- 495 -

Глава 22

ВОРКУТО-ПЕЧОРСКИЙ ЛАГЕРЬ

 

НАЧАЛО ЗЭКОВСКОЙ ЖИЗНИ

 

Появился работник УРЧа, принявший документ о нашем прибытии, после чего наш «начальник бравый» вместе с конвоем удалились. Тут вошел пожилой энкавэдэшник, любезно поздоровался с Вольпиным. Это был некто Калитин, помощник начальника КВЧ (культурно-воспитательная часть лагеря). Вольпин сообщил ему о Прохорове, Головском и Апушкине, которые могли бы быть полезными для КВЧ и, в частности, для оформления клуба. Калитин выразил полное удовлетворение.

Нас отвели в барак, заполненный разношерстными зэками, в основном политическими. Староста разместил нас в двух свободных вагонках1, заметив, что больше свободных мест нет. В бараке размещались шахтеры.

Они, выполнявшие норму добычи угля, получали 1,3 кг черного хлеба и весь его не съедали. Поэтому нам сразу

 


1 Вагонки — щиты из досок, сбитые в два этажа, образующие четыре полки, на которых можно было лежать, напоминающие места в плацкартном вагоне. (СР.)

- 496 -

предложили хлеба, и мы устроились ужинать, доедая остатки московских передач. Зэки, уходившие на ночную смену, предложили занимать недостающие нам места для ночлега. Но мы уже имели опыт спать вдвоем на одной койке, поэтому любезные предложения не использовали. Легли спать. Обстановка неуютная, душно, воздуха не хватало. Вместе с табачным дымом разносился запах от полутораста тел. Но усталость взяла свое, я заснул до подъема в шесть часов утра.

Когда проснулся, увидел Макария Прохорова, сидящего на скамье у стола. Он не спал всю ночь из-за нехватки кислорода. Выходил на улицу, возвращался, но заснуть не мог. После завтрака к нам вошел нарядчик, распределил всех на работу. Старика Дьячкова направили в котельную, Апушкина, скульптора Прохорова и архитектора Головского — в КВЧ по просьбе Вольпина, а нас пятерых — в шахту, по два человека в разные бригады, Долгова — на-гора откатчиком. Я оказался в бригаде с Мухановым.

Перед входом в шахту десятник выдал нам по горящей шахтерке (лампа Вольфа). В забое мне вручили так называемую желонку (некоторое подобие кирки) и поставили на выработку, называемую «печь». Десятник меня спросил: «Сколько дали?» Я ответил: «Пятъ». «Ну, так детский срок!» — сказал он. Квалифицировались сроки заключения так: три года — выигрыш, пять лет — ничья, десять — проигрыш. Этак было в тридцать пятом, а в тридцать седьмом добавились еще пятнадцать и даже двадцать пять лет, а потом «вышка», ВМН (высшая мера наказания).

Я, по словам десятника, справился с работой желонкой, а вот Муханов, которого поставили тоже в забой, в лаву, почувствовал себя плохо. Ему из-за высокого роста было очень неловко бить желонкой. Он подошел ко мне в середине смены и сказал:

— Сергей, вот где уже точно кривая дошла до нуля!

Я подтвердил его заключение.

 

- 497 -

ВОРКУТИНСКИЙ ЛАГЕРЬ В 1935 ГОДУ

 

Что собой представляла Воркута ко времени нашего прибытия в сентябре 1935 г.?

В Ненецком национальном округе Болыиеземельской тундры, на территории теперешней Республики Коми, в начале тридцатых годов был создан зловещий лагерь. Суровые климатические условия, отдаленность от культурных центров России, крайне трудная и несовершенная связь с ними оптимально отвечали требованиям НКВД для поселения здесь многих тысяч заключенных. В административном отношении лагерь Воркута считался подразделением или частью обширного Ухто-Печорского лагеря с центром в поселке Чибью, откуда мы начали второй этап пути по реке Ижме, который возглавлял старший майор госбезопасности Мороз, мужчина лет сорока, коренастый, с выражением лица, не предвещавшим ничего доброго. От Чибью шла сеть лагерных подразделений, распространявшихся в северо-восточном направлении (Воркута) почти на семьсот километров (это по воздуху или по современной железной дороге), а в северном и северо-западном — на пятьсот и триста километров. В то время в этом регионе не было железных дорог, сообщение между лагерными точками осуществлялось в основном речным транспортом, в экстренных случаях — самолетами, зимой — на оленях, на короткие расстояния — лошадьми.

Лагерное подразделение Воркута, в свою очередь, разделялось на две основные части: Усть-Воркута с пристанью на реке Усе и Воркута-Рудник. Между этими двумя точками были промежуточные небольшие командировки, среди которых — впоследствии «прославившийся» кошмарами «Кирпичный завод», или просто «Кирпичный». Не доезжая пяти километров до рудника, была довольно большая командировка, называвшаяся «Пятый околоток». Здесь находились первая перевалочная база угля, паровозное депо, позднее —

 

- 498 -

аэродром и метеорологический пункт Воркутинской мерзлотной станции. Была еще одна резервная командировка — Лёк-Воркута.

По моим собственным представлениям, к моменту нашего поступления в лагерь на Воркутинском участке Ухто-Печорских лагерей было сосредоточено около десяти тысяч заключенных, добрая половина которых размещалась на руднике.

Начальником Воркутинского лагеря до конца 1935 г. был бывший командарм К.А.Авксентьевский — участник боев за Перекоп, разжалованный в чинах, но не по политическим мотивам, а, как говорили тогда, за невоздержанность в принятии спиртного. Он носил энкавэдэшную форму с красными петлицами, но без всяких знаков различия. Будучи идейным большевиком, но не жестоким, а, скорее, филантропом, он не вписывался в лагерный быт, искал справедливости, проявлял чуткость к заключенным. Все эти качества бывшего командарма, конечно, не отвечали требованиям лагерного порядка, и обитатели рудника не сомневались, что Авксентьевскому здесь долго не жить. Все производственные подразделения лагеря в это время возглавлялись заключенными.

Так, главным инженером рудника был Иван Федорович Сидоркин, имевший срок десять лет по статье 58 п.7 (вредительство) , главным механиком — Василий Алексеевич Гусев, основной обвиняемый по известному сфабрикованному делу «Метро-Виккерс». Гусеву была вынесена высшая мера с заменой на десять лет режимного лагеря. Было на руднике много квалифицированных инженеров, проектировщиков, экономистов и других всевозможных специалистов. Из вольнонаемных производственников я помню только одного Александра Евдокимовича Некрасова, со сроком заключения шесть лет по «Шахтинскому делу». Все же вольнонаемные энкавэдэшники «паслись» на административных местах (УРЧ, КВЧ, Третья часть,

 

- 499 -

ВОХР1). Начальником УРЧ был некто Поляк, КВЧ - Галкин, Третью часть возглавлял сержант государственной безопасности Жаринов, начальника военизированной охраны не помню, но таковой существовал. Все эти «вольняшки» довольно скоро были переведены неизвестно куда и заменены новыми. Та же участь постигла и начальников из зэков, но некоторые из них продержались долго с заменой «чинов»: вместо «главного» — «старший» или вместо начальника — технорук.

В производственных подразделениях, которые в дальнейшем будут называться «колоннами», рабочая сила объединялась в «коллективы» и «артели». Первые состояли целиком из «бытовиков»: хищения, преступления по должности, просто уголовники и др. В артели объединялись в основном политические — статья 58. Немного добавлялось сюда уголовников. Коллективы и артели размещались в разных бараках. Позднее, в конце 1936 г., это разделение на коллективы и артели устранили, так как подавляющее большинство зэков на Воркуте были политические. Бараки прикреплялись к колоннам. Таким образом, дополнительной обязанностью начальников колонн стало обеспечение своих рабочих «жилплощадью».

Необходимо остановиться на деятельности КВЧ в лагере. Само название этого подразделения — культурно-воспитательная часть — достаточно ясно определяет его функции. Сюда привлекались бывшие артисты, музыканты, художники и прочая «гнилая интеллигенция». Но, кроме этих «бездельников», в штате КВЧ были еще «воспитатели». Это личности особого класса, с особыми качествами, определяющими их преданность партии и правительству. Имея бытовую статью (хищение, мошенничество и т.п.), они, хотя и заключенные, четко определяли, какое рассто-

 

- 500 -

яние должно соблюдаться между ними и «врагами народа», пытавшимися поднять руку на вождей партии. Поэтому особой грамотности им не требовалось. В задачу их входило направить на путь истинный тех из «врагов», которые так или иначе осознали свою ошибку в содеянном и потому смогут еще приносить пользу родине.

КОТЛОВАН ЦЭС

 

Прошло три или четыре дня нашей жизни в лагере. Потихоньку привыкаем к добыче угля. Но в жизни зэков должны быть неожиданности, хотя нас теперь ничто не удивляет. В какой-то день приходит в барак нарядчик из УРЧа. Сообщает нашей группе из пяти человек о переводе всех на рытье котлована под здание новой, так называемой Центральной электростанции (ЦЭС).

Нарядчик повел нас вниз под гору, в самый первый барак на бровке возвышающегося берега реки Воркуты. Здесь расквартирована артель «За освоение Севера». Староста — Александр Никонович Белоусов, приятного вида молодой мужчина с бытовой статьей «семь восьмых», по которой ему за «незаконное» присвоение пяти килограммов зерна присудили десять лет лагерей. У Белоусова в бараке лишь одна вагонка оказалась свободной. Пришлось нам вдвоем с Долговым занять одно место.

Подошел десятник Михаил Захарович Мешалкин, человек лет сорока, вежливый, отрекомендовавшийся старшим электромонтером. Тут же целая группа молодых ребят-электриков и два солидных инженера, строителей-проектировщиков. Один из них — Оскар Оскарович Пилацкий, остзейский немец, весьма интеллигентного вида — очень мне понравился.

Все жители барака работали в котловане строящейся станции. Руководили два десятника: пожилой, лет пятиде-

 

- 501 -

сяти, Зверяев и Мешалкин. Котлован готовился под фундамент пока одного агрегата (локомобиль и генератор). После окончания земляных работ предстояло возведение фундаментов, а затем монтаж оборудования. Ток от новой ЦЭС должен быть пущен до 1 января 1936 г. Была середина сентября, через месяц зима. Но таков приказ начальника Ухто-Печорских лагерей товарища Мороза, его на днях ожидают в Воркуте. Всем понятно, что приказ должен быть выполнен.

Наутро добрая половина барака была у котлована. У кого лом и лопата, у кого кирка, многие с тачками — работа кипит. Появляется главный механик рудника В.А.Гусев, с ним инженер-электрик Иоффе (лицо — черт знает какое знакомое, где же я его видел?). Мы с Мухановым рядом бьем вечную мерзлоту. Подходят Гусев и Иоффе, первый спрашивает:

— Кто из вас инженер-строитель?

Муханов встает:

— Я строитель!

Гусев указывает на лежащую возле котлована тридцатиметровую трубу диаметром около метра.

— Вы смогли бы эту трубу поставить на фундамент?

— Отчего же нет? — улыбаясь, отвечал Муханов. — Конечно, смогу!

Главный механик тоже улыбнулся и про себя подумал: «Знаем мы таких свистунов в лагере, лишь бы от общих работ отделаться». А вслух продолжил:

— А как вы намерены это осуществить?

Муханов вынул из нагрудного кармана логарифмическую линейку и, глядя на трубу, а потом на линейку, через несколько минут спросил:

— Можно ли здесь добыть бревна для изготовления стрелы?

— Дерево есть.

— Тогда можно хоть сейчас приступить к проектированию.

 

- 502 -

И тут же грамотным инженерным языком стал объяснять Гусеву все, что требуется для установки трубы.

— Тогда вот что, — сказал тот. — Сдайте инструмент на склад и приходите в контору, объясните подробно, что вам требуется в помощь.

Муханов торжествовал: он снова на инженерной работе! Здесь уж его не сбить с толку. Хоть и не диво трубу ставить, но все же лучше, чем землю копать, а я между тем подошел к Иоффе и спросил:

— Извините, вы не работали в ВЭИ?

— Работал. Ваше лицо мне кажется знакомым.

— Да, и я вас помню, я работал в группе Займовского в отделе материаловедения, а вы, если не ошибаюсь, в отделе высоких напряжений.

Иоффе взмахнул руками:

— Кого не встретишь в лагере! Вам сколько дали?

— Пять.

— Скажите спасибо, у меня десятка. Заходите ко мне, я живу на электростанции около мастерской, потолкуем.

Долгов с тачкой подошел ко мне:

— Я смотрю, у тебя блат нашелся, начальник знакомый.

Я же сказал, что это мало повлияет на мою судьбу, долбить землю все равно придется.

Утром объявили, что придет врач для обследования. Явилось зэков из других бараков до пятидесяти душ. Врач лет пятидесяти, интеллигентный, в очках, по фамилии Пажиков, вооружившись фонендоскопом, начал обследование. Образовалась очередь раздетых по пояс зэков, подошел и я.

— Фамилия?

— Раевский!

— Врачей в семье не было?

— Отец врач, хирург.

— Ясно, — многозначительно говорит Пажиков. — На что жалуетесь? — он прикладывает фонендоскоп.

 

- 503 -

— У меня порок сердца.

Пажиков бросает фонендоскоп, делает запись.

— У вас не порок, а невроз сердца, — тоже с намеком замечает доктор. — Следующий!

На другой день староста сообщает, что мне назначено больничное питание. Это — дополнительная порция жиров и сахара. Спасибо доктору Пажикову, со старорусской артельностью помогшему сыну врача!

Через несколько дней, увидев Муханова, я сказал ему, что наша кривая пошла вверх, но он больше не хотел возвращаться к ней и сказал, что кривая эта — не что иное, как синусоида: неизвестно, что будет завтра.

Котлован под фундаменты подготовлялся быстрее, чем можно было ожидать. Муханов создал уже маленькое проектное бюро, куда вошли, кроме него, два инженера. Один из них — Пилацкий с запасом хаммеровских карандашей. Поставили большую палатку для подготовки бетона под фундаменты. Я впервые столкнулся с таким простым изготовлением бетона вручную.

Установка трубы под руководством Муханова прошла успешно. Гусев понял, какую щуку ему удалось выловить в лагерном омуте. Кроме Муханова и Иоффе, был еще у Гусева в помощниках опытный инженер-электрик Евгений Иванович Васильев, впоследствии мой ближайший товарищ, с которым я много лет спустя снова встретился на воле.

После окончания земляных и бетонных работ я попал в группу электромонтажников. Руководил всеми работами Мешалкин под наблюдением Васильева и Иоффе.

Как-то раз я спросил Васильева про качество трансформаторного масла. Он удивился такому вопросу. Я рассказал, что мне пришлось семь лет работать во Всесоюзном электротехническом институте в отделе материаловедения, которым руководил Флоренский. Там мне приходилось принимать участие в испытании трансформаторных масел, в частности, на пробойное напряжение. Я помнил даже

 

- 504 -

нормы, установленные Главэлектро. Меня тут же прикрепили к этому делу. Поставили маленькую палатку, где я разместил нужное оборудование и стал проводить опыты. Многие пробы оказались не удовлетворяющими требованиям. Тогда была организована сушка масла.

После окончания бетонных работ число работающих на строительстве ЦЭС сократилось. Все работы шли внутри помещения. Окончательно установилась зима с сильными морозами, а иногда с пургой, задувающей снег в самые мелкие щели.

Пока мы трудились над сооружением ЦЭС, наши товарищи по этапу получили работу, отвечающую их желанию. Макарий Амвросиевич Прохоров и еще два художника расписывали клеевой краской картины в построенном клубе, открытие которого тоже намечалось к 1 января 1936 г. Архитектор Головский был взят в проектный отдел рудника, а писателя Апушкина перевели на участок Усть-Воркуты для работы в клубе.

Монтажные работы на электростанции шли в усиленном темпе. Нам давали в день по килограмму хлеба и повышенное питание. Зато 31 декабря в моих руках зажглась первая лампа от новой ЦЭС. Приказ гражданина Мороза зэки Воркуты выполнили в назначенный срок.

ВОРКУТИНСКИЙ КЛУБ

 

В один из выходных дней мы с Мухановым пошли в клуб, где в это время работали художники М.Д.Вольпин, М.А.Прохоров и еще один по фамилии Мужик. Там собралось много народу из зэков, мы познакомились. Выделялась приятная молодая пара: архитектор Приставка и обаятельная молодая девушка полька Вероника Крушельницкая, которую все звали просто Вера.

Среди двух категорий людей, находящихся в лагере и называемых сокращенно в/н (вольнонаемный) и з/к (зэк, за-

 

- 505 -

ключенный), на Воркуте (вероятно, и в других лагерях тоже) в 1935 и 1936 гг. существовала еще промежуточная категория — к/н (колонизированный). Это тоже заключенные, и преимущественно с большими сроками, но занимавшие особое положение как нужные лагерю люди, уже зарекомендовавшие себя работой и поведением. Среди них большей частью были зэки с бытовыми статьями, но встречались и с 58-й. В 1935 г. колонизированными были главный инженер рудника И.Ф.Сидоркин и архитектор Захар Приставка. Сидоркин жил в отдельной комнате с женой и дочкой дошкольного возраста. Приставка предполагал соединить свою судьбу с Верочкой Крушельницкой, что и осуществилось весной 1936 г.

М.Д.Вольпин, узнав, что я тоскую по Художественному театру, познакомил меня с Алексеем Михайловичем Киселевым, мужем актрисы московского Нового театра Натальи Сергеевны Цветковой, который предложил мне участвовать в спектакле, намечаемом сыграть на открытии клуба. Подошел Приставка с вопросом, могу ли я посоветовать, как лучше установить колосники на сцене. Я ответил, что хотя меня и считали завсегдатаем МХАТа, но такие детали сцены мне неизвестны.

Потом создалась первая труппа. Распределили роли. Киселев стал режиссером, хотя к театру имел отношение только благодаря жене. Но что делать? Я тоже не актер, но все, кто был на репетициях, нашли мой дебют достойным похвалы. Ставили какую-то глупую комедию, по замыслу — нечто вроде «Квадратуры круга» Катаева, а вообще-то пьеса бездарная, не помню ее названия. Две женские роли исполняли Вера Крушельницкая и молодая жена работника КВЧ Калитина. Работала она, как ни странно, цензором, т.е. занималась перлюстрацией писем и проверкой посылок, поступающих на имя зэков. Я пишу «как ни странно» потому, что эта молодая женщина была вполне порядочной, приветливой, хорошо относилась ко всем нам. По хо-

 

- 506 -

ду действия у меня с ней была сцена, подобная сцене Шервинского с Еленой Тальберг в «Днях Турбиных» Булгакова. Я ей подробно рассказывал про этот незабвенный спектакль, шедевр Художественного театра.

Подошел 1936 г. Открыли клуб, сыграли спектакль на невысоком уровне, но в общем неплохо. Вскоре созданная труппа усилилась, появились два профессиональных артиста. Киселев устранился от режиссуры, деятельное участие в драмкружке принял Оскар Оскарович Пилацкий. Он был женат на дочери когда-то знаменитого баритона Павла Хохлова. Воркутинский клуб в 1936 г. был местом, где заключенные из интеллигентов находили для себя отдушину от лагерных будней. Основным стержнем был драмкружок, но приходили и любители поиграть на рояле или просто побеседовать о театре, живописи, музыке. Два крупных портрета Ягоды и Бермана, выполненные М.Д.Вольпиным, украшали зрительный зал.

Помню два спектакля, сыгранные в 1936 г. Один из них — «Дорога цветов» В.Катаева. Пьеса эта была когда-то поставлена Вахтанговским театром. Потеха начиналась с репетиции. Заглавная мужская роль была поручена Игорю Александровичу Ситникову (бывшему военному летчику-истребителю), женская — Вере Крушельницкой, которая играла превосходно. У Ситникова образ не вырисовывался, играл он вяло и раздражал режиссера Алферова (в прошлом актера одного из московских театров). Репетировалась сцена встречи героя со своей возлюбленной. Высокий Ситников стоял, не зная куда девать руки. Возлюбленная — Вера — вбегает и бросается ему на шею. Бедный летчик беспомощно замахал руками и, не удержавшись на ногах, повалился на спину. Алферов снял Ситникова и взял роль себе. Спектакль понравился только одному ценителю театрального искусства — начальнику Третьей части А.Т.Ускову, что пока нас вполне устраивало.

 

- 507 -

В другом спектакле по малоизвестной пьесе Ромазанова героя арестовывает полиция, сажает в тюрьму, и он через две недели возвращается домой, утомленный заточением. На сцене беседуют жена заключенного и ее подруга. Она говорит: «Что-то твой Федор чуть живой». Жена отвечает: «А что ты думаешь — легко в тюрьме-то две недели отсидеть!» В зале раздался гомерический хохот, особенно сильный — из задних рядов, где сидели уголовники.

Начальству спектакль не понравился. Режиссеру было сделано замечание: пьесы подбирать более удачные и согласовывать постановки.

Отдаю справедливость, воркутинский клуб сыграл существенную роль в облегчении нашей участи. В течение 1936-го и первой половины 1937 г. драмкружок поставил около десяти спектаклей, среди которых «Любовь Яровая» Тренева и «Бойцы» Ромашова. Первая пьеса была поставлена на «хорошо». В ней участвовали Крушельницкая (Панова), Калитина (Яровая) и Грудзинский — в прошлом офицер русской армии. Второй спектакль был менее удачным, но вполне удовлетворительным.

Вероника Крушельницкая и Захар Приставка в конце 1936 г. были спецконвоем отправлены в неизвестность. Вероника Эммануиловна находилась на последнем месяце ожидания ребенка. Молодая чета попала в большую группу лагерников, сосредоточенных в Чибью и приговоренных к высшей мере наказания. Перед расстрелом Верочка родила мальчика. За ним приехали ее родители, которых потом отправили в ссылку в село Муромцево Омской области1.

Мы так и не узнали, чем была вызвана жестокая расправа с молодыми супругами, вероятно, не успевшими еще

 


1 В 1937 г. мою мать и сестру тоже выслали в Сибирь в с. Муромцево, где они встретились с родителями и годовалым сыном Веры Крушельницкой. (С.Р.)

- 508 -

прочувствовать дарованную им временную свободу. В быту они не общались с главными в то время «преступниками», называемыми «троцкистами», были активными «общественниками», числились на хорошем счету у лагерного начальства. Даже в 1937—1938 гг., когда на глазах у нас производили массовые расстрелы, мы бы все равно недоумевали по поводу такой акции. Эта гибель была для меня, пожалуй, самым тяжелым впечатлением из всего, что пришлось увидеть в годы неволи.

ЦЭС И НАСОСНАЯ СТАНЦИЯ

 

Окончание монтажа и подача энергии от новой ЦЭС не означали, что работа завершена. Самое главное для лагерного начальства было отрапортовать, что до нового, 1936 г. станция пущена. Предстояло еще много доделок, но роли были уже распределены: заведующий электростанцией — Васильев, его заместитель — Муханов, инженер по сетям — Иоффе, старший мастер-электрик — Мешалкин; при станции — группа электромонтеров около двенадцати человек, в число которых попал и я.

Одним из главных подсобных сооружений новой ЦЭС была насосная станция, оборудованная в специально построенном здании на берегу Воркуты. Здание насосной имело два яруса. В нижнем размещались центробежные насосы, подающие воду для питания локомобиля ЦЭС и верхней котельной. Во втором ярусе были четыре комнаты для жилья руководящих работников электростанции: Гусева, Васильева, Муханова, Иоффе и заведующего мехцехом Мальцева.

Насосная станция с ее обитателями была для меня самым приятным местом, куда можно было приходить в любое время и где встречали милые люди. Жители насосной делились со мною, чем могли. В тяжелые дни 1937—1938 гг.

 

- 509 -

здесь можно было вести задушевные беседы, а при хорошем настроении разыграть пульку в преферанс и даже выпить несколько глотков денатурата, называвшегося «коньяк три косточки».

Оперативники из Третьего отдела не могли не подозревать, что в насосной могут собираться «подозрительные» зэки, как, например, троцкисты, но оснований для таких подозрений было недостаточно. Ведь само лагерное начальство определило их поселение здесь. В случае необходимости любой из них мог быть вызван по телефону и прибыть на ЦЭС через три—пять минут. А телефон в насосной то и дело звонил: спрашивают, вызывают, дают указание и проч., и проч. Таким образом, все эти пять зэков должны были быть сосредоточены в сердце рудника ЦЭС.

В наиболее «либеральное» время 1936 г. приходить ночевать в барак можно было в любое время. Тем более что мы, электромонтеры, работали в три смены. Можно было за полночь засидеться в насосной, разыгрывая пульку. Если кто из лагерного начальства вздумывал проверить, всегда успевали спрятать карты и разойтись по комнатам. И сколько ни старались энкавэдэшники нас засечь, ничего не удавалось. Я любил еще заходить в мехмастерскую, где в крошечной каморке жил Пилацкий, ранее работавший на ЦЭС проектировщиком, а теперь — сменным мастером в мастерской. Он однажды сочинил очень забавный скетч, который мы с ним даже принялись репетировать, но его в клубе к постановке не приняли.

До пуска центральной электростанции электроэнергию на руднике вырабатывали две старые паровые машины, демонтированные с допотопных судов. Пар к ним подавался из верхней котельной, находившейся в центре поселка. Машины с помощью ременных передач крутили два генератора, подававших ток в мехмастерскую и на освещение поселка. Мы дежурили здесь у распределительного щита, наблюдая одновременно за работой машин. В ночные дежурства

 

- 510 -

я из своего барака заходил на насосную попить чаю и что-нибудь съесть, потом шел на смену. Так спокойно начался у нас новый, 1936 г. Я вошел в форму и в общем был удовлетворен своей судьбой.

ЛАГЕРНОЕ НАЧАЛЬСТВО

 

С начала года стало известно, что бывший командарм Авксентьевский откомандировывается из Воркутинского рудника и на его место назначается В.А.Барабанов, сумевший себя зарекомендовать энергичным организатором, а для зэков — справедливым чекистом.

Ходили слухи о дальнейшем развитии рудника, превращении его в большой город с множеством шахт, в перспективе — в «Заполярный Донбасс». Но по руднику распространилась и такая история, будто Авксентьевский задумал у себя на квартире в бараке вольнонаемных встретить как полагается Новый, 1936 г. Продажа вина в лагерях была строго запрещена, но вольняшки находили выход. Недалеко в тундре находилась зырянская1 фактория «Еран», принимавшая пушнину взамен разных товаров. Заключенные рабочие с буровых вышек, промышлявшие охотой на песцов, захаживали в «Еран» для покупки конфет, табака, иногда обуви, промтоваров. Бывал тут и спирт, но его продавать зэкам строжайшим образом запрещалось. Но ради Нового года, за особую мзду начальство из вольняшек могло спиртное приобрести. И вот начальник рудника Авксентьевский собрал у себя гостей из вольнонаемных, в числе которых была чета Калитиных, еще кто-то и заключенный Михаил Шариков, в прошлом — адъютант Авксентьевского. Была гитара, пели армейские песни, бывший коман-

 


1 Зырянами на севере называли коренных жителей теперешней автономной Республики Коми.

- 511 -

дарм расчувствовался, поднял стакан и со слезами провозгласил:

— Мишка! Помнишь, как мы с тобой Перекоп штурмовали! За что же, за что ты теперь страдаешь? Ты мой друг, я верю в тебя, как в родного своего! Что же такое творится?

Старик зарыдал, залпом выпил, всхлипывая, как ребенок. Скрыть происшедшее не удалось, это было последней каплей, переполнившей чашу недовольства Авксентьевским высшего лагерного начальства.

КОЛОННА БУРОВИКОВ

 

В январе 1936 г. стояла суровая зима. Сильная пурга сменялась ясными днями, когда мороз доходил до минус сорока. В бараке железную печь раскаливали докрасна, а в углы и в щели оконных рам снег все равно пробивался, к утру становилось холодно. Этого не испытывали в насосной и на электростанциях, старой и новой, где мы без бушлатов выстаивали вахту.

В середине января прихожу я утром с ночной смены в барак, сел в свою вагонку, ем положенную мне перловую кашу. Подходит староста и говорит:

— Раевский, тебе надо в УРЧ идти, вчера нарядчик приходил.

В УРЧе сообщили, что переводят меня в колонну буровиков1 для работы на буровой вышке мотористом, дают направление к начальнику колонны з/к Грамковскому. Я туда не пошел, а двинулся к своим в насосную. Показываю направление — все недоумевают. Рекомендуют записаться на прием к Барабанову, а сначала поговорить с заместителем

 


1 Колоннами в лагере назывались различные подразделения. Были у нас колонны буровиков, строителей, горняков, электромехколонна и др. (С.Р.)

- 512 -

начальника бурколонны инженером Шатенштейном, который с нами работал на котловане ЦЭС, мы жили в одном бараке. Он находился в одной из землянок, тянувшихся вдоль берега реки Воркуты. Землянки частично использовались жильем для зэков, а в некоторых размещались службы, в частности контора бурколонны.

Анатолий Иванович Шатенштейн, когда я к нему пришел, был уже в курсе дела, ему звонили из УРЧа о решении лагерного начальства. Я старался внушить ему, что мотористом я никак работать не могу, так как совершенно не знаком с буровыми двигателями и вообще с электростанции никуда не хочу уходить. Пришел начальник Николай Васильевич Грамковский, и решили официально сообщить в УРЧ, что мотористов в бурколонне не требуется и пото-му-де з/к Раевский пусть остается у электриков. Такую бумагу послали, но ответа не получили. Мне же на следующий день было дано разрешение на прием к начальнику лагеря Барабанову, слывшему гуманистом. Но на этот раз он был непреклонен и на мою просьбу остаться на ЦЭС ответил резко:

— Нет, нельзя!

Узнав о такой реакции высокого начальства, Грамковский советовал мне больше не сопротивляться и предложил идти на буровую вышку на должность коллектора. Пришлось собрать манатки и двинуться на буровую точку, расположенную в пяти километрах от рудника. Мне выдали пропуск за зону — квадратную бумажку 10 х 10 см с печатью и синей полосой по диагонали (у вольнонаемных был такой же пропуск, но с красной полосой). Сопровождал меня коллектор, которого я должен был заменить и получить от него инструктаж к моим будущим обязанностям.

Мы подошли к выходу за зону, предъявили пропуска вахтеру, дежурившему на вышке с винтовкой на плече. Тот с вышки не сходил, а спустил бечевку, к которой надо было подвязать пропуск. Он его тащил по замерзшим струям мо-

 

- 513 -

чи, потом, взяв в руки, тщательно осматривал и обратным ходом спускал, после чего можно было идти за зону. Мне было непривычно оказаться как бы на свободе и шагать беспрепятственно по тундре, снежной необъятной пустыне. Дорога от рудника до буровой предварительно протаптывалась буровиками, следующими впереди лошади, запряженной в порожние сани. Вдоль дороги втыкались вешки из карликовой березы (ерника). После первой пурги дорогу необходимо было восстанавливать. Лыжи могли иметь немногие, при наличии особых пропусков.

Что представляла собой каждая из буровых точек на Воркуте? В большинстве своем это был четырехногий копер, под которым на деревянных брусьях установлены буровой станок «Крелиус-В» и одноцилиндровый двигатель «Червоный прогресс» мощностью восемнадцать лошадиных сил, соединенный со станком ременной передачей. Агрегат был огорожен деревянными щитами с потолочным перекрытием к настилам пола из досок. Освещение — шахтерскими лампами Вольфа. Барак для жилья был расположен в тридцати метрах от бурового агрегата. Внутри барака — вагонки, большой стол из досок, легко разбирающийся при переездах, в середине чугунная печка, над которой подвешена к потолку гирлянда валенок. Работа трехсменная, без выходных дней. Вся бригада состоит из пятнадцати человек. Главной фигурой является старший буровой мастер. Я определен на должность коллектора. В мои обязанности входило описание керна, извлекаемого из буровой скважины. Работа несложная, но мне она была совершенно неведомой. Пришлось начинать с азов, стажируясь у бывшего коллектора, теперь перешедшего на работу буровым мастером.

Прошла зима, наступила весна, а потом заполярное лето 1936 г., когда «жить стало лучше, жить стало веселее». И как ни парадоксально, этот лозунг, высказанный «вождем народов», получил положительный импульс в сердцах изнуренных зэков Воркуты. Многие заключенные ждали с нетерпе-

 

- 514 -

нием приезда на свидание своих жен. Я не был в их числе, так как моя жена разделила мою участь, но зато ожидал брата Михаила — двадцатисемилетнего талантливого математика и механика, который в письме извещал меня о намерении приехать в июле. И все мечты воодушевленных зэков сбылись. Приехали жены с подарками и вкусной едой, приехал и мой брат — появился внезапно с нашим рабочим на буровой.

С приездом брата произошел казус. Перед тем как отметить его приезд устройством общего чая с хорошими продуктами — колбасой, сыром, ветчиной, которые давно никто из нас не пробовал, брату вдруг пришло в голову разуться и протереть промокшие в дороге ноги тройным одеколоном. Он вытащил большой флакон одеколона из чемодана, намочил им вату и принялся было протирать ноги, как вдруг возмущенно закричали:

— Да вы что — ноги одеколоном протирать? (Я вспомнил невольно сцену из «Дней Турбиных» с Мышлаевским.) Мы его выпьем по случаю вашего приезда!

Флакон был изъят и прямо из горлышка по очереди опустошен.

По установленному в лагере порядку зэкам, получившим свидание с родными, полагался отдых — одна неделя или десять дней. Для свидания предоставлялась каморка в одном из бараков. Поэтому я, встретившись с братом, в тот же день вместе с ним отправился на рудник, чтобы получить это место для временного жилья. Потом мы пошли на насосную. В это время к Васильеву и Мальцеву приехали на свидание жены, так что мы с братом оказались в семейной обстановке, вовсе не похожей на лагерную. К Гусеву, Муханову и Иоффе, правда, никто не приехал, но они вошли в общую компанию, и мы прекрасно провели здесь несколько дней. Приходили сюда и другие знакомые нам зэки, желавшие поговорить с вольными людьми из Москвы.

 

- 515 -

Мы были несколько удивлены тому, что не приехала жена Муханова: он столько хорошего о ней рассказывал. Она была дочерью известного в столице профессора Московского института транспорта И.П.Прокофьева, которого хорошо знал мой брат, преподававший в том же институте. Муханов просил моего брата связаться с профессором и выяснить, что же с его дочерью, которая давно не пишет. А жена Васильева рассказала ему и мне, что перед отъездом из Москвы заходила к Прокофьевым, чтобы предложить жене Муханова Ирине Ивановне ехать вместе на Воркуту. Но встретивший ее профессор даже не предложил пройти в квартиру, а сухо сказал, что Ирина Ивановна с ней не поедет. Жена Васильева ничего Муханову не сказала. Васильев же, выслушав ее, воскликнул: «Надо полагать, что этот профессор большая сволочь!» Не бросила ли нашего Костю его любимая жена?

Пришли два зэка - Блинков и Туревский. Первый просил моего брата передать его жене деньги - рублей тридцать, а второй — просто зайти и рассказать, что виделись, передать привет. Брат мой был человеком исключительно честным. Вернувшись в Москву, он незамедлительно пошел по всем адресам, которые ему дали на Воркуте. И что же? Жена Туревского с гневом заявила брату, что ничего общего со своим бывшим мужем, «врагом народа», не имеет и слушать ничего не хочет. Жена же Блинкова так испугалась появления человека с Воркуты с деньгами от мужа, что залепетала: «Зачем, зачем он мне посылает? Мне ничего не нужно». Брату стало невыносимо, он положил деньги на стол и быстро ушел. Писать мне о происшедшем он не мог. Все эти подробности он рассказал, когда мы встретились в Москве в 1939 г. А Муханов полагал, что появление моего брата у его жены немедленно разъяснит обстоятельства, помешавшие ей приехать на свидание. Но писем от жены так и не пришло. Получив письмо от своей матери, он сказал: «Что-то о посещении твоим братом Прокофье-

 

- 516 -

вых мама ничего не пишет». А не писала она, чтобы не расстраивать сына. Ведь Муханов не хотел думать об измене, он так верил своей Ирине!

Пришел день расставания. Брат мой ходил к Барабанову с просьбой разрешить мне проводить его до станции Уса, где он должен был сесть на пароход. Разрешения дано не было. Мы простились на руднике у вагона узкоколейки.

Лето 1936 г. ободрило заключенных и виделось нам если не радужным, то, во всяком случае, обнадеживающим. Приехала большая группа зэков из Верхнеуральского политизолятора, где, как я знал, находилась моя жена. Все заключенные принадлежали к троцкистской оппозиции. Как и почему туда попала моя жена, мне было невдомек.

Меня нашел один из приезжих оттуда. Он привез известия от жены. Фамилия его, кажется, Розенберг. Это был еврей высокого роста, брюнет интеллигентного вида, по профессии экономист. Он рассказал, что «Кремлевское дело», по которому была осуждена моя жена, чистейшая инсценировка, выдуманная НКВД. Это было настолько очевидно, что предполагаемый открытый процесс пришлось отклонить, устроив спектакль — суд при закрытых дверях. Он не знал, чем был вызван их отъезд из Верхнеу-ральска, но предположил, что НКВД продолжает «закручивать гайки». Однако всем прибывшим «оппозиционерам» были назначены итээровский паек или талоны в столовую, помещены они были в отдельный барак без вагонок, с обычными койками. Работу им предоставили не физическую — словом, их явно выделили в особую группу. Продолжалось это, однако, недолго. Судьба их была предрешена через год — в 1937-м.

Розенберг рассказывал мне, что все верхнеуральцы, в том числе Смилга1, обожали мою Лёну. Они особенно лю-

 


1 Смилга И.Т. (1892—1938) — с 1921 г. начальник Политуправления РВСР, заместитель председателя Госплана.

- 517 -

били слушать ее пение. Окна их камер находились напротив друг друга. «Мы жестом посылали ей поцелуи, — говорил Розенберг. — Все это, конечно, в шутку без намека на какую-либо вульгарность», — старался он успокоить меня.

Я улыбался, говорил, что мне это понятно. В тюрьме без намека на флирт было бы очень тоскливо. А на Воркуте не было ни одной обаятельной женщины, кроме Веры Крушельницкой, но она с мужем и нам не чета. Кто бы подумал тогда, что ее жизнь кончится почти так же, как и жизнь моей жены. Всех этих несчастных женщин из кремлевской библиотеки «судили» вторично в 1937 г., после чего многие из них, в том числе моя жена и сестра Муханова, домой не вернулись.

В то же лето 1936 г. на Воркутинском руднике в качестве зэка, совершенно неожиданно, появился Алексей Бобринский. То, что он оказался зэком, неудивительно, странно другое: почему нам снова пришлось встретиться? Теперь, казалось бы, «на равных» следовало мне вспомнить прошлое. Но я этого не сделал, как и при встрече в 1932 г. Он получил десять лет, потом сумел попасть на фронт в 1943 г., остаться живым и позже, в шестидесятых годах, съездить в Англию к своей младшей сестре. Последние годы жизни Алексей Бобринский провел в Ростове-на-Дону. Со своими родными и знакомыми в Москве он не встречался. Знакомый мне житель Богородицка П.А.Кобяков виделся с Алексеем в Ростове и позднее сказал о его смерти в 1974 г.

КОНЕЦ 1936 ГОДА

 

Осенью событием особого значения было смещение наркома внутренних дел Ягоды с заменой его Ежовым. Нового главу НКВД еще никто не знал, и огромное большинство зэков надеялись на улучшение своего положения. Однако были и провидцы, державшиеся противоположной

 

- 518 -

точки зрения. К ним относилась группа троцкистов, прибывших на Воркуту из Верхнеуральского политизолятора.

С одним из последних пароходов, следовавших в направлении к Воркуте, прибыла на рудник молоденькая миловидная комсомолка по имени Ксана Штастинина. Среди немногих женщин из вольнонаемного состава Воркутинского лагеря Ксана резко отличалась не только своей привлекательностью, но и поведением. Я обратил внимание на ее отношение к заключенным. В ней не чувствовалось никакой отчужденности. Более того, казалось, что она предпочитала общаться с заключенными, а не с вольнонаемными.

Ксана участвовала в самодеятельности, в частности, в созданном при клубе драмкружке. Однажды мне пришлось вместе с Ксаной возвращаться с репетиции. Клуб находился в конце барачных строений, на самом верху. Идти надо было вниз, ноги скользили. Ксана сказала: «Возьмите меня под руку, ведь скользко идти». Я ответил: «Пожалуйста, но это вас не скомпрометирует? Ведь я заключенный». Она объяснила: «А вы разве не замечаете, что я со всеми одинаково себя держу? По-моему, все люди одинаковы». Вскоре она сошлась с заключенным по имени Виктор Августович. Когда она ездила в отпуск, то заезжала в Москву к его матери. В 1939 г. у Ксаны родилась дочь, но мужа ее перевели в другой лагерь и разлучили.