- 68 -

Лекпом Канашкин и начальник Сурков

(Лагпункт №4, 1938 г.)

 

На 36-м километре трассы строящегося тракта Чибью-Крутая, на берегу небольшой таежной речушки, расположился небольшой четвертый лагпункт. При усилении лагерного режима, вокруг пяти рубленых бараков с редкими окнами, установили пятиметровый частокол из еловых жердей, вкопанных на метр в землю. По углам - вышки.

На территории зоны вразброд стоят бараки, пекарня, баня, кухня, а в одном углу, почти под самой вышкой - изолятор. Рядом мертвецкая - вырытая в земле крохотная землянка - морг... Около проходной "вахты" приютился барак медпункта и "лазарета". В нем отдельный закуток - комнатушка лекпома, в которой он ведет прием больных, и тут же в углу его постель.

Лекпом Канашкин. Небольшой, довольно упитанный для лагеря, угрюмый старик с большими седыми усами. Злой матерщинник. Чтобы его задобрить, заключенные обращались к нему "гражданин доктор". А если называли лекпомом - навлекали на себя гнев и ярость. Канашкин был назначен заведующим медпунктом, хотя не имел медицинского образования. Окончил два класса церковно-приходского училища и даже на родном русском с трудом читал и писал. Получая медикаменты, Канашкин прибегал к помощи более образованных людей для перевода латинских наименований на понятный ему русский. Названия заносил в толстую самодельную тетрадь. На флаконах, пузырьках, на пакетах и коробках красовались корявые надписи: касторка, йод, от насморка, от кашля, от поноса, от температуры...

Порой я обращался к нему по поводу головной боли или простуды. А Канашкин не мог разобраться в своей аптечке и просил моей помощи. Зэки окрестили его "помощником смерти". И не зря. Он это прозвище вполне оправдал.

 

- 69 -

Бывший санитар военного госпиталя во время первой мировой войны 1914-1917 годов волею случая и неизвестного благодетеля стал лекарем заключенных.

В то время я работал на строительстве топографом-контролером, жил в небольшой пристройке к бане вместе с нормировщиком В.С. Никулиным, статистиком - молодым пареньком Толиком и десятником Чередниченко. Там же располагалась и конторка Никулина. Метрах в двадцати от пристройки находились медпункт и стационар. И нам хорошо была видна деятельность "гражданина доктора". Под "лазарет" в бараке была отведена часть помещения, занятого двухъярусными нарами, на которых вповалку лежали зеки с различными заболеваниями, в большинстве - дистрофики.

В узком длинном помещении нары едва умещались вдоль противоположной стены. Между нарами - метровый проход. Посредине - дверь во двор. Когда барак проветривали, нам открывался жуткий вид "лазарета". Я видел, как на нарах в тесноте, в вони испражнений и карболки, спертого воздуха лежат дистрофики, больные с тяжелыми травмами и болезнями, которым Канашкин, еще живым, заранее привязывал к ногам деревянные бирки с фамилией кандидата в мир иной.

Смертность была большая не только на этом лагпункте, но и по всему Ухтижемлагу. Правда, в лагере имелись и медики-дилетанты, случайно приобщившиеся к медицине, и крупные специалисты, такие как профессор Серебров, болгарский профессор Катранов, Каминский, Розенфельд... И в то же время на тяжелых физических работах "доходили" многие талантливые медики, ученые мужи с мировыми именами. Их не допускали работать врачами, так как в деле стоял штамп "использовать только на тяжелых работах", как опасных врагов народа... И все это происходило в то время, когда лагерная медицинская служба нуждалась в хороших специалистах!

На каждом лагпункте или командировке ежедневно хоронили не одного, а нескольких людей. Особенно в зимнее время. На больших лагпунктах даже были созданы похоронные команды, им присваивали звание "ударник". Такой "ударный" труд могильщиков был особенно заметен на лагпунктах, расположенных на берегах печек, где они проявляли чудеса при захоронении в зимнюю

 

- 70 -

пору. При наступлении весны секрет их ударной работы раскрывался самой природой. Оказывается, "ударники", как правило, потенциальные уголовники привозили труп или трупы на место захоронения, прорубали во льду прорубь и спускали останки в реку. Или уносили в тайгу.

Гробов покойникам из заключенных не полагалось - лишний расход. Река же уходила далеко в тайгу, а в низовьях речки не было ни деревень, ни редкого человеческого жилья. И если летом какой-нибудь охотник или рыбак обнаруживал выбеленные скелеты на отмелях, он не удивлялся неожиданной находке... Кто мог весной узнать фамилии исполнителей кощунственных захоронений? Да и кому нужно было заниматься выяснением. В иных местах, как на Соловках, на Ветлосяне или на строительстве железнодорожной магистрали Москва-Воркута, в "братские могилы" закапывали одновременно несколько десятков трупов...

На четвертый лагпункт заключенных нагнали больше, чем их могли разместить в бараках. Но с этим администрация не считалась. Нужно было как можно быстрее отсыпать земляное полотно до Крутой. Грубые двухъярусные нары из полуобтесанных еловых жердей, без матрасов, были забиты зеками, словно селедки в бочках. Кому не повезло занять место на нарах, тот устраивался под ними на грязном полу. Обычно эти места доставались доходягам или людям робким, не умеющим постоять за себя: старикам, больным и интеллигентам. Иной раз в борьбе за место, даже и под нарами, доходило до драк. Обычно лучшие места всегда доставались представителям уголовного мира, отъявленным бандитам, насильникам, ворам, хулиганам.

В бараках лагпунктов, как правило, были только сплошные нары, хотя правилами это запрещалось: "В целях предупреждения эпидемии воспрещается устраивать сплошные нары. При лагерях устраивать ванны, прачечные и дезкамеры. В случае невозможности устроить в лагере особые бани, заключенные не менее 2-х раз в месяц должны водиться в городскую баню". Подписал зам председателя Всероссийского ЦИК Совдепутатов В. Аванесов. Секретарь А.С. Енукидзе. Опубликованы эти правила в №105 "Известий" Верх. Совета 17/V-1919 г.

 

- 71 -

На лагпунктах 4 и 5 воды не было. Раз в месяц заключенным давали по одному тазику нагретой болотной или снеговой воды на двух человек... Как положено, ровно в пять часов утра звучал оглушительный сигнал подъема: в кусок обрубленной рельсы, на перекладине у ворот, дежурный "вертухай" колотил обломком металлической трубы или легкой кувалдой на длинной ручке. И лагерники, наскоро умывшись холодной водой, выползали из теплого барака на мороз и бежали к кухне за завтраком с алюминиевыми мисками, котелками, старыми консервными банками. Получив заветную пайку полуиспеченного черного хлеба, наскоро позавтракав жидкой крупяной баландой, приводят себя в порядок. Одеваются и бредут к вахте, где собираются по бригадам в ожидании выхода за зону.

Около вахты уже стоит начальник Сурков, его помощник, он же воспитатель, Лёха Бокарев и подручный, тоже Лёха, но Суриков - дневальный. Одеты по лагерной моде. Серебристые кубанки, дубленые полушубки, широчайшие галифе и черные валенки, только на Суркове белые бурки, как и положено лагерной элите. Нарядчик и комендант немного отстали от них в экипировке. Вместо полушубков они щеголяют в ладно сидящих по последней моде "москвичках" - добротных полупальто на вате.

На лагпункт прибыл этап новых заключенных. У многих сохранилась еще хорошая одежда и обувь. Прибывшие стоят за зоной в ожидании, когда представитель УРЧ проверит пополнение, а начальник лагпункта, воспитатель с комендантом и нарядчик уже определяют - у кого из новичков еще вполне годные "тряпки" или обувь: ботинки, сапоги, бурки, валенки или пимы. Среди пополнения есть люди из номенклатуры, и на них сохранились добротные вещи, порой даже меховые шубы... Фамилии "бобров" тут же берутся на заметку. В зоне их распределят по баракам и бригадам, сразу же начнется охота. "Шестерки" - подручные нарядчика и коменданта - подкатываются к намеченным жертвам, прицениваются к вещам, в обмен на которые предлагают пайки хлеба или махорку, столь дефицитную в лагере для заядлых курильщиков. Выторгованные "шмотки" переходят к новым владельцам, а оттуда — к лагерному порт-

 

- 72 -

ному или сапожнику. Все будет тщательно вычищено, отремонтировано, перешито по заказу начальства...

Махорка выдается непосредственно начальнику лагпункта, а тот сам решает - кто достоин этого пайка. У него всегда имеется в "заначке" большой запас курева. На эту махорку и приобретаются тряпки, которые прибыльно загонялись "вольняшкам". Так же обстоит дело и с хлебными пайками.

Сурков у вахты беседует о чем-то с командиром дивизиона ВОХРа, прибывшим вчера вечером из Седью. По-видимому, рассказывает что-то занятное: чин время от времени хохочет. Воспитатель Бокарев окружен блатными музыкантами. Их пять человек - с гармошкой, гитарами и балалайками. Тут же стоит Канашкин и крутит толстую "самокрутку". У ворот под команду нарядчика Панина выстраиваются бригады, готовые к выходу за зону, где их примет конвой и поведет на объект. Работяги резко отличаются от своих удачливых собратьев по лагерю: рабы с заросшими, изможденными лицами, в изорванной или грубо залатанной одежде, в растоптанных валенках. Некоторые обуты в ватные чулки - чуни, сшитые из актированных шаровар или бушлатов. У многих черные пятна на лице - следы обморожения.

Нарядчик командует: - Строиться по четыре! Под наблюдением вахтера и начальника конвоя бригады выходят за зону. Вахтер выхватывает то у одного, то у другого остатки утренней пайки хлеба или запасные портянки и отбрасывает их в сторону на снег, несмотря на крики и протесты. Сурков с Бокаревым хватаются за плетки и стегают недовольных по чему попало.

Из ворот выходит следующая бригада. Изможденный старик обращается к Суркову со слезами: - Гражданин начальник! Я не могу идти на работу. У меня с ночи болит сердце! - Канашкину показывался? Раньше нужно было думать! - рявкнул Сурков. Старик тяжело дышит и с трудом, задыхаясь, говорит: - Да, я был у него до развода. А он дал мне воды с йодом и заставил выпить. А ведь у меня сердце болит!

- Ишь ты, старый черт, много знаешь! Ты что, врач, что ли? Канашкин! В чем дело? Ты его смотрел сегодня? Подбегает Канашкин: - А вы, товарищ начальник, поменьше слушайте его. Он сачкует, симулянт. Требует у меня ка-

 

- 73 -

кого-то валидолу, которого у меня и век не было. Он здоров, как бык! Работать не хочет, гад! - оправдывается Канашкин. На спину старика со свистом обрушивается нагайка Суркова. Тот едва перебирает ногами. Его поддерживают под руки два пожилых зека. Сурков кричит вслед старику: - У, падло! Не задерживай развод!

Музыканты стараются во всю. Наяривают бравурные марши и блатные песни - "Мурка", "Гоп со смыком" - для поднятия духа у работяг. Зазвучала "Широка страна моя родная! ". Кто-то запел: "Я другой страны такой не знаю, где так вольно дышит человек..." Бокарев кричит: - Прекратить пение! Тут тебе не театр, сука! В кандей захотел, умник?

Какой-то лагерник, к его счастью оставшийся неизвестным, сочинил песенку о разводе. Один куплет я до сих пор помню:

"Беснуются в азарте блатные балалайки,

На мотив бесшабашный ухаря-купца.

И гуляют по спинам доходяг нагайки

Начальника Суркова и бандита Лехи - молодца..."

Все бригады выведены за зону. До работы - пять километров... Музыканты уходят в свой барак. Они отработали восьмисотграммовую пайку. После "тяжелого" труда могут валяться на нарах, резаться в картишки.

Сурков с Бокаревым закуривают. Угощают вахтера. Развод, как будто, прошел нормально, без особых эксцессов, если не считать выходку деда. Нужно было бы преподнести урок другим - посадить его после работы на трое суток в карцер. Бокарев толкнул Суркова в бок и указал на трассу: оттуда возвращалась целая бригада. Передняя четверка кого-то несла на руках. К Суркову подошел старший конвоир.

-   Почему вернулись?! - закричал Сурков.

-   Да вот, один окочурился дорогой, паразит! Какого черта ты выпуска ешь всякую падаль из зоны?! Куда смотрел твой Канашкин? Старик едва на ногах стоял! - матерился вохровец.

-   Где Канашкин? - крикнул Сурков нарядчику.

-   Смылся в лазарет, - подсказал комендант.

 

- 74 -

- Немедленно сюда! - распорядился Сурков. - А вы тащите старого черта в зону и оставьте у ворот! — скомандовал бригадиру.

Подбежал Канашкин. Увидел на снегу мертвое тело, вопросительно смотрит на Суркова.

-   Что с ним? - спрашивает Канашкин.

-   Вот именно об этом я и хотел спросить у тебя, старый хрыч! Как ты мог выпустить его за зону? Ты что, не знал, что он загнется в пути? Как будешь теперь отчитываться в своем рапорте за его смерть?

Канашкин махнул рукой: - Составлю акт - разорвалось сердце. Чай не впервой! Не беспокойтесь, Александр Васильевич, я так оформлю, что сам чёрт не подкопается!

-   Ладно, Канашкин. Чёрт с ним! Сколько у тебя сегодня набралось мертвяков?

-   Семь! Этот будет восьмым. За два дня - восемь актов.

-   Как семь? Вчера утром ты мне докладывал только о четырех! Ты что-то путаешь, Канашкин. Не темни! - нахмурил брови Сурков.

-   Да ей-богу семь! Постойте! Даже там восемь! Я ошибся. Вчера было четверо. Это верно, но вечером умер Васильев, а ночью прибавилось еще трое. А теперь и этого нужно приобщить к списку,

-   Ладно, - оборвал его Сурков, - хватит их держать в зоне. Давай-ка, организуй свою копалку. Чтобы к вечеру все были зарыты, но учти, что за сутки к этим девяти прибавятся еще! И прекратите рыть могилы на 20-30 сантиметров. Бездельники! В снег прекратите зарывать! Подведешь меня под монастырь, Канашкин. Да, чуть не забыл. Миша! - окликнул он нарядчика Панина. - Кто этот дед?

- Это Михайлов, бывший крупный ученый. Академик и якобы член французской и английской академий наук.

- Значит и вправду бывший шпион! Вся эта вшивая интеллигенция - предатели и шпионы. Думаешь, его за красивые глаза приняли в заграничные академии? Как бы не так! Ладно, валяй отдыхать. Постой-ка! Закурим на прощанье...

 

- 75 -

Сурков еще некоторое время стоит, оглядывает свое хозяйство. Глянул на небольшой домик между вахтой и казармой ВОХРы, в котором он жил с Бокаревым и дневальным. Две комнатки - шикарно для лагеря. Но какая, черт возьми, глушь! Нет даже баб... Хорошо, выпивки вдоволь. Молодец, Лёха! Бражка его - почище "Московской"! Сурков вспомнил Москву, рестораны, веселые компании с девчатами. Он следователь на канале Волга-Москва. И как все пошло прахом - клюнул на взятку. И сам схлопотал срок.

Зеки - народ дошлый, до всего докопаются. Стало известно, что Сурков бывший старший следователь с канала. Опознал кто-то из зеков. Его тут же отправили на карьер в Седью.

Отбывал срок на канале и Алексей Бокарев. И совершил там новое преступление. Следствие по его делу вел капитан Сурков. Он значительно смягчил участь Лёхи. Тот отделался, как говорится, лёгким испугом, остался должником Суркова. Встретились на строительстве тракта. Бокарев стал верным другом своего бывшего благодетеля, а теперь нового начальника. Сурков сумел вытащить его с общих работ, назначил воспитателем и своим заместителем. Бокарев был хорошим боксером, обладал недюжинной силой и сноровкой и стал надежным телохранителем Суркова.

Сурков, как бывший следователь и чекист, имел в лагере привилегии. Он избежал тяжелых физических работ и стал начальником лагпункта. И все же он получил свое. Раскрылись злоупотребления и приписки в выполнении земляных работ в таких размерах, что начальник строительства Г.А. Яцковский вынужден был отстранить Суркова от должности. И, как я уже писал выше, отправил его на штрафной лагпункт.