КАК ОТКРЫВАЕТСЯ ЛАРЧИК С ЭНТУЗИАЗМОМ

Какая-то завалящая бэбэковская спартакиада — это, конечно, мелочь. Это не пятилетка, не Магнитострой и даже не «Магнитострой литературы». Но величие Аллаха проявляется в малейшем из его созданий... Халтурные методы бэбэковской спартакиады применяются и на московских спартакиадах, на «строях» всех разновидностей и типов, на магнитостроях литературных и не литературных, печатных и вовсе не печатных и в сумме мелких и крупных слагаемых дают необозримые массивы великой всесоюзной Халтуры с большой буквы.

Ключ к ларчику, в котором были запрятаны успехи, увы, не состоявшейся бэбэковской халтуры, будет открывать много советских ларчиков вообще. Не знаю, будет ли это интересно, но поучительно будет во всяком случае.

Спартакиада была назначена на 15 августа, и читатель, не искушенный в советской технике, может меня спросить: каким это образом собирался я за эти полтора-два месяца извлечь из пустого места и массы, и энтузиазм, и рекорды, и прочее? И не искушенному в советской технике читателю я отвечу, даже и не извиняясь за откровенность: точно так же, как я извлекал их на Всесоюзной спартакиаде, точно так же, как эти предметы первой советской необходимости извлекаются по всей Советской России вообще.

На воле есть несколько сотен хорошо оплачиваемых и питаемых профессионалов (рекорды), несколько тысяч кое-как подкармливаемых, но хорошо натренированных в «организационном отношении» комсомольцев (энтузиазм) и десятки тысяч всякой публики, вроде осоавиахимовцев и прочего, которые по соответ

ствующему приказу могут воплотиться в соответствующую массу в любой момент и по любому решительно поводу: спартакиада, процесс вредителей, приезд Горького, встреча короля Амманулы и пр. Повод не играет никакой роли. Важен приказ.

У меня для рекордов будет 5—6 десятков людей, которых я помещу в этот курортный барак в Вичке, которые будут там жрать так, как им на воле и не снилось (Успенский эту жратву даст, и у меня ни один каптер не сопрет ни одной копейки), которые будут есть, спать, тренироваться и больше ничего. В их числе будут десятка два-три бывших инструкторов физкультуры, то есть профессионалов своего дела.

Кроме того, есть момент и нехалтурного свойства, точно так же как он есть и в пятилетке... Дело в том, что на нашей бывшей святой Руси рассыпаны спортивные таланты феерического масштаба. Сколько раз, еще до революции, меня, человека исключительного сложения и многолетней тренировки, били, в том числе и по моим «спортивным специальностям», совершенно случайные люди, решительно никакого отношения к спорту не имевшие: пастухи, монтеры, гимназисты... Дело прошлое, но тогда было очень обидно...

Таких людей, поискавши, можно найти и в лагере. Людей, вроде того сибирского гиганта с девятнадцатого квартала. Нескольких, правда, пожиже, но не так изъеденных голодом, я уже подобрал на 5-м лагпункте. За полтора месяца они подкормятся. Человек десять я еще подберу.

Но ежели паче чаяния цифры рекордов покажутся мне недостаточными, то что, по милости Аллаха, мешает мне провести над ними ту же операцию, какую Наркомат тяжелой промышленности производит над цифрами добычи угля (в сей последней операции я тоже участвовал)? Какой мудрец разберет потом, сколько тонн угля было добыто из шахт Донбасса и сколько — из канцелярий Наркомтяжпрома?

Какой мудрец может проверить, действительно ли заключенный Иванов 7-й пробежал стометровку в 11, 2 секунды и, в положительном случае, был ли он действительно заключенным? Хронометраж будет в моих руках, судейская коллегия будут «свои парни в доску». Успенскому же важно, во-первых, чтобы цифры были хороши, и, во-вторых, чтобы они были хорошо сделаны, вне подозрений или, во всяком случае, вне доказуемых подозрений.

Все это будет сделано. Впрочем, ничего этого на этот раз не будет сделано, ибо спартакиада назначена на 15 августа, а побег — на 28 июля.

Дальше: роль десятка тысяч энтузиастов будут выполнять сотни две-три вохровцев, оперативников и работников ОГПУ — народ откормленный, тренированный и весьма натасканный на всяческий энтузиазм. Они создадут общий спортивный фон, они будут орать, они дадут круглые, улыбающиеся лица для съемки передним планом.

Наконец, для массы я мобилизую треть всей Медгоры. Эта треть будет маршировать «мощными колоннами», нести на своих спинах «лозунги», получит лишний паек хлеба и освобождение от работ на 2—3 дня. Если спартакиада пройдет успешно, то для этой массы я еще выторгую по какой-нибудь пайке — Успенский тогда будет щедр.

Вот эти пайки и майки — единственное, что я для этих масс могу сделать. Да и то относительно, ибо хлеб этот будет отнят от каких-то других масс, и для этих других я не могу сделать решительно ничего. Только одно — использовать Успенского до конца, бежать за границу и там на весь христианский и нехристианский мир орать благим матом об их, этих масс, судьбе. Здесь же я не могу не только орать, но и пикнуть: меня прирежут в первом же попавшемся чекистском подвале, как поросенка, без публикации не то что в «Правде», а даже и в «Перековке». Прирежут так, что даже родной брат не сможет откопать, куда я делся...