лубянки — торжествующим силам зла.

Два таких «принца»: Филипп Болдуин — американец и Реджинальд Уиттер — англичанин нанесли урон нашей семье, женившись и затем увезя с собой двух сестер Бобринских. Таким образом, потомство Екатерины II получило возможность украсить собою генеалогию американских и английских семейств.

Должен сознаться, что я тогда неодобрительно относился к подобным бракам. Предпочтение, оказываемое иностранцам, уязвляло чувства русского, казалось чем-то вроде измены отечеству. Долгое время я не мог привыкнуть к мысли, что маленькие Болдуины и Уиттеры, мои племянники будут носить чуждые нашему уху фамилии, говорить на чужом языке и не считать Россию своей родиной. Теперь, когда не осталось никаких иллюзий относительно того, какая участь ожидала бы моих двоюродных сестер, останься они дома, надо признать, что «похищение собинянок» было своевременным. Изменив направление судьбы по собственной воле, обе — и Алька и Сонька — избежали стрижки под одну гребенку вместе со всеми их сверстниками.

Иностранные организации, конечно, могли принять на работу лишь незначительную часть молодежи. Большинству же приходилось довольствоваться теми возможностями, которые были открыты Нэпом.

 

- 152 -

НЭП, впрочем, «соблазнил» всех — не только молодежь. И за этот соблазн, за доверчивость пришлось вскоре расплачиваться. Расплата эта была жесткой, чаще — жестокой. Особенно вопиющие формы она приняла в период, который называли «золотой лихорадкой».

Напомню, что до начала первой мировой войны золотые монеты достоинством 5 и 10 рублей свободно обращались по всей территории Российской империи. Золотой пятирублевик ровно ничем кроме веса не отличался от «синенькой» — бумажки в 5 рублей. Поэтому никто не стремился обладать золотом. Напротив, люди, которым приходилось платить или получать значительные суммы, отдавали предпочтение бумажным — не оттягивают карманов. Тем более, что всегда можно было обменять золото на бумажные деньги и наоборот — банки производили эти операции беспрепятственно.

Война все изменила. Золото и серебро понадобились для оплаты огромных военных расходов, медь для военной промышленности, и металлические монеты исчезли.

В кошельках у населения, конечно, оставалось некоторое количество золотых монет, но теперь люди берегли их про черный день, не расходуя по пустякам, как прежде. Иногда эти блестящие кружочки давали преимущество их обладателям. Война, например, сильно сказалась на работе железных дорог. Пассажирских поездов стало меньше, на станциях образовались очереди за билетами. Так вот, на золото можно было купить билет вне очереди — государство поощряло возврат драгоценного металла в казну. Бедственное состояние финансов сказалось также на выпуске мелкой серебряной и медной монеты. И те и другие были заменены почтовыми марками с надписью на обороте: «Имеет хожденье наравне с разменной монетой» (это был юбилейный выпуск марок к 300-летию дома Романовых).

Не надо объяснять, что после трех лет войны, после революции и наступившей всеобщей разрухи новая власть

 

- 153 -

не получила желанного финансового «наследства» и была поставлена перед необходимостью сколачивать казну снова.

Необходимость же была настоятельной — требовались деньги, деньги и деньги. А откуда их взять, если промышленность парализована, а внешние сношения — прерваны... Единственный выход — «реализовать внутренние ресурсы», то есть накопления, созданные преимущественно частными лицами. Иными словами, «выходом» оказалось примитивное присвоение чужого добра. «Грабь награбленное» — такое выраженье часто повторялось в те годы.

Операции по изъятию ценностей начались незамедлительно и продолжались многие годы. Менялись лишь объекты изъятий и, в соответствии с этим методы, какими эти операции выполнялись. На первых порах все было довольно просто — богатства как бы лежали на поверхности— в национализированных дворцах царей и вельмож, в сейфах банков, во владениях богатых коммерсантов, в усадьбах помещиков, в имуществе эмигрантов. Всюду оказалась собственность без владельцев, так называемое «бесхозное имущество». Отдел при Исполкоме, ведавший им, так и назывался «бесхоз».

Однако, всякий источник, лишенный нормального питания, иссякает — иссяк и этот. Надо было искать другой, и он быстро был найден в церковных ценностях. Их изъятие — драматическая страница, которая вряд ли будет включена в учебники истории.

Потом пришел НЭП. Заведя народ в тупик, разрушив все, что можно было разрушить, и не создав ничего положительного, власть решила поправить дело за счет самого народа и его же руками. Запрятав поглубже свои принципиальные установки, власть сняла те искусственные преграды, которые сдерживали огромную силу народной инициативы. И эта сила показала свои возможности в кратчайший срок. Мало того, что ожила торговля, частная инициатива устремила внимание на объекты промышленные, приведен-

 

- 154 -

ные в годы революции и гражданской воины в состояние почти полной разрухи. Энергичные люди, обладавшие специальными знаниями и деловыми качествами, в считанные месяцы организовали производственные товарищества, технические конторы, всевозможные мастерские и лаборатории, небольшие заводы, словом, то, что и было нужно истерзанной стране. Через год-полтора все загудело, закружилось, завертелось. И когда с началом коллективизации в 1929 году недолговечный НЭП умер, промышленность его усилиями уже была поставлена на ноги!

Когда дело было сделано, отпала необходимость в энергичных, предприимчивых и самостоятельных людях, которые все это осуществили. Они оказались не просто не нужными, но и опасными. К тому же, смекнула власть, у этих людей скопилось немало ценностей — чем не еще один источник пополнения государственной казны! Вот тогда-то и начались гонения на «нэпманов» и та самая «золотая лихорадка», о которой я говорил. Власть начала уничтожать и грабить тех, кто только что спас страну.

В жизни иногда случается, что самые охраняемые тайны находят своих неожиданных свидетелей. Таким свидетелем стала моя теща Александра Аркадьевна Волкова, рассказавшая мне историю одного знакомого инженера, активно работавшего во время НЭПа.

...В начале 20-х годов Александра Аркадьевна переехала в Петроград со своими младшими детьми из тверского своего имения Пудышева. Поселилась семья Волковых в двух комнатах большой квартиры в доходном доме на Моховой улице. Эти комнаты им любезно предложили знакомые — бездетная пара.

Хозяин квартиры — в дальнейшем буду называть его Н.Н. — в годы НЭПа развил деятельность бурную и настолько успешную, что деньги к нему потекли в изобилии, которое намного превышало его потребности. И не пустые совзнаки, а червонцы, на которые можно было купить тогда

 

- 155 -

все что угодно. Н.Н., будучи деловым человеком, решил превратить свои деньги в ценные вещи, на которые не могут повлиять никакие политические бури, ибо золото всегда останется золотом, а драгоценные камни всегда будут дороги. Свои сокровища Н.Н. замуровал в стены квартиры. Выдолбив несколько ниш, и спрятав в них ценности, он заложил отверстия кирпичом, заштукатурил их и заклеил обоями. Встревожился он лишь тогда, когда зашла речь о вселении в его квартиру посторонних — «буржуев» тогда «уплотняли». Но здесь Н.Н. сообразил, как выйти из положения, и в порядке «самоуплотнения» предложил две комнаты моей теще, которая как раз в это время приехала в Петроград.

Однако, ничто не спасло Н.Н. и его бедную жену.

Кажется, в 1930 году их взяли — в один далеко не прекрасный день явились молодчики в красно-синих фуражках, перевернули вверх дном всю квартиру и, ничего не найдя, увели хозяев в неизвестность. А месяца через два или три оставшаяся в квартире Александра Аркадьевна услышала в опечатанных комнатах голоса, а затем и глухие удары в стену. Выйти в коридор ей не разрешили. После небольшого перерыва снова повторились те же звуки — сокровища Н. Н. обретали новых хозяев...

Осенью 1932 года мы с женой и трехмесячным сыном Андреем приехали в Петроград в надежде найти жилье и работу. Первым нашим пристанищем в городе оказалась комната Александры Аркадьевны Волковой на Моховой. В квартире все еще оставалось в том виде, в каком ее оставили «кладоискатели» — убран был лишь мусор и обломки кирпича. Зияющие отверстия тайников так и не были заделаны до лета 1933 года, когда мы навсегда покинули родной город.

Что сказать о судьбе хозяев этих сокровищ! Трудно и страшно представить себе, как, какими способами выпытывали у Н.Н. и его жены признание — где спрятали ценно-

 

- 156 -

сти. Нестарый, крепкий и энергичный мужчина не выдержал — умер в тюрьме. А жену его выслали куда-то в Среднюю Азию.

Таких случаев были тысячи. В погоне за ценностями чекисты не останавливались ни перед чем. «Золотая лихорадка» погубила многих, кто поверил власти и помог ей поднять страну. Такой была расплата этих людей за наивность и доверчивость.

Конечно, все это было невозможно предвидеть в начале НЭПа, в то время, о котором я сейчас рассказываю. Поэтому так много людей и попалось в ловушку. С приходом НЭПа они снова начали жить, действовать, что-то создавать. Оглянувшись вокруг, они увидели, что им снова стали доступны некоторые радости жизни. И людей потянуло друг к другу, к знакомым, друзьям. Всем от мала до велика захотелось простого человеческого общения, приятельства, дружбы, веселья.

Этот перелом в образе жизни, эта тяга к веселью, развлечениям особенно ярко проявились в Москве. Там, помимо коренных москвичей, собралось к тому времени множество семей, покинувших насиженные места в провинции, в губернских городах, в Петрограде.

Петроград же опустел. По крайней мере наш Петроград, ограниченный кругом родных, ближайших знакомых и друзей. Родных в городе вовсе не осталось: старики умерли, остальные разъехались, кто — в Москву, кто в свои бывшие имения, где оставались еще на правах временных жильцов. Из знакомых у нас оставалось в Петрограде две-три семьи, состоявшие преимущественно из взрослых. Моими же друзьями, близкими по возрасту, вкусам и интересам, были только Иван Нелидов и Андрей Абаза.

Наш триумвират, помимо общности возраста и интересов, объединяло еще и то, что все мы переживали пору волнений и тревог в связи с выбором будущей деятельности. Иван готовился поступить в университет, Андрей мечтал о  

- 157 -

консерватории, а я колебался в выборе, который все-таки сделал с некоторым опозданием, став посещать Архитектурный институт.

Среди интересов, объединяющих нашу тройку, самым животрепещущим было, пожалуй, пристрастие к музыке и театру. Посещение концертов, оперы, драмы было основным нашим развлечением. В театры мы бегали по-хлестаковски, так как случалось, что денег хватало только на трамвай и на чаевые гардеробщику. В театрах — музыкальных и драматических господствовал старый репертуар, пели и играли старые актеры. Еще не народились все эти «человеки с ружьями», «страхи» и «разгромы», а молодая актерская поросль еще не заглушила стариков. В опере — в Мариинском и Михайловском театрах заливалась тогда соловьем миниатюрная Горская, пела Коваленко, обладавшая превосходным сопрано и на редкость некрасивым лицом, не поддававшимся никакому гриму. Из теноров по-прежнему и неизменно добросовестно выступал Большаков. Изредка приезжал из Москвы кумир всех восторженных дам Собинов. Тогда же, в 1921—22 годах, шли оперы с участием Шаляпина. О последнем сказано и написано столько, что я едва ли смогу добавить к этому что-либо существенное. Скажу лишь, что он всегда производил на меня потрясающее впечатление, начиная с первого раза, когда я 8 или 9-ти летним мальчиком слышал его в роли Сусанина, и кончая «Борисом Годуновым», которого он пел у себя на родине в последний раз 22 апреля 1922 года. Нам с Иваном удалось проникнуть в Мариинский театр на этот спектакль, что оказалось делом нелегким, даже при нашем опыте обходиться без билета.

На сцене «Александринки» играли еще Давыдов, Юрьев, Кондратий Яковлев, Горин-Горяйнов, Корчагина-Александровская, Ведринская, Тиме — ветераны, пользовавшиеся заслуженной любовью зрителей.

Усвоенный нашей тройкой образ жизни давал достаточно пищи для бесконечных разговоров о виденном и

 

- 158 -

слышанном. С самоуверенностью молодости мы высказывали иной раз категорические мнения об исполнителях: актерах и музыкантах. Так, например, мы преклонялись перед дирижером Эмилем Купером, но почему-то презирали его брата Макса. Такой же нелюбовью пользовался у нас Самосуд. Сомневаюсь, однако, чтобы наша компетенция была достаточной дли столь резких суждений.

У нас не было тогда своего общества. Объяснялось это отсутствием знакомых домов, где молодежь могла бы собираться, танцевать, веселиться. Единственным исключением была семьи Ивановых, живших в том же доме на Невском, где мы с родителями зимовали в 1922—23 годах.

Глава семьи Петр Алексеевич Иванов, до революции был совладельцем фирмы «Иванов-Шмаров», имевшей первоклассную кафе-кондитерскую на углу Невского и Надеждинской. НЭП вернул Петра Алексеевича к прежней деятельности. Это был невысокий, довольно полный человек с совершенно белой шевелюрой, приятными чертами лица, приветливый и мягкий в обхождении. Его супруга едва ли уступала ему в радушии и гостеприимстве. Простое отношение этой пары к каждому приходящему делало его сразу же своим человеком в доме. У Ивановых молодежь собиралась ради двух дочерей. Обе — старшая Анна и младшая Екатерина — унаследовали от родителей уменье держать себя непринужденно и просто. Старшая худенькая и некрасивая во многом уступала своей бойкой полненькой сестре.

К Ивановым приходила студенческая молодежь: подруги дочерей, их братья и просто знакомые молодые люди. Танцевали, музицировали, заводили игры, затевали споры, по большей части об искусстве. Там, между прочим, познакомился я с Ив. Ив. Соллертинским, ставшим впоследствии известным искусствоведом. Он тогда уже читал нам лекции о Бетховене, о театре... Над ним немного подтрунивали, так как фигуру он имел высокую и нескладную, а мысли свои излагал высоким голосом и несколько манерно. «Гвоздем»

 

- 159 -

вечера всегда было чаепитие. Гостей приглашали в столовую, где был сервирован стол, буквально ломившийся от изделий «фирмы». Дегустация шедевров кондитерского искусства проходила под оживленный говор присутствующих, непринужденно и весело.

В Москве картина была иной. Когда я приехал туда в декабре 1922-го и потом весной 1923 года, то убедился, насколько оживленнее было в кругах московского общества и как оно разнилось от нашего, петроградского. В Москве веселились всюду и все: дети, молодежь, старшие. Даже старики, деды и бабки, не принимая непосредственного участия в веселье, взирали на него одобрительно и не без удовольствия.

Жизнь бурлила. Сегодня сходились на танцы в одном доме, завтра — в другом. Не проходило дня, чтобы не ехали в гости то к одним, то к другим. Театры, кафе, рестораны, даже лихачи «на дутиках» — все было к услугам тех, кто мог платить. Деньги же у многих водились. Мои московские друзья возили меня и в театры, и в рестораны, ибо скромный... провинциал имел пустые карманы. Читатель ожидает, вероятно, от меня добавления, что мол «вино текло рекой», но этого-то я как раз и не могу сказать. Ни разу не видел, чтобы на вечерах оно где-нибудь подавалось. Были, правда, молодые люди, которые в тесном кружке платили дань Бахусу, но совершенно не было обычного сейчас явления, когда даже зеленые юнцы, собравшись случайно, первым делом «соображают», кого и как послать за водкой.

Молодежь предавалась в те годы беззаботному и искреннему веселью, нисколько не задумываясь над тем, что кому-то оно может досадить или кто-то истолкует его превратно. Оказалось же, что уже в то время всякое неорганизованное собрание людей становилось предметом недоверия и подозрений: а не затевает ли классовый враг под видом невинных танцевальных вечеров какой-нибудь измены, не организует ли заговор, не кует ли тайно мечи...

 

- 160 -

Не верю, чтобы в первый год НЭПа среди нашей неопытной молодежи — ив Петрограде, и в Москве — замышлялось нечто подобное. Если и бродили в некоторых головах мысли о желательности политических перемен, то их безусловно пересиливал соблазн просто порезвиться, если уж к тому представилась возможность. Мы спешили вознаградить себя за те годы, когда каждая семья сидела в своей норе, заботясь лишь о тепле и желудке. Я глубоко убежден, что окружавшая меня молодежь не представляла никакой угрозы строю, Что не было у нее помыслов противоборствовать власти.

На Лубянке и на Гороховой рассуждали, однако, по-другому. Там считали, по-видимому, что не могут же люди просто так, не имея никакой тайной цели, собираться вместе. Только для приятного общения и развлечения? Ну нет, допустить возможность такой «несуразности» было бы для бдительных чекистов непростительным легкомыслием. И как следствие этой «бдительности» родилось величайшее зло, перед которым бледнеют даже «недозволенные методы следствия» ежовских и послеежовских времен.

Я говорю о нравственном растлении Лубянкой молодых людей, о привлечении некоторых из них к сотрудничеству в качестве соглядатаев за своими же товарищами. Семена зла были брошены в почву, оказавшуюся — увы! — плодородной. Они дали ростки, и на побегах с течением лет расцвели махровые цветы. Словом, людей морально и нравственно искалечили. На практике же это означало, что при неизменном составе наших компаний, при тех же участниках наших вечеров, каждое, даже нечаянно оброненное слово, каждый поступок, наконец, подробный поименный список гостей — все это тут же становилось достоянием лубянских деятелей. Но этого им, естественно, было мало: ведь никакого криминала полученные ими сведения не содержали и не могли содержать. Обходиться же вовсе без них чекисты тогда еще не решались. Но решились они на другое:

 

- 161 -

скомпрометировать тех, кто уже был «взят на заметку». Так оказалось порожденным еще одно страшное зло — провокация.

Намеченный план осуществлялся неприметно, пока не грянул гром: и в Петрограде, и в Москве начались массовые аресты дворянской молодежи со всеми вытекающими последствиями. Но об этом речь впереди, а накануне катастрофы те, над кем меч был уже занесен, беспечно веселились. Недавнее прошлое казалось дурным сном, настоящее — устойчивым и спокойным. Насколько глубоким было наше заблуждение, стало ясно очень скоро, когда течение жизни принесло нас к таким порогам, о которые вдребезги разбились наши утлые челноки.