Кто горбом, а кто умом

 

Новый этап, а испытания прежние. Вновь, как стадо баранов, загрузили нас под окрики конвойных и яростный лай сторожевых псов в товарные вагоны. Загремели железные запоры, и поезд тронулся. Куда? Зэку не положено знать, дорогой нас не поили и не кормили. Мне кажется они боялись побега. Сытого невольника посещают праздные мысли, о побеге, например, а куда побежит голодный зэк?

Высадили нас человек пятьсот в голом поле, где была огорожена колючкой зона со сторожевыми вышками по углам и в центре. На новом "местожительстве" стояли лишь несколько хозяйственных и административных бараков.

Всех вновь прибывших тут же направили на санобработку. Особого шмона не было. После стрижки, бритья и купаний отобрали всю одежду, выдали новое белье, гимнастерки, более или менее приличные брюки, кирзовые сапоги, портянки, полотенце, миску, чашку, ложку, кружку...

Тело задышало свежестью и на душе полегчало.

 

Столовой еще в зоне не было, кормили с полевой кухни, выдали пайку по 600 грамм, так же, как в канских лагерях. Баланда оказалась посъедобнее, сытнее, хотя толком не разобрали сразу после дорожной голодухи. Нам установили брезентовые армейские палатки с одноярусными деревянными нарами. Несмотря на весенний месяц май, повсюду еще лежал снег, а ночами прихватывал землю чувствительный морозец, так что к утру все просто коченели в палатках. Всем объявили, что мы находимся на строительстве важного объекта.

Новое строительство начали с жилых бараков. Рытье траншей под фундаменты, укладки бутового камня, возведения стен. Все, как обычно. Нормы установили высокие. Каждому пришлось испытать себя во всех строительных профессиях -землекопа, бутовщика, бетонщика, плотника, столяра...

Одновременно вольнонаемные специалисты готовили будущую заводскую территорию для основной стройки, как мы позднее узнали. Здесь намечался гидролизный завод для производства древесного этилового спирта и , главное, фурфурола для военных целей.

Лагерь непрерывно пополнялся. Прибывали все новые и новые эшелоны с зэками, житье наше было довольно сносно до тех пор, пока не появились среди зэков бытовики, "уркаганы". Тут же среди них сколотилась шайка во главе с паханом. Эти заключенные вливались в бригады политзаключенных и нещадно эксплуатировали их.

Наша бригада наотрез отказалась от двух подобных нахлебников, и я не стал включать их в табель. Они избили нашего бригадира. Дело дошло до начальника. Поддержали наш протест и другие бригады, но безрезультатно. Мы поняли, что начальству лагеря выгодны уголовники в бригадах. Они работали как осведомители, на "теплых" местах: в каптерке, парикмахерской, на раздаче пищи в бригадах. Теперь политзэки страдали не только от гнета охраны, но и от блатного мира.

Между тем быт в лагере улучшался. Бараки вначале были со сплошными нарами, а потом - с двухъярусными.

Входила в полный рабочий режим стройка завода.

В один из дней меня вызвали к главному механику. Пришел, доложив по форме: заключенный такой-то по вашему приказанию прибыл. Он уже был знаком с моим личным делом и теперь предлагает, под его чутким руководством, разумеется,

 

организовать мехмастерскую. Я согласился. И меня повели в следующую инстанцию - к главному инженеру строительства. Тот меня расспросил о жизни, работе (на воле разумеется) и одобрил мое назначение. Единственное, что я попросил у них, чтобы мне в подручные не навязывали урок и блатных.

"Будет дано указание начальнику лагеря!" - ответили мне. На заводской территории уже построили большое кирпичное здание для мехмастерской. На складе стояло оборудование - станки, подъемники, верстаки и т.п. Нужно было срочно приступать к работе. Мы с главным механиком и под руководством начальника спецчасти выбрали трех инженеров и 28 человек в токаря, монтажники. Естественно, я набирал людей из своей бригады.

На первое время новую команду поставили на повышенное питание. Нас, четверых инженеров, поместили в отдельную комнату в конце нового барака. Выдали матрацы, простыни, подушки и одеяла, поставили стол и табуретки. На двери висел замок( "профилактика" от воровства.)

Тут новая ошеломительная новость всколыхнула лагерь. Начали прибывать женщины-заключенные. Их содержали в отдельных бараках, но без ограждений. Им разрешалось свободно ходить по зоне. Они знакомились с мужчинами, общались, но только днем. Однако им строго воспрещалось... Короче, эмоции в лагере закипели самым натуральным образом. В скором времени стал распространяться сифилис, к счастью, вскоре врачи приняли меры.

Среди женщин были "политзаключенные", а также жены политически осужденных мужей, раскулаченные, в том числе учителя, врачи, артистки. Многие из них отбывали наказание по Указу за мелкое хищение продуктов, опоздание на работу. За пару картофелин, кусок хлеба, карман зерна для голодных детей... Был ли такой указ жизненно необходимой мерой для страны социализма? Скорее всего ГУЛАГу просто требовалось пополнение.

Труднее всех приходилось женщинам-политзаключенным. Они оказались менее приспособленными к лагерной жизни. Женская участь в ГУЛАГе уникально описана в сочинениях А.И. Солженицина и В.И. Шаламова.

Механические мастерские работали полным ходом, поступали новые станки, увеличивался штат рабочих и

 

инженеров. Мы сами теперь делали металлоконструкции и пятидесятикубовые цистерны, монтировали паровые котлы.

Близилась зима 1940 года. Жизнь и работа в лагере стали более напряженными. Мы чувствовали, как нервничает начальство. Срывались сроки сдачи завода. Объект числился среди вольных. Дело было в том, что строительство оказалось в тупике из-за недополученных в срок двух железнодорожных паровых 45-тонных кранов для монтажа основных 50-тонных автоклавов для термокислотного разложения древесины.

Их даже НКВД более трех месяцев не мог добиться.

Я вспомнил уникальный такелажный монтаж статуй святых на Исаакиевском соборе в Ленинграде и некоторые свои работы в Магнитке.

Разработал проект монтажа автоклавов такелажем без паровых кранов, но несколько дней колебался. Дело было рискованным. Если не получится, обвинят во вредительстве. Не дай Бог, несчастный случай произойдет, засудят. И все-таки верх взял разум и вера в себя. Я был убежден: чтобы снять с себя позорное клеймо "враг народа" надо проявить себя! Благо, что мой уровень инженерных знаний и опыт позволяли без особого риска решать задачу, да и азарт игрока разжигал кровь молодца. И, вообще, я просто любил новаторскую, творческую работу, в этом я пытался найти душевный покой и даже какую-то радость. Так я решился...

Сперва проект руководством был принят в штыки. Он задел самолюбие разработчиков основного проекта с кранами, но нужда сделала их более уступчивыми и после тщательного рассмотрения и экспертизы специалистов, проект был принят. Я понял - на карту поставлена моя жизнь.

За 11 дней с бригадой такелажников автоклав весом 50 тонн, высотой 9 метров поставили на попа, т.е. вертикально и по рельсам подтянули к месту монтажа на 23 метра, рычагами подняли на 6 метров и юзом подтянули на железобетонные опоры. Автоклав встал на место. Это был триумф.

По решению руководства НКВД Красноярского края мне выдали новое обмундирование, установили трехразовое питание в столовой по предварительному моему заказу, причем интересна была резолюция главного инженера управления -"любых блюд".

Меня вскоре назначили прорабом мехмонтажа завода

 

и начальником механического цеха. Так началась для меня очередная строительная "эпопея" без выходных дней, с бесконечной чередой бессонных ночей.

Вступает в свои права 1941 год. Введена в эксплуатацию первая очередь завода по производству фурфурола для военных целей и побочной продукции гидролизного спирта. С ним пришла страшная беда. Зэки на трубопроводах распускали фланцы, сверлили дыры и напивались бражкой, не очищенной от сивушных масел и других вредных для здоровья составляющих. Отравлялись, слепли, получали травмы. Никакая разъяснительная работа, 'наказания, карцеры не помогали. Они топили свое горе в алкоголе и на глазах становились пьяницами.

Прибывшие с других заводов специалисты, технологи, квалифицированные рабочие и служащие в большинстве своем были отпетыми алкоголиками. Например аппаратчицы работая на ректификационных колонках для перегонки спирта, стали алкоголиками от его паров и вынуждены были приходить и в выходные дни, часами просиживали в аппаратной -"кайфовали", вдыхая пары спирта.

После одноразовой перегонки получался спирт-ректификат, а после повторных - этиловый спирт не содержал примесей. Такой спирт легко пьется и от него совершенно не болит голова. Добавляя к этому спирту разные сиропы, делали так называемые «наркомовские» ликеры высокого качества.

И вот с появлением спирта судьба вновь начала испытывать меня. Как правило, при любых неполадках в оборудовании, специалисты обращались в механический цех, то есть ко мне. Само собой за услугу предлагался лучший заводской ликер, спирт. И мало-помалу я втянулся в пьянство.

Как человеку сохранить свое достоинство в этом спиртном кошмаре? Трудно себе представить теперь, насколько велик был соблазн для зэка. Как удержаться, когда угощают сердечно такие же, как ты, люди , когда вокруг тебя компания веселых, отзывчивых людей.' Порой бывало тяжело и горько от безрадостной лагерной жизни, от бездарно, мучительно проходящей молодости... Как хотелось тут напиться и забыться. Разум предостерегал меня от падения, и я дал себе зарок: знай меру, елико возможно воздерживайся, чтобы не пасть и не превратиться в алкоголика...

 

Интересно, как-то все мои поступки и решения предопределялись моими клятвами и зароками самому себе, а именно: стать инженером, не пасть в когтях НКВД, выстоять в лагерях, не стать алкоголиком.

Было еще одно, можно сказать феноменальное событие: лагерная жизнь, тревожная механомонтажная работа, жизнь отверженного приучили отводить душу курением табака, я в день выкуривал до 2-3 пачек папирос. С реабилитацией меня военным трибуналом в 1957 году и переходом на более спокойную научную работу, я задумал бросить курить и в один из радужных дней заявил жене и детям: "Я больше не курю." Конечно, это было встречено радостным сомнением. Но вот с этого дня и минуты, уже 36 лет ни одной папиросы в рот не взял. Были, конечно, болезненные позывы и ночные сны в кайфе, радости и печали. Однако я выстоял достойно эту всемирную беду, перед которой все еще пасует гордое человечество.

Что делалось в лагере в пьяном угаре между женскими и мужскими бараками! Ни дать, ни взять - "Пир во время чумы. "После работы у ворот лагеря конвой, оперативники, вохровцы и нарядчики производили поголовный "шмон", но спиртное все равно проносили, особенно женщины самыми невообразимыми способами. Строгости по лагерю резко возросли, хождения по лагерю, даже днем, строго ограничивались... Не только зэки, но и вольнонаемные, охрана легко втягивались в дармовое пьянство и были готовы на все ради рюмки.

В лагере было много больных туберкулезом. Недоедание, отсутствие жиров, овощей истощение от ' непосильного труда, частые простуды не проходили для человека бесследно. Заболел и наш бригадир Николай Иванович Петров. Как мы ни поддерживали его, отдавая от своего пайка жалкие крохи, болезнь его быстро прогрессировала. Говорят, что туберкулез быстротечен. Все видели, что человек буквально таял день ото дня. Лагерный врач, покачивая сокрушительно головой, сказал: "от сильной простуды и двусторонней пневмонии, перенесенных ранее..."

В леспромхозе, в Канских лагерях, когда мы разбирали бревенчатые завалы, готовясь к лесоповалу, он также, как и я, провалился между бревен и, выбравшись наверх,

 

долго не мог добраться до транспортера: словом, пробыл в ледяной воде около часа. Его бушлат пришлось потом разрезать, чтобы освободить от ледяного плена. После этого бригадир долгое время пролежал в лазарете с воспалением легких...Когда я навещал его в лазарете, сердце мое разрывалось от страдания. Он бедный, осунулся, поседел, постарел страшно. Бывало придет, сидит, смотрит на тебя печальными глазами: "Якуб, ты мне как родной, дозволь мне приходить к тебе... Я буду сидеть тихо, а ты работай над своей работой, на меня внимания не обращай. Люблю смотреть, как ты работаешь... "У начальника лагеря я попросил разрешения на вызов его родных, а его, бригадира, уговаривал: "Николай Иванович, давай вызовем жену или кого-нибудь из сыновей..." Бригадир умолял не делать этого, боялся за родных - узнают, что он "враг народа". Как им с такой памятью потом среди людей жить!?. Я все же не послушал своего друга. Начальник лагеря написал на Николая Ивановича характеристику, а я от его имени заявление, в Верховный Совет СССР с просьбой о досрочном освобождении по состоянию здоровья. "Осужден на 10 лет "тройкой" по статье 58-10 (антисоветская деятельность). Ответа не последовало.

Последние дни перед кончиной он отводил душу, пересказывал мне о том, как он жил до ареста, про родителей, жену, детей. В один черный день всех их посадили в бортовую машину и отвезли на пересыльный пункт, а оттуда - в телячьих

 

вагонах до Магнитки. Выгрузили прямо на снег. А все были одеты в летнюю одежду. Николай Иванович стал шуметь, требовать справедливости - сноха беременная, разве возможно с женщиной такое обращение - и тут же от вагона его забрали в НКВД. О семье своей ничего не знает... Он чувствовал, что умирает и все говорил мне о своей последней мечте: "Хоть бы умереть, пока земля не замерзла... "Какой-то душевной покорностью веяло от старика.

Николай Иванович Петров, наш бригадир, умер в конце октября 1940 года. На земле уже лежал снег, но земля была еще не мерзлая. Схоронили его в общей могиле.

Мир его праху.

...Вот и зима на исходе. Стало поступать технологическое оборудование. Получили три паровых котла, две ректификационных колонки для перегонки спирта, теплообменники, цветные трубы и арматуру к ним. Ускорился и монтаж. Пришлось организовать вторую смену. На заводе штат рабочих и ИТР увеличился до шестисот человек. Летят дни, некогда оглянуться, вот и лето на пороге. Совсем ничего и до окончания моего заключения - 27 октября 1941 года.

В лагере нет радио, не поступают и газеты» но все новости через вольнонаемных просачиваются. Тревожно в стране. 22 июня 1941 года. Война. В лагере все резко ожесточилось. Сразу же ухудшилось питание. Остается четыре месяца До конца моего заключения, а там - свобода...Что там ждет меня - "немецкого", и, следовательно, "фашистского шпиона"? Как бы предвосхищая будущие проблемы на свободе, пишу заявление Сталину, в Верховный Совет СССР, НКВД СССР с просьбой отправить меня солдатом на фронт. Хочу умереть с честью в бою, чем жить с позорным клеймом.