ЗУБАЛОВ И «ЗУБАЛОВО»

 

Однажды летом 1932 года самый обыденный случай привел одновременно моего отца и меня на площадь Красных ворот — нам пришлось довольно долго простоять там в ожидании трамвая. Отец указал мне на солидный особняк, стоявший почти напротив остановки, и спросил — знаю ли я, чей это дом. Я не знал и признался в этом.

Тогда-то я и услышал историю этого дома, его владельца — Зубалова и его загородного владения. Позже я заглянул в книгу «Вся Москва»^* за 1915 год, и там на одной из страниц на букву «З» обнаружил такую запись:

«Зубалова Елена Ивановна, вдова потомственного дворянина Зубалова Ольга Ивановна

Зубалов Лев Константинович, дворянин, член Общества пособий нуждающимся студентам Московского университета

Зубалов Лев Львович»

И у всех один адрес: Садово-Черногрязская № 6, собственный дом — тот самый, у Красных ворот.

Это, впрочем, не единственное упоминание о Зубалове в этой книге. В ней приведен список членов Общества, в котором значатся такие уважаемые граждане Москвы, как заслуженные профессора Д. Н. Анучин, Д. Н. Зернов, и такие крупные фигуры артистического мира, как Л. В. Собинов. Зубалов в их среде был «своим».

Итак, особняк напротив трамвайной остановки принадлежал прежде Зубалову — очень богатому нефтепромышленнику. Молва о его громадном состоянии широко распространилась и навлекла на него беду: он стал объектом вымогательства и шантажа. Однажды Зубалов получил

 

письмо с требованием внести огромную сумму — несколько десятков, а может быть, и сотен тысяч рублей на революционную работу. Письмо исходило от некой подпольной революционной организации и содержало угрозу самой жестокой расправы, если деньги не будут внесены в срок.

Зубалов был известен, как щедрый благотворитель. Но благотворительность принудительная, да еще в пользу дела, которому он никак не мог сочувствовать, вызвала у этого человека решительный протест. И основывался этот протест вовсе не на скаредности капиталиста, но на почве принципиального несогласия с той деятельностью, которую от него требовали субсидировать. Получив указанное письмо и трезво оценив положение, Зубалов принял твердое решение: денег ни в коем случае не отдавать, а капиталу, который хотели у него отнять, найти иное применение, направив его на создание мер защиты от возможного и даже обещанного насилия. Он нанял себе надежных телохранителей с высокой оплатой, переоборудовал свой дом у Красных ворот, превратив его в крепость, и, наконец, обезопасил себе летнее пребывание на природе в подмосковном своем земельном владении. Я сознательно употребляю слово владение, не говоря ни дача, ни имение, так как ни то, ни другое определение не подходит к тому, во что превратил Зубалов свою летнюю резиденцию в Звенигородском уезде Московской губернии.

Сперва несколько слов о зубаловском доме в Москве. Хозяин начал с того, что решительно отгородился высокой стеной от улицы. В одной недавно выпущенной книге о Москве есть строки, посвященные этому зданию: «...Под № 6 — красивый особняк, находящийся под охраной государства. Он построен в 1886 году по проекту Н. М. Вишневецкого. На улицу выходят только два его разномерных флигеля, связанные высокой оградой (1911 г. архитектор Н. Н. Чернецов). По преданию, эту ограду приказал воздвигнуть последний владелец особняка — миллионер-

 

нефтяник Зубалов, чтобы укрыться в своей усадьбе от любопытных взглядов прохожих и уличного шума...».

Другая книжка о Москве несколько ближе к истине. «...Глухая каменная стена была сооружена... в 1911 году архитектором Н. Н. Чернецовым для ...владельца дома потомственного дворянина Л. К. Зубалова. Напуганный событиями 1905 года, он уехал из Москвы и, возвратясь только в 1909 г., просил у городской Управы разрешения построить стену, которая отгородила бы его владение от улицы...»³.

И все же ни в одной из книг о нашем городе или о московских домах так и не названа истинная причина постройки могучей стены, отгородившей жилище Зубалова от окружающего мира.

А теперь обратимся к загородному владению миллионера-нефтяника. Оно так и называлось — «Зубалово». Увидел я его, правда, издали, в 1923 году. Случилось это так. Примерно через месяц после смерти моей матери в июне 1923 года нас с отцом потянуло к родным в Москву, так как в Петрограде никого из близких уже не осталось. Недолго думая, мы собрались и поехали в Москву. В самом городе никого не застали — Голицыны были на даче. Они сняли ее в селе Знаменском, расположенном на правом берегу Москва-реки напротив родового голицынского Петровского.

До 1917 года попасть в Петровское можно было двумя путями: либо по Александровской железной дороге до станции Одинцово, либо по Виндавской — до станции Павшино. В 1923 году добраться до Знаменского можно было единственным путем — по Белорусской дороге до станции Немчиновка и далее по проложенной от этой станции ветке протяженностью в 14 километров до станции усово. Состав из четырех пассажирских вагонов 3 класса совершал по этой ветке редкие — один раз в сутки — челночные рейсы: Немчиновка — усово — Немчиновка. Полагаю, что сейчас ветки этой не существует, а в начале 20-х годов на ней было даже две промежуточных остановки.

 

Станция усово помещалась тогда в старом товарном вагоне без колес, одиноко стоявшем возле путей. Там перед отправлением поезда продавались билеты. А приехавшему в Знаменское предстояла от Усова прогулка пешком — около трех километров. Когда мы с отцом отправились в этот путь, то оказалось, что рельсы не заканчивались у вагона с билетами, а минуя его, шли дальше — некоторое время рядом с дорогой в Знаменское, и примерно через полкилометра, повернув влево и пройдя еще 150—200 метров, упирались в наглухо закрытые сплошные железные ворота какой-то необычного вида усадьбы. Кирпичная арка ворот продолжалась в обе стороны высокими кирпичными же стенами, за которыми видны были деревья и самый верх причудливого здания с башенками, похожего на замок. Дальше дорога на Знаменское довольно долго тянулась вдоль этой высокой стены до того места, где стена поворачивала и под прямым углом уходила вглубь леса.

На усадьбах у помещиков иногда практиковалось сооружение оград, но в большинстве случаев их возводили в тех частях усадебной земли, которые граничили с проезжими дорогами. Иногда невысокими оградами отделяли постройки парадные от служебных, но даже в очень богатых поместьях, сколько я знаю, не обносили сплошной стеной участки леса или лугов. Вообще, русские помещики не имели обыкновения отгораживаться от крестьян.

Однако здесь, между станцией усово и Знаменским, с дореволюционных времен стояла не просто усадьба — это было загородное владение Зубалова, которое он укрепил не хуже, а может быть, и лучше своего московского дома. И эти укрепления сыграли свою роль в истории владения. Именно благодаря мощной стене, железным воротам и «персональной» железной дороге, «Зубалово» в советское время стало одной из первых «высоких резиденций»...

В 30-е годы мы с семьей жили в Дорогомилове. К Большой Дорогомиловской улице с запада примыкало Мо-

 

жайское шоссе, а на востоке, минуя Бородинский мост и Смоленскую площадь, она вливалась в Арбат, пересекала Арбатскую площадь и через бывшую Знаменку^* достигала Кремля. Этим путем для поездок за город пользовался «великий», «гениальный» и «любимый»... Не лишенные юмора москвичи прозвали этот путь «Военно-грузинской дорогой», а иные, пораженные обилием разного рода агентов, которые стояли и прохаживались здесь по тротуарам, дали ему и другое имя: «Шпикадилли».

Не раз доводилось мне видеть здесь и главное «действо» — проезд «самого»! В первый раз, помнится, он промчался мимо меня на «Линкольне» с борзой на радиаторе. Позади, едва поспевая, мчался наш первый «газик», до отказа набитый охранниками. Впоследствии машины менялись: «Линкольн» сменился «Паккардом», а «газик» — «ЗИСом 101». Иногда уличное движение препятствовало «самому» промчаться на большой скорости — тогда еще не перекрывали движение вообще. Однажды, помнится, из-за нерасторопности милиционера автомобиль был вынужден не только замедлить ход, но даже на несколько секунд вовсе остановиться. Я был шагах в пяти от автомобиля и успел разглядеть все хорошо. «Он» ехал один, сидя не на заднем сидении, а посредине автомобиля на откидном кресле. Лицо его было обращено вперед, и «любимый профиль» рисовался весьма четко.

Теперь-то я точно знаю, что Сталин ездил мимо моего дома в «свое Зубалово». Но тогда только догадывался об этом. Было известно — об этом говорили — что специально оборудованная зубаловская территория была прочно облюбована представителями советской элиты. Рассказывали, что кто-то регулярно въезжает в ворота бывшей зубаловской «крепости» на комфортабельной мотодрезине. Позже, когда появились надежные автомобили, надобность в дрезине, а стало быть и в рельсах, отпала.

 

...Как-то мне подумалось, что те, кто много лет назад писали подметное письмо с требованием денег, все-таки добились своего и много десятилетий пользуются-таки зубаловской собственностью.

Интересно, что Зубалово послужило неким эталоном для организации множества подобных уютных усадеб за могучими стенами. Страшно подумать, во что обошлось народу и сооружение, и содержание таких «имений»! Ведь они не мыслятся без сплошных, замкнутых ограждений, без охраны (собаки, люди), без специальной сигнализации, без телефонов, вахтеров, пропусков... Убежден, что любой помещик сбежал бы из своего имения, создай ему такие условия жизни. Но нынешние «временные жильцы» вполне удовлетворены состоянием, когда пользуются всем, но ничем не владеют, когда к их услугам все, и нет ничего своего, о чем надо было бы заботиться. И такие искусственные условия принимаются некоторыми за норму. Например, Светлана — дочь Сталина пишет в своих «Письмах к другу»: «У нас в Зубалове», «Наше Зубалово»...

Упоминает она, кстати, что ее отец, изменив свое отношение к «Зубалову», построил себе новую, так называемую «ближнюю» дачу в Кунцеве. Отметив про себя это слово, я подумал, что и переименование нашего села Петровского в Петрово-Дальнее — это также измышление кремлевских чиновников.

Не нравится мне, однако, не только это переименование. Будучи потомком прежних владельцев, я имею большую претензию ко временным обитателям мест, расположенных поблизости от Петровского: кому из них понадобилось снести церковь XVII века?.. Говорят, что Сталин не выносил вида так называемых «культовых сооружений». Я же думаю, что дело скорее в другом — такую нелюбовь приписывало ему угодливое и подхалимское окружение.

А возможно, все было и иначе...