Глава 19

ПРЕДДВЕРИЕ РЕПРЕССИЙ

 

ОБНАДЕЖИВАЮЩЕЕ НАЧАЛО 1934 ГОДА

 

Наступление 1934 г. ознаменовалось отменой хлебных карточек и кажущимся укреплением курса рубля. На деньги теперь предоставлялась возможность приобрести кое-какие продукты и промтовары, которые в последние два года были только в Торгсинах. В связи с этим большие заработки, так называемые длинные рубли, стали иметь большое значение. Братья моей жены — Никита и Кирилл Урусовы, работавшие на изысканиях, зарабатывали намного больше меня, что позволяло им жить вполне сносно. Меня же такая кочевая жизнь в то время нисколько не прельщала.

После получения приличного гонорара за мою книгу наш бюджет некоторое время держался на нормальном уровне. Но очень скоро выяснилось, что все прожито и денег от месячных заработков нам явно не хватает. Случайные заработки за фотографии не решали денежной проблемы, и надо было искать более высоко оплачиваемую работу.

Один из моих приятелей по ВЭИ, физик Борис Александрович Садиков, перешел на работу в лабораторию метал-

 

лографии Московского института стали. Заведующий этой лабораторией доцент И.Л.Миркин выразил желание взять меня на работу старшим лаборантом с окладом, превышающим мой заработок в университете. Переход в институт стал меня прельщал еще и тем, что я мог поступить туда учиться на вечернее отделение. Не очень долго раздумывая, я покинул магнитную лабораторию Московского университета имени М.Н.Покровского и стал сотрудником Московского института стали имени И.В.Сталина. Рабочая обстановка здесь была тоже неплохая, коллектив сотрудников приятный и довольно интересная работа.

В лабораторию поступали с разных металлургических заводов образцы стали и чугуна для исследования и выдачи заключения о качестве. Требовалось изготовлять шлифы, а затем исследовать их под микроскопом и фотографировать. Результат исследования записывался на специальном бланке, который подписывали руководитель лаборатории и исполнитель. Бывали интересные образцы из стального проката: рельсы, двутавр, куски металлических изделий.

В январе проходил XVII съезд ВКП(б), на котором с «историческим» докладом выступил Сталин. Он сообщил о больших достижениях в области развития индустрии и ликвидации кулачества как класса, напомнил о необходимости быть бдительными в борьбе с происками «врагов народа». Эти изречения «вождя народов» всегда создавали неприятное впечатление у всех, кто помнил о недавних процессах и вывешивании объявлений об обнаруженных «врагах».

Еще во время моей работы в магнитной лаборатории Института физики МГУ в коридорах института появлялись листовки с надписями: «Кто Шубин?», «Кто Солдатов?», «Кто Симоненко?». Может быть, были и другие, но я их не помню. Читать эти листовки было крайне неприятно, а мне — в первую очередь. Отец мой, хотя и был врачом и всю жизнь прослужил на пользу своему народу, был по-

 

томственным дворянином и имел поместье в Тульской губернии, хоть и не такое уж большое, но все же имение.

А эти три потерпевших были аттестованы так: «Шубин — сын фабриканта, пробравшийся в университет и работавший в лаборатории академика С.И.Вавилова». Честь и хвала последнему, он не позволил уволить Шубина, защитил его, а потом взял с собой в Ленинград, куда был переведен директором Оптического института. Можно предполагать, что Шубина миновал «меч диктатуры пролетариата», хотя я в этом не уверен.

«Солдатов — сын кулака, скрывший свое происхождение и устроившийся рабочим в мастерские Физического института». Солдатов был отличным механиком, исполнителем точных приборов, работал под руководством одного из лучших экспериментаторов — профессора Яковлева.

«Симоненко — аспирант МГУ, после окончания университета работал в ВЭИ, будучи секретарем ячейки ВЛКСМ. Оказался сыном кулака».

Интереснее всего, что в Институте физики МГУ наиболее активной комсомолкой была некая Соймонова, часто разоблачавшая «примазавшихся» к университету, «не достойных» быть в его стенах. Я опасался, что она и меня может «разоблачить». Каково же было мое удивление, когда я, будучи в лагере Воркуты, узнал, что Соймонова сама тряслась, как бы ее не выгнали. Она была неразоблаченная дочь белогвардейца, сумевшая ловко себя замаскировать.

Дальнейшая судьба перечисленных выше трех «врагов» оказалась счастливой. Шубина, как я сказал, увез в Ленинград академик Вавилов. Солдатова как ценного механика отстоял профессор Яковлев, а Симоненко я встретил через год на том же месте в университете. Когда я его спросил, как ему удалось избавиться от наклеенного на него ярлыка «подкулачника» или чего-то вроде этого, он мне сказал: «Как видишь, все в порядке, это процесс обратимый».

 

Все эти трюки, или, как говорили, «штучки», были особенно модны в период разгрома деревни в 1932—1933 гг. Новый, 1934 г. принес видимое облегчение. В число студентов были приняты два сотрудника Института стали, происходившие явно из дворян: фамилия одного была Арбузов, второго — вовсе непотребная — Дитерихс¹. Оба они были талантливые ребята, круглые отличники.

Надо отметить, что в 1934 г. в речах Сталина проскальзывали мысли, что врагов советской власти необязательно нужно искать среди «бывших людей» или белогвардейцев, а, вполне вероятно, подобные враги могут оказаться и среди рабочего класса. Тому примеров немало: среди троцкистов было сколько угодно потомственных рабочих. Со мной на Воркуте была целая плеяда уральских рабочих, приговоренных к расстрелу в 1938 г.

А в нашей стране происходило одно чудо за другим. В Москве строился метрополитен, и товарищ Сталин провозгласил: «Пролетарской столице — лучший в мире метрополитен!». Он должен был быть пущен к семнадцатой годовщине Октября. Поэт Безыменский написал такое четверостишие:

То Метро, что ты готовишь,

Силой сталинской горя,

Пустит Лазарь Каганович

В день Седьмого ноября!

Но к 7 ноября метро не пустили. Открыли движение только 1 мая 1935 г., т.е. через полгода после намеченной даты. Но это не в счет, важно, что осуществили грандиозный проект.

 

Был намечен другой феномен. Крупнейшие архитекторы работали над проектами Дворца Советов на месте взорванного храма Христа Спасителя. Станцию метро у Кропоткинских ворот так и назвали, но потом переименовали в «Кропоткинскую». Дворец Советов оказался не под силу советской власти.

Знаменитая эпопея «челюскинцев» родила высшую награду — Герой Советского Союза. Первыми Героями стали летчики, спасавшие «челюскинцев». Так что было чем восторгаться в 1934 г., но только до 1 декабря - дня убийства Кирова.

«ПОСЛЕДНЯЯ ИНСТАНЦИЯ»

 

Наша квартирная тяжба заканчивалась. Председатель президиума Московского областного суда Смирнов не нашел повода для отмены решения суда о нашем выселении. Сосед Артемов вручил нам извещение, где была указана дата, не позднее которой нам надлежало освободить занимаемую комнату, а вместе с тем и темную конуру, в какой поселилась тетя Варя. Наш сын, уже научившийся говорить, называл ее баба Вава.

Моей жене на службе посоветовали подать заявление в ЦИК СССР на имя М.И.Калинина, что она и сделала. Ее вызвал один из референтов председателя ЦИК и обнадежил, сказав, что все должно решиться положительно. Между тем тетя Варя подала заявление на восстановление ее в избирательных правах, т.е. просила снять с нее ярлык «лишенки». В то время как на заявление моей жены долго не поступало никакого ответа, тетя Варя довольно скоро свой ответ получила с резолюцией: «Ходатайство отклонить», подписанной секретарем ЦИК А.Енукидзе. Казалось, защиты нам искать негде.

Учитывая сложность получения жилплощади в Москве, у меня возникла идея уехать куда-нибудь в провинциальный

 

город. Были шансы получить должность старшего техника в Уральском физико-техническом институте, расположенном в Свердловске. Вполне вероятным представлялось переехать и в другие большие города Днепропетровск, Новосибирск. Конечно, требовались связи, но это мне казалось нетрудной задачей. Плохо, конечно, что не было еще диплома, но зато налицо изданная книга и другие публикации, с помощью которых я мог бы аттестоваться как специалист в области металловедения.

Зарядившись такой идеей, я высказал ее своей жене, но она не одобрила мой план. Более того, она сочла совершенно неразумным сейчас уезжать из Москвы, где я уже закрепился как специалист и мог в перспективе получить высшее образование, хотя бы путем заочного обучения. Я не мог не согласиться с мнением Лёны, оно звучало вполне убедительно. Но что-то подспудное меня угнетало, и это неприятное чувство у меня еще более усилилось после получения повестки к помощнику Прокурора СССР Нелидову. Повестка пришла на имя жены, как и следовало ожидать, поскольку заявление подавала она, но Лёна просила меня пойти с ней вместе. И мы пошли.

Я уже не помню, о чем спрашивал нас Нелидов, но мне казалось, что он считает наше дело проигранным. Тем не менее, он выписал справку такого содержания (кому она была адресована, не помню): «Решение Московского областного суда о выселении семьи Раевских Прокуратурой Союза приостановлено», — и подписал ее.

Получив эту, теперь уже последнюю, справку о приостановлении решения суда, мы отправились домой, явно неудовлетворенные, в особенности я. Моя жена еще надеялась одержать победу над Артемовым.

В это лето мой шурин Никита Урусов предложил мне два месяца моего отпуска использовать для работы на изысканиях по Волге, выполняя обязанности фотолаборанта при фотограмметрической съемке. Никита ехал в качестве на-

 

чальника отряда, с ним два техника-фотограмметриста. Один из них впоследствии мой большой друг Женя Смирнов — поэт и охотник. Предложение Никиты было очень заманчивым, и я его принял. С деньгами у нас было туго, а в Москве начали появляться коммерческие магазины, где можно было кое-что купить. Мы не предполагали снимать дачу в этом году из-за отсутствия средств. Но мама и сестра Катя взяли все расходы на себя и арендовали дачу в знакомой деревне Власовке. В доме напротив нас поселилась семья Марии Петровны Введенской.

ПОЕЗДКА НА ВОЛГУ

 

В 1934 г., а может быть, и раньше, у безумцев-гидротехников родилась идея зарегулировать сток Волги. В первом варианте предполагалось проектирование плотин в Саратове и в Камышине. Для рекогносцировочного обследования берегов великой русской реки в ее нижнем течении выехал фотограмметрический отряд, куда меня взял мой шурин.

Выехали мы в середине мая, сначала в Саратов, затем должны были двинуться вниз на катере до Камышина. На красавице-Волге в это время было половодье, ширина ее у Саратова достигала нескольких километров.

Я в то время не мог предполагать, что через четырнадцать лет снова вернусь на Волгу и буду связан с нею в течение следующих десяти лет. Тогда — в 1934 г. — величие этой реки меня поразило. Любопытно было все: красивый город Саратов, никогда не виданные мною большие пароходы, обилие рыбы, сами волжане, работавшие в нашем отряде, и немцы Поволжья, разговаривающие на знакомом мне только в детстве языке и одновременно свободно ругающиеся на чисто русском, площадном жаргоне.

Все это еще оставалось на Волге-матушке реке, хотя время было тяжелое. На пристанях толпы голодных крестья-

 

нок с детьми просили милостыню. Я дал довольно крупную купюру одной женщине с двумя детьми, на которую она могла купить еду, чтобы накормить хоть один раз своих детей. Женя Смирнов подал другой женщине. Он сказал мне, что в прошлом году на той же пристани было еще больше голодных с детьми, которые подбирали арбузные корки. Я этого не видел, так как арбузы еще не поспели, но представил себе эту ужасную картину. И вдруг одна уже не молодая «интеллигентка», увидав, что мы дали деньги женщинам, недовольно, нравоучительным тоном произнесла:

— Зачем вы подаете милостыню? Эти люди — враги советской власти, они не хотят работать в колхозах и предпочитают побираться, а вы их развращаете!

Возражать такой особе было с нашей стороны нелепо, и мы решили удалиться. Я подумал, что у этой глупой женщины, вероятно, никогда не было детей. И тут же я вспомнил свого сына. Сердце сжалось у меня, мне хотелось еще дать денег женщине с двумя детьми. Один из них напоминал моего сына, но я отдал последнюю купюру, у Жени тоже денег не было, и мы ушли с пристани.

ТЕМНЫЕ СИЛЫ ПОБЕДИЛИ

 

В середине июля я возвратился из Камышина в Москву, ничего не зная об усилении активности Артемова, упорно добивающегося победы над нами. Это не составляло для него большого труда, несмотря на наше сопротивление, потому что закон был на его стороне. В самом деле: хозяин квартиры Геннадий Викторович Калачов находился в ссылке, его жена — «лишенка», а мы всего лишь родственники и вдобавок из «бывших». Его, Артемова, «законное право» отобрать у Варвары Дмитриевны собственную квартиру и выселить ее вместе с нами куда угодно.

 

Жена моя еще находилась в отпуске на юге, когда ей пришла повестка освободить квартиру. Я был на даче с матерью и сыном. Это неприятное известие привезла нам моя теща Евдокия Евгеньевна. Стало ясно, что борьба окончена.

Через несколько дней приехала моя жена и обнаружила, что у входной двери в квартиру заменены замки. На ее стук дверь открыла жена Артемова, ничего ей не сказавшая. Кстати, она была женщина приличная, и ей, вероятно, была неприятна вся эта возня с квартирой. Но слишком уж велик был соблазн получить ни с того, ни с сего отдельную двухкомнатную квартиру.

Лёна подала вторичное заявление в Президиум ЦИК с просьбой выделить ей одну комнату в любом районе города, так как ее выселяют с семьей в десятидневный срок. Через несколько дней ей выдали ордер на комнату семнадцать квадратных метров на первом этаже дома № 25 по Большой Садовой улице. Мы незамедлительно туда направились. Комнату прежде занимал сотрудник ВЦИК, получивший отдельную квартиру. Мы были очень довольны, познакомились с соседями — вполне приятными людьми, занимавшими остальные три комнаты. Наняли маляра для побелки стен и потолка, вымыли и начистили паркет, и дело стало только за перевозкой вещей. В это время ломовых извозчиков уже не было, грузовых такси еще не было — словом, любой переезд представлял проблему. Жене пришлось обратиться с этой просьбой в местком, и ей выделили грузовую машину.

Все произошло как-то внезапно. Я был на даче, ей взялись помочь какой-то парень из школьных товарищей и шофер машины. Когда они подъехали к дому в Кропоткинском переулке, в квартире никого не оказалось. Ключей у жены не было, так как Артемов поменял замки. Что же делать? Шофер заявил, что ему нужно вернуться в гараж без опозданий. Тогда парень, взявшийся помочь моей же-

 

не, без стеснения налег на дверь с такой силой, что сорвал замки. Все вошли в квартиру и начали вытаскивать вещи, а их было порядочно. Тетушка Варвара Дмитриевна в это лето уехала к мужу в Вологду. Ее небольшие пожитки моей жене пришлось прихватить с собой. Почти все было погружено, как вдруг появился Артемов с криком, бранью и угрозами, что подаст в суд за взлом квартиры. Парень, взломавший дверь, и шофер ответили ему соответствующим образом, и Артемову пришлось покориться. Как-никак он одержал победу, а уж замки можно исправить.

Лёна приехала на дачу, сообщив подробности переезда. В тот же вечер мы начали обустраивать свое новое жилье. Как мало человеку нужно, когда он находится в беде! В результате мы были удовлетворены тем, что квартирный вопрос у нас разрешился. Комната наша была меньше прежней, окна выходили во двор, солнце в них никогда не заглядывало, но мы все равно были счастливы.

УБИЙСТВО КИРОВА

 

В конце ноября мы с Лёной были в двух наших любимых театрах, Большом и Художественном. В Большом мы слушали оперу «Сказание о граде Китеже», в Художественном смотрели «Дни Турбиных». Оба эти спектакля до сих пор остались у меня в памяти. Оркестром дирижировал Н.С.Голованов — лучший дирижер того времени. Рядом с нами сидела чета старорежимных рабочих: благообразного вида пожилой мужчина и его жена из ткачих. Они слушали оперу с упоением, и было видно, что оба музыкальны. Во время действия мужчина, выражая свой восторг, шепнул мне на ухо: «Какая же божественная музыка!»

Спектакль «Дни Турбиных» часто давался с заменой основных исполнителей главных ролей: например, Алексея Турбина вместо Н.П.Хмелева играл И.Я.Судаков, Елену вме-

 

сто В.С.Соколовой играли А.К.Тарасова или О.А.Андровская. Но, к нашему удивлению, в этот день играл весь основной состав с большим подъемом. Только через несколько дней мы узнали, что этот спектакль смотрел С.М.Киров, выразивший восхищение игрой артистов и всем спектаклем.

В день рождения моего сына, 2 декабря, я поехал по поручению своего руководителя в Московский авиационный институт (МАИ) и из окна трамвая увидел на одном из зданий на Ленинградском проспекте большой портрет С.М.Кирова в траурной рамке. Когда я приехал в институт, там все обсуждали трагическое событие — убийство Кирова. На первой странице всех газет крупными буквами было напечатано, что 1 декабря в Ленинграде рукой врага рабочего класса убит секретарь Ленинградского обкома ВКП(б), член Политбюро ВКП(б) С.М.Киров. Рядом в короткой заметке сообщалось, что предварительным следствием установлено: злодеем-убийцей товарища Кирова был Николаев Леонид Васильевич, бывший служащий Ленинградского РКИ. Потом шло объявление о снятии с работы и предании суду начальника НКВД по Ленинградской области Медведя и его заместителя Фомина и о временном возложении обязанностей начальника НКВД по Ленинградской области на товарища Агранова (заместителя Ягоды). Появился зловещий закон от 1 декабря 1934 г., по которому в дальнейшем были расстреляны и осуждены на разные сроки сотни тысяч людей.

В газетах писали о привлечении к уголовной ответственности «белогвардейцев», якобы сомкнувшихся с троцкистами. Когда я спросил тестя Юрия Дмитриевича, о каких белогвардейцах может идти речь, он ответил, что отнюдь не о таких, как наш сосед. Бывший белогвардеец в состоянии самостоятельно дойти только до туалета, а не совершать террористические акты. Под «белогвардейцами», сказал мой тесть, надо подразумевать коммунистов, не сочувствующих Сталину.

 

Через короткое время в народе возник анекдот: «Какая разница между тайгой и НКВД? В тайге медведь ест ягоды, а в НКВД Ягода съел Медведя».

Еще не все осознали, какие последствия повлечет за собой убийство Кирова. Некоторые наивные люди считали, что все ограничится лицами, привлеченными к ответственности и суду, списки которых были опубликованы в первые же дни после убийства. Однако я так не думал и тем более моя жена, почувствовавшая изменение атмосферы после 1 декабря в правительстве, около которого она работала. Смельчаки-обыватели передавали наивные сплетни о якобы имевшей место ссоре Николаева с Кировым и убийстве на личной почве, отрицая всякую политическую подоплеку в осуществлении этой акции. Говорили, судачили кто как. Но реабилитированные троцкисты и зиновьевцы, покаявшиеся коммунисты сразу почувствовали тревогу за свою судьбу. Они-то хорошо понимали, о каких «белогвардейцах» упоминается в сводках НКВД. Не менее обеспокоены были и работники аппарата ЦИК в Кремле. Однако отступать было некуда, обреченные люди стояли на краю пропасти.

Весь декабрь прошел у нас в ожидании надвигавшегося несчастья. Не радовала теперь и собственная комната, избавившая нас от трехгодичной квартирной тяжбы. Тоскливо тянулись последние дни и ночи. Только няня нашего сына была равнодушна ко всему, что происходило вне дома. И сынишка, всегда жизнерадостный, ласковый, отвлекал нас от горьких раздумий.

Мои прежние мечты уехать куда-нибудь из Москвы на изыскания, начать новую жизнь стали бессмысленными, мы чувствовали себя как птицы в клетке. И если у меня могли возникать сомнения по поводу собственной судьбы, то у моей жены их не было. Она мужественно ожидала своей участи.