- 32 -

Глава 5. Большевики - народ упрямый

 

«Нет таких крепостей, которых

не взяли бы большевики».

К. Ворошилов

Истерзанные баркасы

 

Радиограмма гласила:

«КОЖВАСУДОСТРОЙ МАСЛЕХЕ*. Основе директивы ГУЛАГ-а приказываю вашу личную ответственность первому октября построить десять семидесятипятитонных морских баркасов размером 18 на 4,5 метра перевозки молибденовых руд Вайгача Нарьян-Мар**. Ввиду особой важности задания остальные работы немедленно приостановить, верфь перевести двухсменную работу, срочно шлите утверждение чертежи сметы - 068457 Мороз».

Маслеха со вздохом поднялся и подошел к окну. Справа и слева от нас, вдоль берега Кожвы, стояло на клетках шесть трехсоттонных барж в разной степени готовности. Под днищем и у бортов, на палубе и на арках - всюду копошились люди. По договору с Печорским пароходством эти суда к 1 сентября 1934 года должны быть в полной готовности. Остался один месяц. Нажимали на все педали. И вот нате ...

- Ничего! - говорю. Перезимуют на клетках. Сдадим в навигацию 1935 года.

- «Перезимуют»! Баржи-то из сырого леса. За зиму рассохнутся и протекать станут. Перед спуском придется снова конопатить. Выходит, двойной расход рабочей силы и материалов. Опять нахлобучка из управления.

- Какой же выход? Маслеха оглянулся на дверь.

- Выполнять приказ Мороза!... и, захлопнув окно, надел очки, раскрыл справочник кораблестроителя, вооружился логарифмической линейкой.

С утра Кожвинская верфь Ухтпечлага полностью перешла на постройку морских баркасов. Обезлюдевшие баржи рассыхались под лучами августовского

 


* Маслеха - начальник Судостроя в 1933-1934 годах, колонизированный инженер-судостроитель, бывш. член ВКП(б), осужденный на 10 лет «за шпионаж» (здесь и далее - примечания автора).

** Вайгач - каменистый остров против Карских ворот, Нарьян-Мар - порт на Печоре, в 300 клм. от Вайгача.

- 33 -

солнца. Мороз терпеть не мог задержек с выполнением его приказов. Раз он сказал «срочно», значит, плюнь на все остальное и, сломя голову, бросайся на новое задание.

Пока плотники подкладывали под баркасы клетки и выравнивали центральную лыжную доску, конопатчики и креповщики рыли и таскали для них из леса ребра для новых судов.

Ни Маслеха - начальник и старший инженер, ни Дударчук - руководитель работ, ни плотники - никто в жизни не только не строил, но даже и в глаза не видел морских баркасов. А сегодня ...

Один за другим вырастали на стапелях баркасы. Дополнительное питание и двенадцатичасовый рабочий день в две смены подгоняли темпы постройки. Приказом Маслехи на верфи был объявлен «аврал». Воспитатель сновал от стапеля к стапелю с красными и черными списками. Четыре сотни заключенных готовили суда для перевозки руды, добытой тоже заключенными. На Вайгаче был особый лагерь на 6 тысяч человек, подчиненный непосредственно Москве и занятый добычей высокоценных руд1. Вольных рабочих набрать на Вайгач было немыслимо, там, кроме песцов да медведей, не было ничего живого. Ребята, по болезни переведенные с Вайгача, рассказывали о жутких условиях жизни и работы. На рудник из бараков надо было идти, цепляясь за канат. Штормовые порывы ветра сбрасывали ротозеев в море. Да и лупили там нещадно, на манер Соловков 1929 и 30 годов.

К первому сентября три баркаса, номера 101,102 и 103 были уже закончены и плескались на воде. На запрос Маслехи Мороз отрапортовал по радио:

«Примите все меры форсированию вывода баркасов Печору, Категорически запрещаю ссылаться объективные трудности».

?!? - посмотрел я на Маслеху.

?!? - взглянул Маслеха на меня.

- Не отвяжутся...

- Факт! Мороз будет жать на начальника печорского отделения, а тот с вас, с живого, не слезет...

В воскресенье, - а летом в северных концлагерях работают без выходных, - Маслеха сам, засучив брюки, влез с плотниками в воду и под возгласы: «Раз, два - взяли!» с помощью веревок и дрючков провел его на триста метров ниже, к перекату. Даже Лидия Вячеславовна, жена Маслехи, и та энергично хлопотала у берега, подыскивая дрючки взамен поломанных. Первый день прошел удачно. Такими темпами через три недели баркасы будут на Печоре.

Мне доверили самое «ответственное» поручение: обставить фарватер Кожвы. Накинув брюки на шею, с пучком вешек подмышкой, я с утра до вечера вкривь и вкось брожу по Кожве, выискивая и обозначая вешками самые глубокие места. А Кожва - не ручеек. На двести километров тянется, и шириною от ста метров до полукилометра. Ну-ка, поколеси по ней вдоль да поперек! Солнце в полдень еще пригревало, но вода была уже осенняя, холодная и простудная.

 


1 На о.Вайгач ИТЛ не было. В 1930 г. была создана Вайгачская экспедиция ОГПУ, имевшая двойное подчинение - ГУЛАГу и УСЕВЛОНу. В 1934 г. реорганизована в Вайгачский ОЛП, подчиненный ГУЛАГу. Закрыт в 1936 г. Численность заключенных не превышала 2 тыс. человек (см.: Система исправительно-трудовых лагерей в СССР. 1923-1960: Справочник / О-во «Мемориал», ГАРФ. Сост. М.Б.Смирнов. М.: Звенья, 1998. С. 179-180) (здесь и далее - примечания редактора).

- 34 -

Вымеряешь по ней этак километров шесть - семь и ног не чувствуешь, совсем закоченеют. А работа, тем не менее, нужная. Административные головотяпы из Чибью приказали строить глубоко сидящие баркасы на мелководной реке, а местные пошехонцы должны нести всю ответственность за последствия. С утра, как из бочки, несется из моей глотки «Кк-кх-кх!». Но, слава Богу, всему приходит конец! Расставлены вешки, вплоть до устья.

Маслеха, осмотрев повязки и пластыри, утешает: «Спасибо, Михаил Михайлович! Дело общегосударственное. Теперь бы только вывести баркасы на Печору...»

- Вы думаете, мы выведем?

- Мы должны!

- «Должны»!.. Это я уже слышал и от Мороза, и от печорского отделения, и от нашего уполномоченного 3-й части. Баржи-то сидят на 50-60 сантиметров, а на перекатах - сорок.

- Я добавил на выводку еще двадцать человек.

- А не разорвут они баркасов?

Разорвать - нет, но ослабить крепления могут. Потом, в устье, исправим. Главное - выполнить приказ: спустить в устье.

Но выводка подвигалась туго. Уже середина сентября, а баркасы все еще на полпути.

Где-то раздобыли две ручных лебедки с металлическими тросами.

Зацепят тросом шпиль и бортовые кнехты, и ну накручивать лебедку. А сзади двадцать человек дрючками подваживают длинное бревно, прибитое к ахтерштевню. Да с боков еще тянут за веревки человек пятнадцать. Трос пружинится, скрипит, дрючки трещат, бревно изгибается, баркас стонет и медленно, медленно ползет через перекат, пропахивая в камнях и гальке глубокую борозду.

Помпы, не переставая, откачивают воду. Камни с песком не только царапают киль, но и выдергивают из него паклю. Баркасы протекают вовсю.

А телеграммы с каждым днем все злее и злее:

«КОЖВА МАСЛЕХЕ. Когда наконец баркасы будут устье? Халатное выполнение задания ГУЛАГа объявляю выговор. Пароходству дана заявка первого октября отбуксировать баркасы Нарьян-Мар. 067518 Начальник Печорского отделения Ухтпечлага».

Вот только фамилию его забыл2. Такой большой, черный, с густой ассирийской бородой. Все ногти чистит, когда с подчиненными разговаривает. И чекистом себя величает. Его в 1935 году сняли и куда-то перевели, - оскандалился. Говорили про какие-то сексуальные извращенности. Пожалуй! Незапятнанных чекистов на Печору не пошлют. Вот они-то нас и перевоспитывают и производством руководят попросту: «У меня чтоб было, не то в порошок!».

И, действительно, точно первого октября два парохода остановились на Печоре против устья Кожвы, погудели, погудели и поплыли вниз. Им ни больно, ни холодно. Составят акт на простой и порожний пробег и сдерут с Ухтпечлага несколько тысяч. Это уж всюду так - любят друг на друга акты наковыривать. Ухтпечлаг на пароходство - за непредоставление пароходов и барж под отгрузку, согласно договору, а пароходство на Ухтпечлаг - за нарушение договорных сроков погрузки и выгрузки. К зиме у каждого сутяжника набирается таких «претензий» на три-четыре миллиона рублей, и до весны они таскаются с ними по

 


2 В 1934 г. начальником Печорского отделения был Волчанский (см.: ГУ РК «НА РК». Р-1668. Оп.1. Д.258. Л.83).

- 35 -

всяким судам и арбитражам, забивая им мозги. Между прочим, партийные организации одобряют это взаимное подсиживание и сутяжничество. От этого, говорят они, растет чувство ответственности у хозяйственников, а чем оно выше, тем лучше будет и сама работа ... Пароходство и Ухтпечлаг - государственные организации, а потому государство ничем не страдает, если со счета одного на счет другого перечислен миллион, - карман один.

...Вижу, вешки нужны не только для баркасов, но и для моих мыслей. Ишь, куда заплыли!

Так вот - опять о баркасах. Дело шло, как в сказке о деде и репке: «Тянут, потянут, вытянуть не могут».

Стоял уже октябрь. Последние два баркаса заканчивались постройкой на верфи, три находились в пути и пять стояли в самом устье Кожвы.

Устье разлилось чуть ли не на два километра, а глубина - воробью по колено. Десять и редко где пятнадцать сантиметров. Не то, что баркаса - бревна, и того не протащишь!

Стоят многострадальные баркасы в каких-нибудь ста пятидесяти метрах от глубокой и многоводной Печоры, облупленные, поцарапанные, с выщипанной паклей, с бревном вместо руля ... И близок локоть, да не укусишь! Ни лебедки, ни дрючки - ничто не помогает. Зарылись баркасы в песок и ни с места. Стонут под нажимом бригады, а не поддаются.

- Еще раз! Еще два!!! Хлоп! Нет шпиля! Выдернули шпиль лебедкой... А баркас точно врос.

Моросил заунывный дождь, осыпались после первых заморозков ярко-красные ягоды шиповника. Осень выступала в своем последнем акте. А сорок заключенных бригады Широкова все еще мучились в устье, ночуя в землянках, вырытых тут же на острове, против деревни, и, согласно рапортичкам, выполняя нормы ежедневно на 140-150 процентов.

- Ты что ж туфтишь?! - наседаю я на бригадира, получив от Маслехи приказ проверить на месте ход вывода баркасов, - по твоим рапортичкам баркас 101 проведен уже на десять километров, баркас 102 на девять, сто третий на восемь с половиной, а они все еще перед устьем... Как это может быть, когда от верфи до устья нет и шести километров?

Широков чешет затылок и, видимо, что-то сообразив, выпаливает:

- Шесть километров прямиком, а я выводил зигзагами.

- Ну, ладно, спорить не хочу. Только ты должен на эти лишние километры акты представить. Чтоб все было по форме. Догнал? - спрашиваю его на блатном жаргоне.

- Догнал! Все будет в порядке. Завтра пришлю акты. Только вы уж там перед Виталием Григорьевичем (Маслехой) слово замолвите. Насчет ларька. Вот и список бригады, возьмите с собой. Работа вредная, мокрая. Надо ребят поддержать.

Я возвращаюсь на верфь, сопутствуемый отдаленными заунывными криками: «Еще дружно! Раз, два - взяли!».

- Бедняги! - думаю, - каково им теперь в ледяной воде? И хоть бы с пользой, а то впустую. По сухому разве протянешь? Надо сказать Маслехе, чтобы и масла ребятам выписал. Плотник в тепле, в сухом, а эти в землянке, в мокром. Бедные, бедные!

Только долгое время спустя Широков признался мне в одной хитрости. Оказывается, они, убедившись в бесцельности работ, целыми днями лежали в зем-

 

- 36 -

лянке. Только один оставался снаружи, создавая видимость работ, во все глотку выводя знакомые рулады: «Раз, два - взяли!» ... А я-то их тогда жалел!.. Ну, уж Бог с ними. На этой работе не стуфтишь - не проживешь.

Наконец, подул и западный ветер, - влажный и теплый. Задевая вершины голых лиственниц, проносились плотные тучи. Небо хмурилось, укутывая едва заметный из Кожвы Урал в потрепанные облака. Пошли дожди, осенние, щедрые. Природа рассчитывалась за сухое лето и осень.

По приказу Маслехи, баркасы на всякий случай укрепили на веревках, привязанных к кольям, глубоко забитыми в песок.

Ночь, осенняя и дождливая, на Печоре темна и непроглядна. Медленно, сантиметр за сантиметром, прибывает вода. В устье глубина уже сорок. О, еще много! Баркас с водой сидит на семьдесят пять!

А дождь льет и льет.

Кому охота из теплой землянки вылезать в осеннее ненастье? Спит крепким сном бригада.

А дождь льет и льет.

С зарей вышел из землянки заспанный бригадир и, попутно взглянув на устье, ахнул и раскрыл глаза:

- А где ж баркасы?!

Нету баркасов, ни одного. Как корова языком слизала! Мутные волны разгулявшейся Кожвы с плеском бились об остров, подбираясь к землянке.

- Аврал! - завопил бригадир. - Сейчас же вставать. Трам-тарарам! Аврал! Но заключенным горя мало. Плевать они хотели на эти баркасы. Сорвало, и

пес с ними. Незачем больше в воду лазить. Вернутся на верфь. И так уж все простудились!

Пока нарочный с печальной вестью добрался до Маслехи, пока оттуда другой нарочный отнес телеграмму в Кожву, да пока ее передавали по всем пунктам Ухтпечлага и пароходства вниз по Печоре, да пока там чесались, да покуда... Кому нужны наши баркасы!? У кого о них душа болит?! Короче говоря, только в начале ноября пришла радиограмма из пароходства: «Баркасы 101,

 

- 37 -

103 заведены Ульяшевский затон нуждаются капитальном ремонте счет буксировку предъявляем Чибью».

Куда девались остальные три баркаса, никто не знает. На Печоре много всяких протоков и шаров (заливов), занесло в какую-нибудь дыру и гниют они там по сей день. А, может, и под Вайгач уплыли!.. Печора осенью быстрая - 6 километров в час. За неделю как раз снесло бы их в открытое море. И это могло быть!

Паче чаяния, все обошлось в лучшем виде. Никого не взгрели. А вскоре пришла из Чибью и другая радиограмма, предписывавшая прекратить достройку баркасов номер 109 и 110 и отнести все расходы по строительству на счет ГУЛАГа.

Для перевозки руды ГУЛАГ, оказывается, закупил в Архангельске металлические баркасы, так как Северный морской флот категорически отказался буксировать наши галоши. Около трехсот тысяч рублей вылетели на ветер. Четыре сотни людей три месяца по двенадцать часов ишачили на этих баркасах, принимали социалистические обязательства, вступали в ряды ударников, соревновались, и вот результат: никакого результата, одни убытки.

В конце 1935 года, проезжая на санях из Усть-Усы в Покчу, на новый Судо-строй, я заехал в Ульяшевский затон посмотреть уцелевшие баркасы, вторично зимовавшие тут. Палуба с них уже исчезла, видимо, на дрова, в бортах зияли щели от пробоин... Печальная картина! Вот, значит, из-за чего мучат меня по сей день фурункулы!

Злосчастные плоты

 

Ну, раз уж об упрямстве, то вот еще случай. В 1936 году тот же Судострой, перекочевавший на 400 километров выше, в Покчу, заготовил для Воркуты около 12 тысяч кубометров крепежного и строевого леса и погрузил его в новые баржи для буксировки. Без леса Воркута не могла работать.

А лето, как назло, выдалось отчаянно-сухое. Пароходы не доходили до Покчи на 300 километров. На перекатах глубина доходила до сорока сантиметров. Шел уже сентябрь, а дождем и не пахло. Вот тогда-то наше начальство, начиная с Мороза, и закрутилось, словно его петух в мягкое место клюнул. Полетели радиограммы, на моторных лодках прикатили «особо-уполномоченные».

- Скорей! Скорей! Выгружайте из барж, сплачивайте и сплавляйте до Кожвы или Усть-Усы. Там уж сами перегрузим в баржи, и на Воркуту. Скорей! Скорей!

За неделю разгрузили, сплотили и отправили двадцать плотов по сто пятьдесят кубометров, и на них пятьдесят два плотогона - заключенных... Дали им сухих продуктов на десять дней, отпустили чалку, оттолкнули плоты:

- Плывите как знаете. Между Кожвой и Усть-Усой вас забуксируют в затоны. Сдавайте лес и являйтесь на ближайшую командировку Ухтпечлага. Ясно? Давай, отчаливай!

Никто из этих 52 плотогонов сроду не был сплавщиком. А путь не близкий - почти полтысячи километров, с десятком перекатов, со слепыми протоками. Занести - занесет, а о том, чтобы выплыть оттуда - и не думай.

На беду, поднялся противный ветер с низовьев Печоры. Дует и дует. Стоят плоты на фарватере, будто с якорями. Стоят день, стоят три... Приезжает на глиссере заместитель Мороза Закарьян:

- Почему топчетесь на одном месте? Воркута из-за вас в глубоком прорыве,

 

- 38 -

а вы тут кашу варите на плотах. Плывите!

- Не можем. Противный ветер.

- Вижу. Не слепой. А багры у вас зачем? А ну, багры в руки, и на баграх плыть!

Пока Закарьян крутился около плотов, они на баграх еще кое-как плыли вниз. Но завертелся пропеллер глиссера, скрылось в кабинке кожаное пальто Закарьяна, и снова плескались плоты на одном месте... Где это видано, - сотни километров плыть на баграх?

Но, наконец, природа смилостивилась. Подул попутный ветер. Понеслись плоты выручать Воркуту из прорыва. Скрылись с горизонта.

Ждем неделю, ждем другую. Летят по радио запросы: «Где плоты, где люди?». Молчание.

Вдруг из Усть-Усы ответ: «Сегодня перехвачены и поставлены под погрузку в баржи остатки плота № 3 в объеме 75 кубометров».

Это был единственный, потрепанный, но доплывший до Усть-Усы плот. Из трех тысяч кубометров Воркута получила эти 75, себестоимостью в 60.000 рублей! Золотой лес! Все остальные плоты погибли: либо их разбило на перекатах и порогах, либо занесло в такие места, откуда вывод их обошелся бы дороже новой заготовки. Плотогоны, разумеется, не разделили участи плотов. Они своевременно покинули их и обосновались по деревушкам, ожидая приказов и подкрепляясь зырянским творогом и картошкой. Только к февралю 1937 года удалось собрать всех 52 плотогонов, осевших от Савина Бора до Нарьян-Мара, то есть почти на 1.200 километрах! Кто-кто, а уж плотогоны должны быть благодарны большевистскому упрямству. Благодаря ему, они три месяца палец о палец на стукнули. Отдохнули и подкормились на зырянских хлебах. Такое счастье заключенному отламывается редко. В лагери гонят работать над освоением Севера, а не на зырянских печках нежиться. Так-то!

Застрявший котел

 

В 1933 году на Усе, выше Адака, замерзла баржа с паровым котлом для Воркутского рудника Ухтпечлага, - не дошла 60 километров. Река стала. Так вот этот котел целую зиму тащили по берегу и по льду на людях и лошадях. Днем и ночью, в пургу и в пятидесятиградусные морозы. Без котла стояла Воркутская электростанция. Тянули до тех пор, пока не вскрылась Уса, и не пришел пароход. До пристани осталось 15 километров...

А сколько заключенных за эту работу книжки ударников получило, скольких отсюда в изолятор отправили!

А все-таки, надо отдать справедливость большевикам, - упрямый народ. До последнего часа жали: давай, давай, давай! Ни с чем не считались, - ни со стоимостью, ни с рабочей силой, ни со здоровьем людей. Умри, а выведи!

Вмерзшие караваны

 

Рассерженный Мороз улетел в Москву к Берману, начальнику ГУЛАГа.

- Окончательно поругался с управляющим Печорским пароходством Григорьевым. А еще был секретарем обкома! Самостраховщик, а не коммунист! Понимаешь, отказался вывозить с Воркуты уголь. Говорит, Уса в летнее время несудоходна. Что мне теперь делать с двумя сотнями тысяч тонн угля? Он уже

 

- 39 -

сам загорается в кучах. Ждать, когда проложат железную дорогу? Еще семь лет? Да через семь лет я там накоплю десять миллионов тонн!

- Разве Уса действительно так мелководна? - удивился Берман.

- Совсем нет! Просто Григорьев не хочет риска.

- А ты хочешь?.. Мороз вопросительно посмотрел на Бермана. - Если я с Ягодой добьюсь передачи тебе части флота, сумеешь ты вывезти уголь? Не подведешь нас?

- Конечно, вывезу! Брошу на транспорт лучшие кадры, сам сяду на пароход, но Григорьеву докажу...

...В мае 1935 года Наркомвод, сославшись на решение ЦК, приказал Григорьеву безоговорочно передать Ухтпечлагу для вывоза 120 тысяч тонн угля десять пароходов и шестьдесят барж - почти половину всего флота пароходства.

Берман сдержал слово. Мороз торжествовал и трусил. До сих пор по Усе летом пароходы, действительно, не плавали. Докажет Мороз судоходность Усы - наградят, а Григорьеву шею намылят, не докажет...

Должен доказать! Мороз осиливал не такие задачи!

В Усть-Усу для руководства водной группой приехал Барабанов, недавний политический комиссар Московской пролетарской дивизии, впавший в немилость у ЦК3.

Со всего Ухтпечлага собрали заключенных - водников: всяких капитанов, штурманов, механиков, боцманов. Приняли пароходы, пополнили их команды заключенными.

Пошла катавасия по Усе!.. Вверх тянут продовольствие, лес и технику для Воркуты, вниз уголь для морских пароходов. В конторах по безлесной Усе потеплело. Жгут уголек... А на самой Воркуте, Боже упаси, сунуть кусок в печку. Заметят - на неделю арестуют и зачета рабочих дней лишат. Уголь-то по себестоимости обходился во много раз дороже бревен, доставляемых туда в баржах, за тысячу километров. Поэтому на Воркуте до 1936 года отапливались привозными дровами...

Барабанов оказался тертым парнем. Мороз жмет:

- Почему не выполняете плана вывоза?

А Барабанов в ответ:

- Двенадцать барж пятый день простаивают в ожидании угля. Воркута срывает план погрузки. Прошу вашего личного содействия.

Снялся Мороз с Чибью и перелетел на Воркуту.

«С сего числа, - читали приказ, - принял на себя руководство пристанью. Призываю весь состав Воркуты, напрячь все усилия, чтобы в срок и полностью выполнить правительственное задание по обеспечению Северного флота Воркутским углем. Я. Мороз».

Мороз терпеть не мог размеренной работы. На погрузку согнал всех, кого только было можно: «амнистированных» штрафников, служащих управления

 


3 В.А.Барабанов в гражданской войне не участвовал. Служил в ОГПУ-НКВД с 1924 г., в 1935-1937 гг. он был начальником Усинского (Воркутинского) отделения, Воркутинского рудника, строительства железной дороги Воркута-Усть-Уса, отделения 3 отдела Управления Ухто-Печорского ИТЛ. Впоследствии - начальник ряда крупных лагерей, в том числе Северо-Печорского ИТЛ (1942-1946), Северного управления железнодорожного строительства МВД СССР. Герой Социалистического Труда (1952) (см.: ГУЛАГ (Главное управление лагерей). 1917-1960. Сост. : А.И.Кокурин, Н.В.Петров. (Россия. XX век. Документы). М.: МФД, 2000. С.801-802).

- 40 -

рудником, железнодорожных рабочих. Вместо четырехсот человек на пристани кишело около двух тысяч. Днем и ночью шел штурм. В ларьках убавилось масла, макарон, конфет и курева. Охрипли воспитатели. Зато суточную погрузку довели до плановой нормы - полутора тысяч тонн. Мороз ликовал. Но ... было уже поздно. Вода катастрофически падала. На перекатах осталось только 70 сантиметров глубины. Пароходы и баржи застряли у перекатов: ни вперед, ни назад.

Но не из таких Мороз с Барабановым, чтобы сложить руки перед стихией. Мелкосидящими катерами подтянули к баржам плашкоуты. С командировок пригнали новых заключенных. Началась перегрузка из барж в плашкоуты, из плашкоутов на берег, а с берега осенью опять в баржи... Аж до октября стоял стон на Усе! Каждый кусок угля по несколько раз побывал на лопате, прежде чем попал в Нарьян-Мар. Разгруженные до осадки в 70 сантиметров, баржи со скрипом и скрежетом пропахивали перекаты. Массивные тросы не выдерживали напряжения и лопались. У пароходов вылетали гаки*, у барж тросы перерезали кнехты. Капитаны отказывались буксировать баржи, но лагерное начальство либо подкупало их выписками из наших ларьков, либо запугивало обвинением в саботаже.

И невозможное стало реальностью. В самую межень те самые пароходы, которые у Григорьева с вольным народом отстаивались у берегов в ожидании подъема воды, у Мороза с заключенными днем и ночью бегали по Усть-Усе до Воркуты. Грузы, правда, продвигались слабо, потому что в баржу больше 50 тонн не положишь, - не пройдет через перекаты, - но пароходокилометров накрутили около двухсот тысяч. Уса и летом для настоящих большевиков оставалась судоходной...

Наше начальство радовалось, а пароходство строчило в Наркомвод рапорты о том, что Ухтпечлаг выводит из строя Печорский флот, терзая его на перекатах.

Наступили последние решительные дни навигации. На уголь уже плюнули. Вывезли 80 тысяч и хватит. Сейчас важнее успеть отбуксировать на Воркуту свежие овощи, технические грузы и продовольствие, только что доставленное морем на Печору. Без этих грузов на Воркуте замрет вся жизнь.

Сам Барабанов и все руководители отделов, заключенные получили приказ Мороза перейти на пароходы и провожать караваны вплоть до Воркуты.

Как в картине с замедленной съемкой, похоронно тянулись караваны вверх по Усе, не делая за сутки и пятидесяти километров.

А Мороз долбил по радио одно:

«Не взирая на возможную шугу, вести пароходы вверх. Задание партии по строительству Воркуты может быть выполнено только при условии доставки этих грузов. Учтите вашу личную ответственность. Мороз».

Седьмого октября с Урала зашумел холодный зимний ветер. По Усе поплыла шуга, с каждым часом все гуще и гуще. Пароходы пронзительно завыли, предчувствуя последние часы. До Воркуты им оставалось еще от ста до трехсот километров.

Радист каждые два часа приносил новую пачку радиограмм.

1740 «Кулойстрой». Скорость пала одного километра. Баржа 306 прорезана льдом дала течь. Ходу ремонтируем следуем дальше. Самоцвет.

 


* Гак - крюк, за который укрепляется буксирный канат (трос) парохода.

- 41 -

1810 «Волхов» Давление котлах виду сырых дров пало десяти атмосфер. Стоим фарватере на якоре набирая пары. Левин.

1805 «Днепрострой» Виду отказа капитана вести дальше караван сам принял командование, поставил штурвала помощника. Идем скоростью полтора километра. Барабанов.

А ветер усиливался, мороз крепчал. Я то и дело выходил на берег, но в осенней темноте слышался только треск сталкивающихся льдин да отдаленный вой пароходных гудков.

Восьмого октября утром Уса стала. Караваны судов застряли во льдах, в сотнях метров от крутых берегов. Две недели держали пары в надежде на теплый дождь, но природу не интересовали заботы Ухтпечлага. Уса замерзла всерьез и надолго. Капитаны и водоливы барж матерились по адресу лагеря, предчувствуя зимовку вдали от семьи, за десятки километров от ближайшего жилья.

Мы, экономисты, занялись другой работой: подсчетом, во что же обойдется зимний отстой судов в середине реки с перегрузкой и охраной материалов и порчей продуктов. Считали скромно, а вышло увесисто - один миллион триста двадцать тысяч рублей!

Зато Мороз доказал судоходность Усы, а это главное! А то, что глупо замерзли караваны, то это обычная картина. Так было в 1933 и 34 годах, так будет в 1936 и 37-м. Сегодня замерзли на Усе, в следующий раз на Печоре или Ижме.

...А все-таки, скажем на ухо: «Уса-то летом действительно не судоходна»! Разве это глубина, когда пароходы колесами загребают песок и камни? Но лучше помалкивать, - дойдет до Мороза, не миновать нам Воркуты. Нет. наша хата с краю... Молчим, молчим!!!

Драгоценные овощи

 

Плюньте в бессовестные гляделки тому, кто побожится, что на Воркуте он ел свежие овощи.

Воркуте килограмм картошки обходился много дороже масла! Кто ж станет такой дорогой овощью баловать арестанта!

Впрочем, я начал рассказ с хвоста. Начнем по порядку: Воркута, как известно, пребывает в самом что ни на есть цинготном крае! Только свежие овощи и выручают, но не доходят они до рудника, гибнут в пути. Дорога дальняя - из центральной России на Архангельск, оттуда морем, в трюмах, до Печоры, там выгрузка на берег и опять погрузка в баржи. В Усть-Усе снова погрузка. Четыре тысячи километров пути! Не каменные же, наконец, овощи! В трюмах от духоты портятся, в баржах от дождя, снега и морозов. Из тысячи тонн, отправленных Архангельском, до Усть-Усы доходит только сто, девятьсот уж погибли. Но и этим ста не судьба попасть на рудник.

Овощи привозят в Усть-Усу не раньше октября, а Уса, обычно, замерзает в первой половине октября. Тянут пароходы ценный груз день, тянут два, три - хлоп! - шуга. Замерзла Уса, замерзли овощи. Малую толику кое-как спасут. Выроют на берегу землянку и перетаскивают в нее. Целую зиму инвалиды и слабосильные сортируют овощи и, конечно, понемножку едят. Так к весне остается каких-нибудь пять тонн. Вот их-то с первым весенним пароходом и получает Воркута для своих вольнонаемных сотрудников и для лазарета. Теперь подсчитайте, во что они обошлись:

 

- 42 -

1.000 тонн, франке Архангельск - 250.000 рублей

перевозка морем - 20.000

перевозка рекою - 30.000

погрузки-выгрузки - 50.000

Вот и сумма - 350 тысяч! Но не за тысячу тонн, а за пять, которые пришли. Тонна обошлась в 70 тысяч, значит, килограмм - в 70 рублей. Такой картошкой и миллионер поперхнется.

Вот почему на Воркуте заключенных кормят сухими овощами.

А от сухих овощей цинга косит. Зимой больных таскают в лазарет, а летом - на лодку. Доплывут цинготники до Адзьвы - это уже в нескольких километрах южнее Полярного круга, - поживут день-неделю, попьют парного молока, пожуют сырой картошки, смотришь, часть уже стоит на ногах и не валится от ветра.

- Эй, пароход!..

Посадили излеченных на баржи и опять на Воркуту. Приехали и снова в лазарет, опять скрутила цинга. Еще раз на лодку, в Адзьву и обратно. Иные целое лето катаются.

Говорили лагерному начальству: выройте в Усть-Усе и Нарьян-Маре хорошие овощехранилища, чтоб весною без риска отправлять овощи Воркуте. Куда там! Оппортунистами обругали, перестраховщиками.

Так гибли в пути овощи (они гибли и тогда, когда я уже выехал). В транспортном отделе Воркутского лагеря в 1941 году мне попалась таблица об отправленных из Архангельска и доставленных на Воркуту овощах. За девять лет, с 1932 по 1940 год, из Архангельска, оказывается, вышло 52 тысячи тонн овощей, а до Воркуты дошло... только около пятисот тонн. Были года, когда Воркута не получала ни одной тонны: все гибло в дороге.

С 1933 года Мороз открыл по Печоре и Усе лагерные огородные хозяйства4 -«сельхозы», однако снабжение Воркуты овощами не улучшилось. Овощи на Печоре созревали как раз к тому времени, когда приходили пароходы с картошкой из Архангельска.

Формально лагерное начальство и ГУЛАГ все делали, чтобы обеспечить Воркуту овощами: заключали договоры с колхозами, с железной дорогой, с морским и речным флотом, выплачивали им миллионные суммы. Но фактически заключенным приходился один пшик. Убытки списывались на счет трудностей с транспортом на севере, хотя их следовало бы отнести на счет большевистского упрямства наших руководителей. Так летели на ветер сотни тысяч трудовых дней советских колхозников и грузчиков, зря они растили овощи, зря перегружали их. Все пошло прахом!

И все же во всех этих историях нет ни «головотяпства», ни вредительства. Таков уж стиль большевистской работы. По всей стране ежегодно замерзают в пути сотни караванов и миллионы кубов леса. В засушливые годы колхозники целых областей ведрами таскают воду на колхозные поля, - этим воспитывают народ без рассуждений слушаться приказов и выполнять их. Кучка приучается командовать, а масса подчиняться. В этом и кроется, с одной стороны, сила власти, а с другой - несоответствие между затраченным трудом и его результатом.

 


4 Ухтосовхоз был создан в 1932 г. В 1933 г. Ухто-Печорскому ИТЛ было передано несколько совхозов, в том числе «Новый Бор» и «Харьяга». Собственные сельхозы на Печоре и Усе были созданы в 1935-1936 гг.