Глава 12. Командарм куролесит

 

Собственно говоря, чего ради спешить? На этой верфи в Покче, куда меня направили на должность старшего экономиста, нет ни бараков, ни бань, ни теплой конторы. Разделить что ли общую участь - мерзнуть и кормить вшей в темных и сырых землянках? Нет уж, благодарю покорно! Пусть обстроятся да производство наладят, тогда и явлюсь. Ну их!

И вот я оседаю на полпути, в Усть-Усе. Вполне законно. Не подкопаешься! В кармане справка районной больницы: «Заключенный Розанов, ввиду перенесенной холерины, нуждается в десятидневном покое и регулярном горячем питании».

Другой благодетель квартиру обстряпал. Ну, это, правда, слишком громко сказано - «квартиру». Не квартиру, а всего-навсего теплый угол с клопами и самоваром у зырянина. Однако я доволен. Так срок отбывать еще можно - ни начальства, ни подъемов, ни работы.

 

За окном - 45 градусов, от холода вся Уса укуталась в туман и дым. Куропатки, и те позабивались в снег, но в избах хоть парься, уж таковский народ эти северяне. Любой мороз и непогоду выдержат. При пятидесяти градусах старики идут за санями, отбросив капюшон совика, им тепло. Зато избы всегда натоплены так жарко, что тараканы, и те, не ежась, гуляют по полу от печки до самых дверей.

Тоска в Усть-Усе жуткая, только и развлечения, что сидеть у окна да глазеть на случайных прохожих. Командированные сюда Москвою «для укрепления советского аппарата» обычно не выдерживают этой мертвечины и спиваются. Единственная отрада - преферанс.

Я помогаю убить время тем, кто снабдил меня справкой и обеспечил ночлегом. Один из них представитель Ухтпечлага, другой представитель его Печорского отделения. Лагерники еще молодые, но калачи уже тертые. Всюду пролезут и все, что нужно, достанут. Первый был на воле представителем какого-то синдиката на Украине, второй личным секретарем Наркомторга СССР Микояна. Третьим партнером по преферансу оказался комендант местного аэродрома Ухтпечлага Абрасонис, дюжий балтиец, лет около 35. Когда-то он командовал авиаэскадрильей под Ленинградом, но в 1929 году его оттуда «перевели» в концлагерь на 10 лет, по 58-й статье, за шпионаж. Шпионом он, разумеется, не был, но имел, к несчастью, родственников в капиталистической Прибалтике, которые изредка посылали ему приветы. Этого оказалось более чем достаточно даже для проверенного коммуниста.

До 1935 года Абрасонис водил лагерные самолеты, но бдительность вдруг всполошилась. - «А ежели улетит в Балтику или Польшу? Кто ответит? - Мы! Кто допустил шпиона к рулю самолета? - Мы!».

Абрасониса «приземлили» - перевели на аэродром. Наняли вольных летчиков, они, конечно, тоже могут улететь, но... предполагается, все-таки, что не каждый «вольный» норовит сбежать. Другое дело - арестант.

Обходились вольнонаемные дороговато и проявляли склонность к авариям. Мороз с ними не летал - побаивался. Он пользовался правительственными са-

 

молетами, либо выжимал по 200 километров в сутки из лошадей, загоняя перекладных без особенной к ним жалости.

Однажды вечером Абрасонис привез мне новость:

- Твой начальник спустился сегодня.

- Ухлин? Из Покчи?

- Нет, другой, новый. Авксентьевский.

- Откуда?

- Прямо с Воркуты. Был там начальником рудника. Сам Мороз послал его в Покчу.

-А Ухлин?

- Остается помощником у Авксентьевского.

- Когда ж он улетает в Покчу?

- Когда проспится.

- Пьян?

- Как стелька. Едва его из машины вытащили.

- Что он за человек?

- Как, ты о нем ничего не слыхал?! - удивился Абрасонис. - Видно, не читал истории гражданской войны. Стыдно не знать командующего армией, наступав шей на Крым.

- Ишь, какие орлы залетают на Печору баржи строить! На какой же срок и по какой статье?

- Что ты?! Он чист, как голубь. Вольнонаемный, на груди три ордена Боевого Красного Знамени и всякие именные подарки от Совнаркома и от ЦК - золотое оружие, часы. Встретишься - покажет. Он любит хвастнуть^*.

- Какой же черт занес его на Печору?

- Не черт, а Иосиф Виссарионович Сталин прислал его нашему Морозу под надзор.

- За партийный уклон?

- За уклон в беспробудное пьянство и разврат. Спился, без водки дня не протерпит. Куда только Сталин не пристраивал его! Раз послали в Берлин, военным атташе. Зашел он в ресторан на Курфюрстендам, напился и давай пустыми бутылками по зеркалам лупить да из нагана в потолке дырки просверливать... Убытки - ерунда, посольство оплатило. Главное - опозорил на всю Германию. Увезли обратно в Москву.

- Ты бы посмотрел, - продолжал Абрасонис, - как Авксентьевский в свое время приказы по армии диктовал. И смех, и грех! Где-нибудь в станице, в саду, при штабе армии, поставят метров через тридцать один от другого два столика, а на них графины с водкой и соленьем. Прохаживается Авксентьевский от графина к графину, прихлебывает и диктует машинистке дислокацию: «Владими-ровцам занять село Лебяжье, а Липецкому кавалерийскому...» и прервет диктовку, завидя курицу: «Ты, - кричит, - как смела без доклада войти?». Вытащит наган, хлоп! - и нет курицы. Машинистка трясется от страха, а он продолжает диктовку далее, пока не налижется до положения риз. Старый алкоголик. Ничем

 

не вылечишь, все перепробовали. В лечебницы помещали - сбегал. Одному доктору, пытавшемуся подействовать гипнозом, глаз вышиб. Разве такого гипнозом проймешь? Впрочем, пьянство еще полбеды. Но разврат?.. В пятьдесят два года!... Докатился до того, что изнасиловал собственную дочь! По всей Москве разговоры. Судить его как-то неудобно, - все-таки, герой, историческая личность, верен Сталину, - но и в Москве держать тоже невмоготу. Вдруг выкинет что-нибудь похлеще? Отовсюду Сталину жужжат в уши про Авксентьевского. Вот он и направил командарма сюда, в «почетную ссылку», под опеку Мороза.

- На какой же срок?

- Бессрочно. Пока Мороз не доложит Сталину, что Авксентьевский утихомирился. Вот отчего он и побаивается Мороза. Его судьба теперь в руках Якова Моисеевича.

- Откуда ты все это знаешь?

- И от летчиков, и от пассажиров. У нас на аэродроме газеты свежее ваших! - усмехнулся Абрасонис.

- Ну и наградил же меня Бог начальником! Настроим барж! Когда ж он в Покчу улетает? Завтра?

- Не думаю. Завтра он, очевидно, к вам сюда приедет. Готовьтесь к встрече знатного гостя.

Угадал-таки Абрасонис! Приехал Авксентьевский и прямо кЯшкевичу, представителю Ухтпечлага. Тот, предчувствуя визит, с раннего утра запасся спиртом.

Из соседнего дома доносились звуки гармошки. Авксентьевский гулял.

«Пойти или остаться? - раздумывал я. - Не пойду! Зачем на пьяные глаза лезть? За подлизу, чего доброго, примет! Лучше завтра потихоньку уеду из Усы».

Однако, всего не предусмотришь. Вышло иначе.

- Здесь остановился Розанов?

- Да, это я. В чем дело?

- Вас требует начальник к Яшкевичу. Приказал, чтоб незамедлительно явились.

У Яшкевича дым коромыслом. В первой комнате гармонист с аэродрома наяривал «Тачанку». Во второй мои партнеры в обществе какой-то дамы продолжали пиршество. Огурцы с помидорами, целые и обгрызенные, валялись по полу. Из недопитого стакана торчали жирные окурки «Беломора» и «Красной звезды». Видимо, веселье было в разгаре. Дамочка заливалась вовсю, слушая сальные анекдоты.

- А, Михаил Михайлович! Подсаживайся, дербалызнем за счет твоего ново го начальника. На водку денег не жалеет - мировой! С таким можно работать.

- С таким только... - процедил я. - А где ж начальник?

- В спальне, на кровати. Ноги раскисли.

- Так что же, туда что ль идти?

- Ты опупел!

- Почему опупел? Он же приказал немедленно явиться к нему.

- То было почти час назад, теперь иная статья. Диалектика, брат! Он там уже не один.

- А с кем же?

 

- С Нюрой, подругой Сони. Да, вы не знакомы... Рекомендую - Соня Викторская, чертежница пароходства. Третий месяц в Усть-Усе. По разверстке Наркомвода. Теоретические знания закрепляет практикой.

- М-да. Вижу ...

Соня хлопает меня по плечу.

- Какой вы серьезный! И улыбнуться не хочет. Выпьемте со мной? Дверь из спальни вдруг стремительно раскрылась и оттуда выбежала Надя с растрепанной прической. За ней, запахивая расстегнутый китель, выскочила невысокая, но коренастая фигура в военной форме. Вот и встретил командарма!..

- Нет, этого не ожидала! Соня, пойдем! Смотри, как он мне руку укусил.

- Ну, что ты ей вздор мелешь - «укусил»! Что я, собака какая? Настоящий ребенок, поцелуя от укуса отличить не может...

Заметив меня, Авксентьевский отступился от девушек.

- А ты кто такой? Тебя кто звал?

- Розанов. По вашему приказу.

- Почему трезвый?

- Потому что никогда пьяным не был.

- Не пьешь совсем?!

- Пью, но до известного градуса.

- Ты знаешь, кто перед тобой?

- Разумеется. Начальник Покчинской верфи Ухтпечлага, командарм Авксентьевский, мой будущий начальник.

- Не будущий, а настоящий. Кто тебе сказал, что я командарм?

- Это каждый школьник должен знать.

- Молодец! А Сталина любишь?

- Скажу «люблю», так, все равно, не поверите, - я же по 58-й статье. И не первый месяц, а седьмой год.

- Ну, ладно, не отвечай. Лучше выпей.

- Вот это - другая статья. Умное слово, подкрепленное делом, дороже золота!..

- Яшкевич, налей-ка моему старшему экономисту стакан спирта.

- Спирт пить не могу. У меня раздражение горла.

- Яшкевич, разведи ему на 70 градусов ... Так ... Дай-ка мне стакан. На, Розанов, пей за Сталина!

Припер-таки к стенке! Что тут делать? Отказаться? Одному из 180 миллионов? Что докажу этим - гонор? Нет, глупость и мальчишество, лучше выпить. Или, как говорят татары: «И пить помереть, и не пить помереть, лучше выпить и помереть»... Ничего, обошлось: не вырвало и не помер.

- Пьешь по-моему, не морщишься. Это мне нравится.

- Я не красная девица, гражданин начальник. Пивал всякую гадость - и сивуху, и дрянной самогон, и ханжу. Коли морщиться, так незачем и пить.

- Разумно! У нас с тобой дело пойдет. Почему болтаешься в Усть-Усе? Завтра чтоб духу твоего здесь не было! Деньги есть?

- Мало, около сотни.

- Яшкевич, выдай ему на дорожные расходы еще триста. Отфактуруешь Судострою.

- Есть, гражданин командарм!

 

Из угла долетело радостное взвизгивание усинских канашек. Пока я разговаривал с командармом, компаньоны по преферансу успокоили и развеселили их. Мир и веселье вернулись в общество.

Командарм опять присоединился к Наде и снова увел ее показать именное оружие.

После двух стаканов такого «зверобоя» в моей голове закрутилось мельничное колесо, сквозь шум которого нет-нет, да и проникал предостерегающий голос рассудка: «Тут битьем посуды не окончится. Сматывайся, не жди скандала!»

Как тать, я шмыгнул за дверь: «Фу! Содом и Гоморра! Слава тебе, Господи, выскочил! Завтра и на мою голову понадобятся обручи»...

Часу в двенадцатом дня, освеженный, я бодро топаю по лестнице к Яшкевичу. В квартире тихо, только кисло-горклый дух напоминает о законченной попойке. Хозяйка, видно, с утра потела над уборкой.

- Да, где ж ты, Яшкевич?

- Здесь, в спальне. Проходи. Ох!..

Яшкевич, как умирающий лебедь, томно стонал под оленьим одеялом. Левая рука его, обмотанная мокрым полотенцем, покоилась поверх оленьей шкуры.

-?! - сделал я большие глаза.

- Не спрашивай! Была история с географией. Ты не заметил, когда поднимался, целы ли на лестнице ступеньки?

- Целы. А что?

- Прокатили по ним двух шишек.

- Кого же?

- Меня и начальника раймилиции.

- И он к вам в компанию затесался?

- Какой он к черту компаньон? Нашел тоже приятеля с веревкой на шею! Усмирять приехал, стремя мильтонами.

- Хозяина, что ль, поколотили?

- На что он нам сдался?! Все из-за Надьки. Опять Авксентьевский прилип к ней. Она в слезы, он держит. Она кричит, он ей рот зажимает. Потом изловчилась да как царапнет командарма по лицу! Тот и выпустил ее. Надька ходу, командарм вдогонку. Дай, думаю, рыцаря сыграю. Стал на лестнице и загородил дорогу твоему начальнику. Разозлился Авксентьевский, глаза кровью налились. Подошел ко мне и без слова как головой в плечо двинет, так и покатился я по лестнице. Видишь, сколько синяков на голове? И с рукой не знаю что - то ли вывихнул, то ли зашиб. Однако Авксентьевского остановил. Не побежал он за Надькой на улицу.

Яшкевич прервал печальную повесть и со вздохами и охами, призвав меня на помощь, стал совершать поворот вокруг собственной оси. Устроившись поудобнее не левом боку, он продолжал свой рассказ:

- Не прошло и пяти минут, как прикатил начальник раймилиции со своими мильтонами и Надькой. Сонька забилась в угол и молчит. Мы, ведь, ее не трогали ... Языки чесали. А Надька из-за мильтонов показывает пальцем на Авксентьевского... «Вон тот, - говорит, - хотел силой ... кусался...».

Начальник раймилиции подошел к командарму: «Вы, гражданин, пьяны и бузите. У нас не положено нарушать общественную тишину среди ночи и приставать к девушкам. Поедемте с нами - у нас переспите».

Взглянул я на Авксентьевского, а тот аж позеленел весь от злобы: «Кто ты такой, - спрашивает, - что я должен с тобой ехать?»

 

- Я начальник районной милиции НКВД.

- А кто я - тебе известно? - спрашивает командарм.

- В милиции разберемся, - отвечает. - Не задерживайте разговорами, собирайтесь.

Авксентьевский схватил свой китель с дивана, выпятил на нем свои ордена и тычет тому в рожу:

- Видишь? Боевые! Понимаешь - б-о-е-в-ы-е! Знаешь кому? Мне, Авксентьев-скому, слыхал?

- Меня это не касается. Ордена орденами, а бузить все равно воспрещено. Поедемте!

- А, ты, сопляк, этакий! - вскричал командарм. - Я кровью добывал советскую власть народу, а тут теперь мной какой-то начальник раимилиции хочет командовать. Не бывать этому! Вон отсюда! Чтоб духу твоего не чуял! В армии служил? Команду знаешь? Ну! «Налево, кругом марш!»

Милиционеры видят, что дело принимает плохой оборот. Пьяный-то пьяный, но у него ордена и оружие. Ну-ка, сунься к нему! А милиционер - шишка небольшая. И стали они подаваться задом наперед, вниз по лестнице. С ними туда же и Надька с Сонькой.

Только начальник раимилиции еще пытался петушиться. Начал его командарм подталкивать к лестнице.

- Вы не смеете! - кричит он. - Я здесь власть!

- Ах, не смею? Беги, жалуйся! Скажи, командарм Авксентьевский власть оскорбляет!

Да как хватит его по морде, а потом как пхнет сапожищем в живот, покатился начальник раимилиции по моему пути!

- Милиционеры, - кричит, - ко мне! Схватить буяна, связать и доставить в милицию!

А командарм вытащил наган, пощелкивает им и кричит вниз:

- Торопитесь, у кого мозги заплесневели - вперед! Вентиляцию устрою, продувать будет. Что топчетесь? Боитесь командарма в клоповник посадить?

Потоптались, потоптались милиционеры, видят - орешек не по их зубам, сели в санки и крикнули, что едут жаловаться прокурору и начальнику Рай-НКВД. Ну, не дураки ли? Нашли на кого жаловаться! Милиционер на командарма! Конечно, они больше уже не возвращались, а командарм, распив с нами еще пару бутылок, уехал с Абрасонисом спать на аэродром.

Слушая рассказ Яшкевича, я думал: «Ну, с таким начальником не заснешь в Покче. Надо из Усы давать лататы. Немедленно! Пока Авксентьевский дрыхнет».

- Приготовил, - спрашиваю, - 300 рублей? Не забыл?

- На столе в конверте. Расписку оставь.

- Готово. А, скажи, не вспоминал Авксентьевский еще раз обо мне?

«До того ль, голубчик, было в мягких муравах у нас!» - со стенанием продекламировал Яшкевич.

Ну, и слава Богу! Так я бегу на почтовую станцию. Спросит - скажи, что чуть свет взял деньги и уехал. Да, кстати, откуда ты этих канашек раскопал?

Почему я? Совсем не я, первый раз их вижу, как и ты. Это наш печорский представитель их выкопал, специалист по этой части. В Наркомторге, наверно, обучился поставлять живой товар. Едва командарм вчера намекнул ему насчет девчонок, как Лева через час уже явился с ними. Вот нюх так нюх!

 

- Не пропадет парень!

- Да, талант полезный. Такой человек всегда начальству понадобится.

За полчаса я уже собрался. Купил на дорогу спирта, продуктов, рассчитался за квартиру и быстрым ходом отправился на почтовую станцию.

- Лошадей нету. Не раньше, чем завтра. Давай документы, запишу в очередь.

- Ко мне очередь не относится. Я командированный работник Ухтпечлага. Вот радиограмма Мороза.

- Ваш Мороз нам не указ. Пусть свои станции открывает!

Переговорить упрямого почтаря - зырянина немыслимо. Его не проймешь логикой, не испугаешь законами, не убедишь мандатами. Есть только одно средство - выставить на стол бутылку. Тогда те же самые вопросы будут рассматриваться им с другой стороны.

- Ты сказал, нет лошадей, а я вижу во дворе запряженную подводу.

- То дежурная, по срочным нарядам Райисполкома и подорожным от центра.

- Так никого же нет!

- Мало ль что! А вдруг будут?

- А вдруг не будут?..

- Опять же нет убытка. Овес и сено не мои - почтовые.

- Но и прибыли тоже не набежит.

- Я на жаловании. Лошади колхозные. По мне, они хоть всю зиму стой во дворе.

- Что за интерес держать в избе пассажиров? Самовар ставь да место отводи. Себя только стесняешь. Отправил всех - и хозяйствуй в доме.

- Мне пассажиры, что клопы - привык: с одним настоящего чайку выпьешь, другой, глядишь, водки поднесет. Оно как-то веселее. Да и пассажиры спешить не любят. Им лишь бы командировочные шли.

- А мне, наоборот, нужно сегодня же выехать. Посмотри-ка на улицу. За сорок перевалило! Дышать даже тяжело. В такой мороз трезвый не поедешь. Промерзнешь до нутра.

- Это точно.

- Вот я и запасся поллитровкой. Думал, раздавим ее с почтарем - теплей и ехать веселей.

Взгляд почтаря зачарованно следил за движениями моей руки, извлекавшей бутылку.

- А, завтра, может, потеплеет, - продолжал я, будто не замечая его взгляда. - И без водки поедем, не замерзнем. Дорого яичкоко Христову дню ... А славно было бы пропустить эту посудинку! И закуска что надо! Селедка-то какая жирная, мурманская. Ее и мороз не берет. Просто грех оставлять до завтра эту благодать. Сколько верст-то до первой станции?

- Восемнадцать.

- Ну вот - совсем близко. Два часа туда, два обратно. За пять часов и обернешься и выпьешь.

- А вдруг кто со срочной оказией явится?

- Чепуха! Дай сюда журнал. Я сам запишу. Ни один приезжий кобель не залает. А ты тем временем распорядись этим добром, - показал я на бутылку, рыбу, огурцы. - Разведи, порежь, почисти картошку да луку не забудь. Там, на

 

полатях, чеснок лежит? Оторви-ка головку. У меня от сладкого тоска в желудке, острого хочу. Так чтоб кишки свело!..

Пока почтарь орудовал с закуской, я заполнял журнал проезжих. Вышло, действительно, увесисто:

«Розанов, начальник плановой части, командированный к месту новой работы в Покче, согласно удостоверению № 854673 от члена бюро Обкома ВКП(б) Коми-Республики Мороза».

И ложь, и правда. Все спутано. Без бутылки не разберешь. Да и кто станет допытываться! Подумаешь, беда - дежурной лошади не оказалось! Завтра уедут!

Через полчаса подвыпивший почтарь гнал колхозную клячу по раскатанной дороге вдоль Печоры, распевая какие-то зырянские песни на русские мотивы. Вот что значит умелый подход к живому человеку!.. И обходится этот подход недорого - пять рублей пятьдесят копеек, без закуски. Даже мой бюджет, и то выдерживает.

На третьи сутки я уже подъезжаю к Соколову, отмахав от Усы более ста километров. И на каждой почтовой станции мне отвечали одно и то же:

- Нет, самолет над Печорой не пролетал.

А погода стояла летная. Тихо, ясно и морозно. Значит, командарм все еще куролесит в Усть-Усе.

Впереди, на левом гористом берегу Печоры, в морозной тишине уходили в небо столбы дыма из зырянских изб. Я уже предвкушал двухчасовый отдых за самоваром на очередной почтовой станции. Вдруг сквозь скрип полозьев донесся нарастающий шум пропеллера. Летит!.. Я повернулся в санях, откинув капюшон совика. Вдоль замерзшей Печоры, совсем низко, каких-нибудь 20-30 метров над льдинами, пролетел самолет. На крыльях и корпусе жирные белые буквы «УПЛ» Наша «фирма»!.. Ясно вижу летчика и пассажира. Через каких-нибудь 3 часа командарм спустится в Покче командовать постройкой барж, а мне трястись еще четыреста верст!

Внезапно самолет закачался и медленно пошел на посадку. Еще 5-8 секунд, и машина бежит на лыжах по Печоре, в ста метрах от зимней почтовой дороги.

- Гони! Нужно узнать, что там случилось, - крикнул я вознице - мальчугану. Пока тощая кобылка одолевала пространство между мной и самолетом, я наблюдал. Пилот вылез из кабины и уже копошится у пропеллера. Пассажир сидит недвижим, лишь изредка повертывая голову,

- Стой! Жди здесь! - приказал я.

И, подобрав полы длинного совика, я пошел по ледяной целине Печоры прямо к самолету. Уже осталось меньше пятидесяти метров, как вдруг пассажир ожил. Откинутые капюшоны совика и малицы обнажают опухшую красную рожу командарма.

- Розанов?! Ты? Вот кстати. Выручай! Водка есть? - ревет командарм, не щадя легких.

- Разумеется, есть!

- С тобой?

- Пол-литра со мной.

- Ну, на дорогу хватит. Услужил - не забуду. А тем мерзавцам я еще поднесу подарок! Насильно, подлецы, одели, запихали в кабину и повезли. Говорят, Мороз приказал? Мороз не прикажет мне лететь, не похмелившись. Брешут!

 

Авксентьевский, укутанный в малицу, совик, пимы, валенки, покрытый сверх того одеялами, пыжится, кряхтит, но, наконец, одолевает силу притяжения и вываливается из самолета.

- Где?..

Я вытаскиваю из-под совика разведенный еще в Родионовке спирт. Командующий армией одним ударом о ладонь выбивает пробку и, придав водке вращательное движение, опрокидывает посудину в глотку. Водка быстро, с хлюпаньем, переливается из одного сосуда в другой.

- Чему улыбаешься?

- Ловко это у вас получается - без заминки. Одним духом.

- Поживешь - научишься. Теперь бы закусить неплохо. Я извлекаю из кармана пару яблок.

- Где достал?

- На базе, в Усть-Усе.

- А мне заведующий базой клялся, что никаких фруктов у него не осталось. Как же так?

- У вас еще нет блата на базе! Меня же там знают третий год. Яблоки Морозу шли, да забыли про них. Без накладных прислали. Вот ими потихоньку и лакомятся. И мне уделили.

- Мороз узнает - задаст перца! Яблоки начальнику лагеря, а их заключенные лопают. Ну и контра там собралась!

- Не хотите ль вы радировать Морозу, что пробовали его яблоки?

- Ну, нет! Ненавижу стукачество! Пусть этим третий отдел занимается! Ты это имей в виду, понял?

- Не только понял, но и согласен, гражданин командарм.

- Когда я с тобой с глазу на глаз, не говори мне «гражданин». При других иное дело. При других и я буду тебя на вы называть. Авторитет нужно держать! Эй, ты там! - повернулся Авксентьевский к летчику, - скоро полетим?

- Минутку, товарищ командарм. - Сейчас должен быть контакт. Садитесь.

Я помогаю запеленатому во все северные доспехи товарищу командарму погрузиться в кабину.

- Подойди поближе! - подзывает он. - Тебе Яшкевич рассказывал, что произошло на его квартире?

- Малость, пустяки!..

- Врешь! Все знаешь! Так запомни: в Усть-Усе мы не встречались, не пили, и ты там обо мне ничего не слыхал.

- Сущая правда, товарищ-командарм! Как я мог встретиться с вами, когда вы летите, а меня дохлая кобыла тянет, когда вы - командарм, а я заключенный! Впервые и то случайно встретились вот тут, при вынужденной посадке, и я угостил вас парой яблок. Не правда ли?

- Вот именно! Так и рассказывай, если кто спросит.

Зашумевший пропеллер заглушил Авксентьевского и забросал меня снежной пылью. Самолет, пробе жав метров двести, оторвался от заснеженной Печоры и, как громко говорится, начал набирать высоту... достаточную, чтобы не зацепить дорожных вех.

В Покче старые знакомые отводят меня в угол, нашептывая на ухо:

- Ну и начальника откопал Мороз. Либо он нас посадит, либо мы с ним сядем.

- Что так?

 

- Когда пьян, то на производстве кричит рабочим, будто местные вредители их прижимают, а трезвый - стучит кулаком в кабинете на технических руководителей: «Вы,- орет, - правительственное задание срываете! У вас, - говорит, - не работа, а богадельня! Сниму, посажу, новый срок дам! Научу работать по-большевистски»!

- Стоит из-за этого волноваться! Какой же начальник хвалит технический персонал?! Авксентьевский также играет под Мороза, как и все другие начальники командировок. Потерпите немного - обмякнет- горячо взялся - остынет. Да и уберут его.

- Кто сказал?

- Мой нюх. Правительственного задания Судострою все равно не выполнить! Пятьдесят барж на голом месте - это сумасбродство! Однако без суда не обойдется. На кого-то надо свалить вину за срыв. Не на Совнарком же! И Мороз отвечать не будет. Разыщут виновных на Судострое. Это ясно, как дважды два! Неужели Авксентьевского впутают в это грязное дело? Да он следователям морды в кровь расквасит. Коснись дело до него, так он и Сталину пожалуется. Факт! Едва ли это понравится Морозу. Не пройдет и двух месяцев, как он снимет Авксентьевского, найдет другого. Помельче. Чтоб не пищал.

- Кого же?

- Зачем гадать? Поживем - увидим.

Постройка барж развертывалась черепашьими темпами. Авксентьевский, надо отдать ему справедливость, честно и по всем советским правилам каждый день на все корки разносил технический персонал: прорабов, мастеров, десятников. Однако тонны от этого прирастали что-то плохо. Ругань не могла заменить отсутствующие гвозди, лес, улучшить жилищные условия. Тем не менее, Авксентьевский, как истый большевик-сталинец, не сдавался перед трудностями освоения Севера. Кулак тяжело опускался на стол, часы командарма подпрыгивали и падали вновь:

- Досок мало?! Не хватит, так вашими шкурами обошью баржи, а спущу их весною на воду! Я не хочу моргать за вас перед товарищем Сталиным! Михаил Михайлович! - повертывается ко мне командарм, - сколько у нас лошадей на хозяйственных работах?

- Пять, гражданин начальник! Две - на развозке продуктов и фуража, две - на подвозе воды и дров, одна - ассенизационная.

- Завтра же четыре поставить на лесовывозку! Леса, говорят, нету? Я им дам лес! Пусть попробуют завтра явиться на разнарядку без тонн. Я им покажу, что значит Авксентьевский!..

- Из каких резервов, гражданин начальник, прикажете восполнить убыль лошадей на хозяйственных работах?

- Использовать слабосильную команду. Выделить из нее 15 человек, пусть возят!

- Тогда на раскрутке пакли останется только пять человек.

- Ну и хватит! Пакли накрутили уже на две недели.

- А через две недели?

- Там видно будет!

Вдоволь налаявшись на мастеров и прорабов, Авксентьевский, с сознанием честно исполненного долга, нахлобучивает шапку и отправляется восвояси. Домик ему отвели на отлете, метров в четырехстах от конторы, на крутом берегу Печоры. Пей и буянь, сколько влезет, - никто не увидит и не услышит. Об этом уж

 

уполномоченный 3-го отдела НКВД постарался. Видно, ему заранее сообщили, что за фрукт едет и как с ним обходиться.

Подобрав двух дневальных из бывших бойцов его армии, командарм по очереди гонял их в Покчу за водкой. Уполномоченный 3-го отдела тоже не дремал - он дважды перехватывал гонцов и отбирал водку. Но победа и на спиртном фронте осталась за нашим командармом. Он вел лобовые атаки на уполномоченного так, что тот рад был вернуть водку, лишь бы отвязаться от такого дьявола. В дни, когда командарм особенно буйствовал, уполномоченный уходил на радиостанцию и там, в тишине, вдали от нескромных глаз и ушей, отстукивал своему начальству доносы о деяниях крымского победоносца.

Как-то, в середине января, захожу в «кабинет» с очередными панихидными цифрами выполнения плана.

- Не надо, не хочу, - вяло махнув рукой, промолвил командарм. - Знаю - сегодня, как вчера! А ты последнюю «Правду» читал?

- Нет еще, - ответил я, заметив на столе развернутый номер московской «Правды» с каким-то снимком на первой странице.

- На, посмотри! Знаешь, кто это?

- Конечно. Маршалы Советского Союза: Ворошилов, Тухачевский, Буденный... пять маршалов. Посмотрите, каким козырем Буденный выглядит с новой маршальской звездой! Это уже старо, товарищ командарм, по радио слыхал. А разве вы не знали?

- Кто? Я не знал? Да мне об этом два месяца назад из Москвы писали! Не о том речь. Ты знаешь новых маршалов?

- По книгам - да.

- «По книгам!» Бумага все терпит. Ты тоже всякую чушь сочиняешь, а я подписываю. Эх! - Авксентьевский вздохнул, откинулся в кресле и со всего размаха стукнул кулаком по столу, - одним все, другим ничего! Пойми, шестым маршалом среди них был бы я!..

- Вот оно что! Вот о чем болит душа командарма! - подумал я и вслух проговорил: - И будете шестым маршалом! Вернетесь в Москву - вспомнят. Со Сталиным встретитесь...

- Нет, Москвы мне больше не видать. Не доказывай, знаю! Не пустят козла в огород. Сам виноват. Корпуса громил, а вот с бутылкой не в силах справиться. Одолела! Погиб командарм! Никто не спасет!

Авксентьевский засунул газету в карман и, надевая шубу, на ходу бросил мне:

- Скажи помначу - заболел. Чтоб ни один ... носу не совал. Сброшу с горы! Понял?

- Понял, товарищ командарм! Все понял!..

Три дня Авксентьевский пил вмертвую. Три дня ни одна душа, кроме его дневальных, не пыталась подняться на гору. Командарм переживал муки оскорбленного тщеславия. Большущие золотые звезды! Звание маршала!.. М-А-Р-Ш-А-ЛА!.. Почести, слава!... Снимают, печатают!... Какой-нибудь лорд за счастье почтет пожать руку маршалу!.. Мать честная!..

«А счастье было так близко, так возможно!»

И вот - вонючая действительность: глухая Печора, возня с заключенными, какие-то баржи, а впереди - туман, туман, туман. Буденному - особняк на Остоженке, а нашему командарму - будку водолива. Располагайся на двенадцати

 

квадратных метрах герой Крыма. И не вздумай покинуть Печору без ведома Мороза.

Тут не только напиться - спиться можно!

Командарм уже знал, что дни его на Судострое сочтены. Радист рассказывал ему все: и про доносы уполномоченного 3-го отдела, и про радиограмму помощника по производству инженера Ухлина. Ухлин просил Мороза при создавшихся условиях, убрать либо его, либо командарма. Тому оставалось одно - ждать неизбежного, коротая время за бутылкой.

- Уехал! - облегченно вздохнули в управлении.

- Уехал! - подтвердил уполномоченный 3-й части, спрятав довольную улыбку в бороду.

Командарм покинул Судострой, не сказав никому ни прощай, ни до свиданья. Вызвал завгужа, приказал запрячь выездную лошадь, взял мешок овса, а возчиком - своего дневального и укатил. А куда - никто не знал. Скатертью дорога!..

Радист на другой день показал копию радиограммы, принятой им для командарма:

«Покча. Авксентьевскому.

Получением сего незамедлительно выезжайте Усть-Усу новым назначением. Замещающим Покче оставляю Ухлина. Мороз».

Прошло три года. Как-то, просматривая социалистические обязательства доярок лагерного сельхоза «Новый Бор» в низовьях Печоры, встретил подпись: «Инспектор культурно-воспитательной части сельхоза - Авксентьевский».

- Не тот ли, с Покчи, о котором я рассказывал?

- Тот, тот - закивали сослуживцы по плановой части Усинского отделения Ухтпечлага. - Командарм!

- Ага! - сыскался след Тарасов... Все еще в «почетной ссылке»! По специальности работает - доярок перевоспитывает. Напористый культработник!

- Ты откуда, Болеслав Павлович? - обрадовался я, завидя на Усинской пристани летом 1940 года бывшего помнача Судостроя в Кожве - Козловского.

- Из Усть-Ижмы. Отделились от Ухтпечлага, называемся теперь Ижмлаг. Производим все, что хочешь: баржи - пожалуйста, сушеных грибов и ягод - хоть баржу, люди босы - лапти вышлем.

- Ты, как и встарь, тараторишь и кипишь! Действительно, ваш Ижмлаг развернулся широко - от барж до лаптей!

- Да, да не шути, брат! Лаптями снабжаем все северные лагери. Полмиллиона пар заказано. Это не комар начихал - полмиллиона! А грибов и ягод Воркуте уже отгрузили две баржи.

- Тут, на Печоре, плачут - людей нет, некому баржи разгружать, лес сплавлять, а у вас, наверно, тысячи шатаются с корзинами по лесу да лапти плетут.

- Ну, на наших работягах далеко не уедешь. За год баржу не разгрузят.

- Филоны что ли?

- Нет хуже: одни «доходяги» и «догорай веники». Куда ветер подует, в ту сторону и валятся. У нас собраны все инвалиды и слабосильные с Воркуты, Печоры и Ухты.

- Это ново. У вас, значит, сборный ПУНКТ для массовой и организованной переотправки в лучший мир?..

 

- В твоей иронии есть и правда. По вечерам посылаем в лес подводы. Уйдут за грибами километра за три, а назад вернуться сил не хватает...

- Зачем таких посылать в лес?

- А как же иначе? - удивился Болеслав. - У нас задание ГУЛАГа. На каждую голову должны заготовить в день либо 300 граммов ягод, либо два килограмма грибов, либо сплести три лаптя. Кормят не даром, а по выработке! Командировки слабосильных тоже на хозяйственном расчете и должны себя обработать.

- Мне кажется, Болеслав, на Ижме в лесу растет больше могил, чем грибов.

- Ну, это вздор! В лесу умирают единицы. Хоронят всех на кладбищах при командировках. Дело организовано хорошо. Над каждым столбик с дощечкой. Это не то, что раньше было. Сразу видно, кто и когда похоронен, по какой статье и сколько лет сидел. К ногам ярлык привязывают. Даже должность заведующего кладбищем предусмотрена. Теперь порядок.

- Да, мертвые в этом порядке особенно нуждаются... - подумал я, но вслух сказал: - Образцово, похвально, живые могут не беспокоиться, похоронят по всем правилам... А где ты подвизаешься в Ижмлаге? - перевел я разговор с похоронной темы. - Слышал, будто после Кожвы ты по культурно-воспитательной линии пошел. В КВЧ работал.

- Давно покинул это поприще. Я заведую отгрузкой нашей продукции - грибов, ягод и лаптей. Работа нравится, потому что работы нет. На КВЧ я плюнул. Люблю брехать, но изредка, а там надо постоянно. К нам теперь, специально для командировок слабосильных, прислали такого старшего воспитателя, что ни в сказке сказать, ни пером описать... Всех охватил соцсоревнованием и ударничеством. Каждый обязался выполнять чуть ли не двойную норму.

- Откуда такого остолопа выкопали?

- Из Нового Бора прислали. Говорят в гражданской войне армией командовал. Пьет, сукин кот, без передышки. Фамилию забыл. Дай вспомню.

- Не Авксентьевский ли?

- Вот, вот - он самый.

За кого в 1940 году пил командарм? За двух оставшихся в живых маршалов или за трех расстрелянных? Или все еще за Сталина, в надежде когда-нибудь да подержать маршальский жезл, надеть маршальские побрякушки и подмахнуть услужливо поданный приказ - «Маршал Советского Союза Авксентьевский»?