- 228 -

ПАНЫ ДЕРУТСЯ

 

Проект организации санитарного городка был обмозгован со всех точек зрения. Производства для этого городка были придуманы. Чего они стоили в реальности — это вопрос второстепенный. Докладная записка была выдержана в строго марксистских тонах: избави Боже что-нибудь ляпнуть о том, что люди гибнут зря, о человеколюбии, об элементарнейшей человечности — это внушило бы подозрения, что инициатор проекта просто хочет вытянуть от советской власти несколько лишних тонн хлеба, а хлеба советская власть давать не любит, насчет хлеба у советской власти психология плюшкинская... Было сказано о необходимости планомерного ремонта живой рабочей силы, об использовании неизбежных во всяком производственном процессе отбросов человеческого материала, о роли неполноценной рабочей силы в деле индустриализации нашего социалистического отечества, было подсчитано количество возможных трудодней при производствах: берестяном, подсобном, игрушечном и прочем, была подсчитана рентабельность производства, наконец, эта рентабельность была выражена в соблазнительной цифре экспортных золотых рублей... Было весьма маловероятно, чтобы перед золотыми рублями ГУЛАГ устоял... В конце доклада было скромно указано, что проект этот желательно рассмотреть в спешном порядке, так как в лагере «наблюдается процесс исключительно быстрого распыления неполноценной рабочей силы» — вежливо и для понимающих понятно.

По ночам Борис пробирался в ликвидком и перестукивал на машинке свой доклад. Днем этого сделать было нельзя: Боже упаси, если бы Видеман увидел, что на его бэбэковской машинке печатается что-то для «этого паршивого Свирьлага»... По-видимому, на почве, свободной от всяких других человеческих чувств, ведомственный патриотизм разрастается особо пышными и колючими зарослями.

Проект был подан представительнице ГУЛАГа, какой-то тов. Шац, Видеману — как представителю ББК, кому-то — как представителю Свирьлага и Якименке — просто по старой памяти. Тов. Шац поставила доклад Бориса на повестку ближайшего заседания ликвидкома.

В кабинете Видемана, где происходили все эти ликвидационные и прочие заседания, потихоньку собирается вся участвующая публика. Спокойной походкой человека, знающего себе цену, входит Якименко. Молодцевато шагает Непомнящий — начальник третьей части. Представители Свирьлага с деловым видом раскладывают свои

 

- 229 -

бумаги. Доктор Шуквец нервным шепотом о чем-то переговаривается с Борисом. Наконец огромными размашистыми шагами является представительница ГУЛАГа тов. Шац. За нею грузно вваливается Видеман. Видеман как-то боком и сверху смотрит на путаную копну седоватых волос тов. Шац — и вид у него крайне недовольный.

Тов. Шац объявляет заседание открытым, водружает на стол огромный, чемоданного вида портфель и на портфель ни с того ни с сего кладет тяжелый крупнокалиберный кольт. Делает она это не без некоторой демонстративности — то ли желая этим подчеркнуть, что она здесь не женщина, а чекист — даже не чекистка, а именно чекист, — то ли пытаясь этим кольтом символизировать свою верховную власть в этом собрании, исключительно мужском.

Я смотрю на тов. Шац, и по моей коже начинают бегать мурашки. Что-то неопределенное женского пола, в возрасте от тридцати до пятидесяти лет, уродливое, как все семь смертных грехов вместе взятых с добавлением восьмого, Священным Писанием не предусмотренного, — чекистского стажа. Она мне напоминает иссохший скелет какой-то злобной зубастой птицы, допотопной птицы — вот вроде археоптерикса... Ее маленькая птичья головка с хищным клювом все время вертится на худой жилистой шее, ощупывая собравшихся колючим, недоверчивым взглядом. У нее во рту махорочная собачья ножка, которою она дымит неимоверно (почему не папиросы? тоже демонстрация?), правой рукой все время вертит положенный на портфель кольт. Сидящий рядом с ней Видеман поглядывает на этот вертящийся револьвер искоса и с видом крайнего недоумения... Я начинаю мечтать о том, как было бы хорошо, если бы этот кольт бабахнул в товарища Видемана или, еще лучше, в самоё тов. Шац. Но мои розовые мечтания прерывает скрипучий ржавый голос председательницы.

— Ну-с, так на повестке дня — доклад доктора, как там его...

Ну... Только не тяните — здесь вам не университет. Чтоб коротко и ясно.

Тон у тов. Шац — отвратительный. Якименко недоуменно подымает брови — но он чем-то доволен. Я думаю о том, что раньше чем пускать свой проект, Борису надо было бы пощупать, что за персона эта тов. Шац... И, пощупав, — воздержаться... Потому что этакая изуродованная Господом Богом истеричка может загнуть такое, что и не предусмотришь заранее, и не очухаешься потом... Она, конечно, из «старой гвардии» большевизма... Она, конечно, полна глубочайшего презрения не только к нам, заключенным, но и к чекистской части собрания — к тем революционным парвеню, которые на ее товарища Шац, революционные заслуги смотрят без особенного

 

- 230 -

благоговения, которые имеют нахальство гнуть какую-то свою линию, опрыскиваться одеколоном (и это в момент, когда мировая революция еще не наступила!), и вообще в первый попавшийся момент норовят подложить старой большевичке первую попавшуюся свинью... Вот, вероятно, поэтому-то — и собачья ножка, и кольт, и манеры укротительницы зверей. Сколько таких истеричек прошло через историю русской революции... Больших дел они не сделали, но озлобленность их исковерканного секса придавала революции особо отвратительные черточки... Такой тов. Шац попасться в переплет — упаси Господи...

Борис докладывает. Я сижу, слушаю и чувствую: хорошо. Никаких «интеллигентских соплей». Вполне марксический подход. Такой-то процент бракованного человеческого материала... Непроизводительные накладные расходы на обремененные бюджеты лагерей. Скрытые ресурсы неиспользованной рабочей силы... Примеры из московской практики: использование глухонемых на котельном производстве, безногих — на конвейерах треста точной механики. Советская трудовая терапия — лечение заболеваний «трудовыми процессами». Интересы индустриализации страны. Исторические шесть условий товарища Сталина... Мельком и очень вскользь о том, что в данный — переходный — период жизни нашего отделения... некоторые перебои в снабжении... ставят под угрозу... возможность использования указанных скрытых ресурсов и в дальнейшем.

— Я полагаю, — заканчивает Борис, — что, рассматривая данный проект исключительно с точки зрения интересов индустриализации нашей страны, только с точки зрения роста ее производительных сил и использования для этого всех наличных материальных и человеческих ресурсов, хотя и незначительных и неполноценных, данное собрание найдет, конечно, чисто большевистский подход к обсуждению предложенного ему проекта...

Хорошо сделано. Немного длинно и литературно... К концу фразы Видеман, вероятно, уже забыл, что было в начале ее, но здесь будет решать не Видеман.

На губах тов. Шац появляется презрительная усмешка.

— И это — все?

— Все.

— Ну-ну...

Нервно приподымается доктор Шуквец.

— Разрешите мне.

— А вам очень хочется? Валяйте.

Доктор Шуквец озадачен.

 

- 231 -

— Не в том дело, хочется ли мне или не хочется... Но поскольку обсуждается вопрос, касающийся медицинской части...

— Не тяните кота за хвост. Ближе к делу. Шуквец свирепо топорщит свои колючие усики.

— Хорошо. Ближе к делу. Дело заключается в том, что девяносто процентов наших инвалидов потеряли свое здоровье и свою трудоспособность на работах для лагеря. Лагерь морально обязан...

— Довольно, садитесь. Это вы можете рассказывать при луне вашим влюбленным институткам... Но доктор Шуквец не сдается.

— Мой уважаемый коллега...

— Никаких тут коллег нет, а тем более уважаемых. Я вам говорю — садитесь.

Шуквец растерянно садится. Тов. Шац обращает свой колючий взор на Бориса.

— Та-ак... Хорошенькое дело!.. А скажите, пожалуйста, какое вам до всего этого дело? Ваше дело лечить, кого вам приказывают, а не заниматься какими-то там ресурсами.

Якименко презрительно щурит глаза. Борис пожимает плечами.

— Всякому советскому гражданину есть дело до всего, что касается индустриализации страны. Это раз. Второе, если вы находите, что это не мое дело, не надо было и ставить моего доклада.

— Я поручил доктору Солоневичу... — начинает Видеман. Шац резко поворачивается к Видеману.

— Никто вас не спрашивает, что вы поручали и чего вам не поручали.

Видеман умолкает, но его лицо заливается густой кровью. Борис молчит и вертит в руках толстую дубовую дощечку от пресс-папье. Дощечка с треском ломается в его пальцах. Борис как бы автоматически, но не без некоторой затаенной демонстративности сжимает эту дощечку в кулаке, и она крошится в щепки. Все почему-то смотрят на Бобину руку и на дощечку. Тов. Шац даже перестает вертеть свой револьвер. Видеман улавливает момент и подсовывает револьвер под портфель. Тов. Шац жестом разъяренной тигрицы выхватывает кольт обратно и снова кладет его сверху портфеля. Начальник третьей части тов. Непомнящий смотрит на этот кольт так же неодобрительно, как и все остальные.

— А у вас, тов. Шац, предохранитель закрыт? — Я умела обращаться с оружием, когда вы еще под стол пешком ходили.

— С тех пор, тов. Шац, все, видимо, забыли, как с ним следует обращаться, — несколько юмористически заявляет Якименко. — С тех портов. Непомнящий уже под потолок вырос.

 

- 232 -

— Я прошу вас, тов. Якименко, на официальном заседании зубоскальством не заниматься. А вас, доктор, — Шац поворачивается к Борису, — я вас спрашиваю, «какое вам дело», вовсе не потому, что вы там доктор или не доктор, а потому, что вы контрреволюционер. В ваше сочувствие социалистическому строительству я ни капли не верю. Если вы думаете, что вашими этими ресурсами вы кого-то там проведете, так вы немножко ошибаетесь. Я старая партийная работница, таких типиков, как вы, я видела. В вашем проекте есть, конечно, какая-то антипартийная вылазка, может быть, даже прямая контрреволюция.

Я чувствую некоторое смущение. Неужели уже влипли? Так сказать, с первого же шага? Якименко все-таки был намного умнее,

— Ну, насчет антипартийной линии это дело ваше, хозяйское, — говорит Борис. — Этот вопрос меня совершенно не интересует.

— То есть как это вас может не интересовать?

— Чрезвычайно просто — никак не интересует. Шац, видимо, не сразу соображает, как ей реагировать на эту демонстрацию.

— Ого-го... Вас, я вижу, ГПУ сюда недаром посадило...

— О чем вы можете и доложить в ГУЛАГе, — с прежним равнодушием говорит Борис.

— Я и без вас знаю, что мне докладывать. Хорошенькое дело, — обращается она к Якименке, — ведь это же все белыми нитками шито: этот ваш доктор, так он просто хочет получить для всех этих бандитов, лодырей, кулаков лишний советский хлеб. Так мы этот хлеб и дали. У нас эти фунты хлеба по улицам не валяются.

Вопрос предстает предо мною в несколько другом освещении. Ведь в самом деле, проект Бориса используют, производство какое-то поставят, но лишнего хлеба не дадут. Из-за чего было огород городить?

— А таких типиков, как вы, — обращается она к Борису — я этим самым кольтом...

Борис приподнимается и молча собирает свои бумаги.

— Вы это что?

— К себе на Погру.

— А кто вам разрешил? Что вы забываете, что вы в лагере?

— В лагере или не в лагере, но если человека вызывают на заседание и ставят его доклад — так для того чтобы выслушивать, а не оскорблять.

— Я вам приказываю остаться! — визжит тов. Шац, хватаясь за кольт.

 

- 233 -

— Приказывать мне может тов. Видеман, мой начальник. Вы мне приказывать ничего не можете.

— Послушайте, доктор Солоневич, — начинает Якименко успокоительным тоном. Шац сразу набрасывается на него.

— А кто вас уполномочивает вмешиваться в мои приказания? Кто тут председательствует — вы или я?

— Останьтесь пока, доктор Солоневич, — говорит Якименко сухим, резким и властным тоном, но этот тон обращен не к Борису. — Я считаю, товарищ Шац, что так вести заседание, как ведете его вы, нельзя.

— Я сама знаю, что мне можно и что нельзя. Я была связана с нашими вождями, когда вы, товарищ Якименко, о партийном билете еще и мечтать не смели.

Начальник третьей части с треском отодвигает свой стул и поднимается.

— С кем вы там, товарищ Шац, были в связи, это нас не касаемо. Это ваше дело, частное. А ежели люди пришли говорить о деле, так нечего им глотку затыкать.

— Еще вы, вы, меня, старую большевичку, будете учить? Что это здесь такое: б... или военное учреждение?

Видеман грузно, всем своим седалищем поворачивается к Шац. Тугие жернова его мышления добрались наконец до того, что он-то уж военный в гораздо большей степени, чем тов. Шац, что он здесь хозяин, что с ним, хозяином, обращаются как с мальчишкой и что, наконец, старая большевичка ухитрилась сколотить против себя единый фронт всех присутствующих...

— Ну, это ни к каким чертям не годится... Что это вы, товарищ Шац, как с цепи сорвались?

Шац от негодования не может произнести ни слова.

— Иван Лукьянович, — с подчеркнутой любезностью обращается ко мне Якименко, — будьте добры внести в протокол заседания мой протест против действий тов. Шац.

— Это вы можете говорить на партийном собрании, а не здесь, — взъедается на него Шац.

Якименко отвечает свысока и сурово:

— Я очень сожалею, что на этом открытом беспартийном собрании вы сочли возможным говорить о ваших интимных связях с вождями партии.

Вот это удар! Шац вбирает в себя свою птичью шею и окидывает собравшихся злобным, но уже несколько растерянным взглядом. Против нее — единый фронт. И революционных парвеню, для которых партийный «аристократизм» тов. Шац как бельмо на глазу, и

 

- 234 -

заключенных, и, наконец, просто единый мужской фронт против зарвавшейся бабы. Представитель Свирьлага смотрит на Шац с ядовитой усмешечкой.

— Я присоединяюсь к протесту тов. Якименки. Объявляю заседание закрытым,—резко бросает Шац и подымается.

— Ну, это уж позвольте, — говорит второй представитель Свирьлага. — Мы не можем срывать работу по передаче лагеря из-за ваших женских нервов...

— Ах так, — шипит тов. Шац. — Ну хорошо. Мы с вами еще поговорим об этом... в другом месте.

— Поговорим, — равнодушно бросает Якименко. — А пока что я предлагаю доклад доктора Солоневича принять как основу и переслать его в ГУЛАГ с заключениями местных работников. Я полагаю, что эти заключения в общем и целом будут положительными.

Видеман кивает головой.

— Правильно. Послать в ГУЛАГ. Толковый проект. Я голосую «за».

— Я вопроса о голосовании не ставила, я вам приказываю замолчать, товарищ Якименко... — Шац близка к истерике. Ее левая рука размахивает собачьей ножкой, а правая вертит револьвер. Якименко протягивает руку через стол, забирает револьвер и передает его Непомнящему.

— Товарищ начальник третьей части, вы вернете это оружие товарищу Шац, когда она научится с ним обращаться...

Тов. Шац стоит некоторое время, как бы задыхаясь от злобы, — и судорожными шагами выбегает из комнаты.

— Так значит, — говорит Якименко таким тоном, как будто ничего не случилось, — проект доктора Солоневича в принципе принять. Следующий вопрос-Остаток заседания проходит как по маслу. Даже взорванный железнодорожный мостик на Погре принимается как целенький, без сучка и задоринки...