42. Прекращение процесса либерализации

 

Размах, который приняла свобода печати, стал вызывать у верхов партии испуг. И вот в конце 1962 года - начале 1963 года наступил такой период, когда, с одной стороны, в печати еще продолжались разоблачения культа личности Сталина, но когда, с другой стороны, на редакции газет и журналов и издательства стала уже набрасываться узда.

Органы партийной пропаганды начали, пока еще скрытно, давить на редакционные коллегии, чтобы они воздерживались от опубликования произведений, открыто направленых против режима бюрократии. Это было еще время наибольшего расцвета политической, публицистической и художественной литературы. Все журналы и газеты были завалены рукописями

 

произведений, освещающих историю сталинский диктатуры. Эти рукописи застряли в архивах печатных органов вследствие запрета их опубликования.

Запрет распространялся только на их официальное печатание, но не было еще установки пресекать их распространение в рукописном виде. К этим книгам пока еще относились как к подпольной литературе, и они стали перепечатываться на пишущих машинках и довольно широко распространялись "среди знакомых". Это и было начало образования "самиздата". В числе первых произведений "самиздата" мне запомнились следующие книги:

Ж.А. Медведев "Биологическая наука и культ личности"

Р.А. Медведев "К суду истории"

Е. Гинзбург "Крутой маршрут"

В. Гроссман "Все течет"

А. Солженицын "Раковый корпус"

А. Солженицын "В круге первом"

А. Солженицын "Август 1914"

Е. Варга "Путь к социализму"

М.М. Литвинов "Дневники"

Е. Евтушенко "Автобиография" и др.

 

В это время я еще жил в Павлодаре и бывал в Москве только наездами.

Приезжая в Москву, я постоянно встречался с Машей Солнцевой, Абрамом Пергаментом, В.Зурабовым, которые находились в гуще всех политических и литературных событий того времени.

Маша работала стенографисткой в Академии наук СССР. Там она познакомилась с братьями Медведевыми и другими либерально настроенными учеными, и через них получала рукописи интересных книг, которые она тут же перепечатывала на пишущей машинке и передавала для распространения своим друзьям и знакомым. Мне она неизменно передавала один экземпляр этих произведений. Делала Маша все это совершенно бескорыстно, только из идейных соображений, хотя эта работа отнимала у нее не менее 4-5 часов ежедневно.

На каждый экземпляр книги, отпечатанный на машинке, устанавливалась очередь, и книги быстро, через короткие интервалы, иногда целиком, а чаще всего по частям переходили из одних рук в другие. Таким образом, в течение месяца книги, в зависимости от числа страниц, оборачивались по 5-8 раз. А если учесть, что в каждом доме ее читал не один, а несколько человек, то можно себе представить, какой широкий круг людей был охвачен чтением самиздата.. К самиздатской литературе проявлялся большой интерес в самых различных кругах интеллигенции. Ее приохотились читать ученые и писатели, артисты и музыканты, врачи и учителя, инженеры и рабочие. Эти симпатии к самиздату сохранились у интеллигенции до сего времени, хотя теперь это и связано с большим риском.

Активный интерес к подпольной литературе среди относительно широких кругов интеллигенции был свидетельством того, что Сталину так и не удалось задавить живую мысль в нашей стране. Люди мыслящие временно притихли, спрятались и при первом мало-мальски незначительном проявлении свободы всплыли на поверхность.

О начале отхода от либерализации, наступившей после XX и XX съездов партии, первые сигналы поступили с встреч руководителей партии и правительства с деятелями литературы и искусства, происходивших 17 декабря 1962 года и 8 марта 1963 года.

Комментируя эти встречи, газета "Известия" в статье "По-ленински" следующим образом формулировала задачи этих встреч:

"Надо было осудить неверные тенденции в деятельности наших творческих работников, тенденции, которые снижают действенность искусства. Уводят его с магистральных путей народной жизни в узкие закоулки формалистского творчества...

Невозможно согласиться с теми, кто хотел бы "критическое" начало объявить едва ли не ведущим в нашей литературе. А такие тенденции есть, и сказываются они, в частности, в том, что в некоторых произведениях критика культа личности и его последствий, по существу, сводится лишь к изображению нарушений социалистической законности, имевших место в прошлые годы".

Если вдуматься в речи НС. Хрущева и Ильичева, произнесенные ими на этих совещани-

 

ях, то создается такое впечатление, что хрущевское руководство стремилось сохранить в неприкосновенности всю сталинскую практику, за исключением разве что некоторых излишеств в карательной политике. Они хотели сохранить за собою право выступать от имени народа и в то же время продолжать практику бюрократического командования народом.

"Какие художественные произведения ждет советский народ, — спрашивал Н.С. Хрущев на совещании 3-го февраля 1963 года, - какие произведения он ценит и поддерживает и что он отвергает".

Кто дал право самозванному выскочке устанавливать для литературы и искусства правила творчества?

Перед лицом таких компетентных представителей литературы и искусства, которые сидели в зале совещания, он взял на себя наглость диктовать маршрут, каким должны были следовать писатели, художники, музыканты, чтобы "заслужить" признательность народа.

Что же он предлагал ваять за образец творчества писателям, художникам, музыкантам?

В поэзии он рекомендовал равняться на Демьяна Бедного, в прозе - на Фадеева, в музыке — на братьев Покрас.

Надо было быть таким поистине примитивным и самоуверенным бюрократом, чтобы самому не почувствовать безграмотности и бездарности своих рекомендаций. Их можно было бы посчитать наивными, если бы они не были обязательными и не исходили от человека, занимавшего самый высокий пост в советской бюрократической иерархии.

В этой речи Н.С. Хрущева был сделан почти полный поворот от разоблачения Сталина и его политики к новому утверждению основ сталинизма. Для доказательства этого приведу несколько выдержек из его речи:

"Неверные тенденции (имеются в виду тенденции творческих работников - прим. авт.) состоят главным образом в том, что все внимание односторонне сосредотачивается на фактах беззакония, произвола, злоупотребления властью", (стр. 16)

"Не надо огульно охаивать все, что было написано в то время. Скажут, это отход от ХХ-го и ХХII-го съездов. Нет, это утверждение курса XX и XX съездов", (стр. 7)

"Спрашивается, знали ли руководящие кадры партии, об арестах людей тогда? Да, знали. Но знали ли они, что арестовывали ни в чем не повинных людей? Нет, этого они не знали. Они верили Сталину и не допускали мысли, что могут быть применены репрессии против преданных нашему делу людей", (стр. 18)

"В борьбе против троцкистов, зиновьевцев, бухаринцев и буржуазных националистов Сталин в первые годы после смерти В.И. Ленина отстаивал ленинские принципы и сыграл в этом значительную роль. Поэтому партия и массы ему верили, его поддерживали", (там же, стр. 20)

"Владимир Ильич Ленин считал Сталина марксистом, видным деятелем нашей партии, преданным революции", (стр. 21)

"Мы и сейчас считаем, что Сталин был предан коммунизму, он был марксистом, этого нельзя и не надо отрицать", (стр. 21)

"Когда хоронили Сталина, то у многих, в том числе и у меня были слезы на глазах. Это были искренние слезы", (стр. 22)

"По личному опыту могу оказать как участник событий в те годы, которые изображаются иногда в мрачных красках и серых тенях, что это были счастливые, радостные годы, годы борьбы и побед, торжества коммунистических идей", (стр. 27)

Человек, который именует себя коммунистом, и который назвал годы насильственного уничтожения миллионов невинных людей, годы ликвидации лучших представителей партии и народа, в том числе ленинской когорты идейных борцов за социализм, счастливыми и радостными годами, такой человек не заслуживает уважения своего народа.

Но, прежде всего, мне хочется остановиться на вопросе о том, знали ли руководящие работники сталинского Политбюро, ЦК и аппарата партии, такие, как Хрущев, Ильичев и многие другие, оставшиеся в живых, что в нашей стране творились беззакония, что через суды и казнь прошла масса невинных людей?

 

На этот вопрос НС. Хрущев ответил отрицательно.

Допустим, что он был прав.

Но тогда, естественно, встает другой вопрос: что же из себя представляли руководящие работники, которые не могли понять причин происхождения массовых репрессий и казней старых партийных кадров?

Ведь речь шла не об одном, двух и даже сотне случаев, а о подавляющем большинстве старых большевиков. Ведь в это время было уничтожено три четверти членов ЦК, рядом с которыми Н.С. Хрущев жил и работал многие годы. Ведь тогда было уничтожено 70 % всех делегатов XVII-го съезда партии, людей, среди которых проходила вся личная и партийная жизнь Хрущева.

Неужели у него не возникло сомнений о том, что если все эти, окружавшие его, люди были врагами, то как же партия, руководимая ими, вела страну от победы к победе?

Можно, наконец, допустить, что в среде всех руководящих работников, оставшихся в живых, были такие, которые не смогли и самостоятельно осмыслить происшедшие вокруг них события. Но ведь аресты и расстрелы продолжались не один и не два дня, а несколько лет. За это время среди руководящих работников ходили слухи, велись беседы, передавались из уст в ста невероятные случаи, которые не могли не стать известными Хрущеву и членам его семьи.

Нельзя себе представить, чтобы те, кто остался жив, находились в стороне от всех событий времени, и до них не доходила информация о самых животрепещущих, волновавших всех событиях, об арестах и расстрелах их вчерашних знакомых и близких.

Но если, несмотря на все это, среди руководящих лиц оказались люди, и среди них был Н.С. Хрущев, которые так и не смогли понять, в чем была причина массовых арестов и казней талина, то как такие люди могли оказаться во главе политического руководства после смерти Сталина?

Раз они не могли разобраться в политической кухне Сталина, в которой они сами варились много лет, то как же они смогут разобраться в событиях большей сложности, в которых им предстояло руководить, и можно ли было в таком случае им доверить политическое руководствo в такой великой стране?

"О злоупотреблениях Сталина властью, о фактах произвола, — говорил там же Хрущев, - которые совершал он, мы узнали только после его смерти и разоблачения Берия - этого матерого врага партии и народа, шпиона и гнусного провокатора", (там же, стр. 26)

Но мы-то знаем, что в действительности дело обстояло далеко не так, как рассказывал Хрущев. В действительности все те, кто после смерти Сталина вместе с Хрущевым составили Политбюро ЦК КПСС, были прямыми соучастниками сталинских преступлений.

Известно, что все они стояли во главе партийных и государственных учреждений, через которые Сталин проводил все подготовительные мероприятия по осуществлению репрессий. Сталин намеренно не делал ничего такого, что могло привести к изоляции руководящих работников партии от участия в проводимых им репрессиях. Наоборот, он делал все, чтобы привлечь и к участию в карательных мероприятиях, чтобы связать их всех круговой порукой и общей ответственностью. Ни один сколько-нибудь ответственный работник не был в стороне от проводимых им репрессий. Для того чтобы понять, как все эти руководящие кадры стали соучастниками Сталина в его карательной политике, нужно вспомнить, как все они, как правило, вступившие в партию в конце двадцатых и в 1930-е годы, оказались в руководящей головке партии и государства. После того как Сталин с помощью аппарата разгромил все оппозиции, он, в своем стремлении окончательно изгнать всех оппозиционеров из партии, натолкнулся на сопротивление своего аппарата, который в массе своей был против жестокой расправы с оппозиционерами. Сталин понял тогда, что окончательно и безраздельно овладеть властью он сможет, только избавившись от большевистских кадров, сохраняющих ленинские традиции.

Для осуществления перемен в аппарате партии ему нужны были новые люди, без партийного стажа и без традиций. Этих новых людей он взял из пополнения, вступившего в партию в конце двадцатых и в тридцатые годы.

Работа по созданию нового аппарата партии была проделана Сталиным с помощью небольшого количества преданных ему членов партии старшего и среднего поколений, которые понимали, что от них требуется, и шли на это. К таким приближенным Сталина из старшего поколения являлись: Л.Л. Андреев, К. Р. Ворошилов, Л.М. Каганович, Куусинен, А.И. Микоян,

 

В.М. Молотов, Шверник и др., и из среднего поколения: Брежнев, Булганин, Косыгин, Маленков, Суслов, Хрущев, Щербаков и др.

Вот как на XVIII-м съезде партии, то есть сразу после только что закончившейся расправы со старыми кадрами партии, оценивал свою роль сам Н.С. Хрущев, бывший к тому времен генсеком ЦК КПУ(б):

"В отчете товарищ Сталин показал, каких огромных успехов добился наш СССР в борьбе за коммунизм...

Эти успехи не пришли сами собой, они завоеваны в жестокой борьбе с врагами рабочего класса, с врагами крестьянства, с врагами всего нашего народа, в борьбе с агентами фашистских разведок - с троцкистами, бухаринцами, с буржуазными националистами...

Украинский народ с ненавистью относится к буржуазным националистам, ко всем этим подлым шпионам Любченко, Хвылям, Затонским и другой нечисти¹... Бдительность украинских рабочих и колхозников повысилась. Мы будем всемерно повышать эти качества и травить как тараканов эту мерзкую тварь, которую засылают на украинскую землю иностранные разведки²..."

Все они были связаны со Сталиным одной ниточной. Они выносили и подписывали решения об аресте своих товарищей. Иначе Сталин не выдвигал бы их на такие посты, как секретарь ЦК КПУ(б). Они помогли Сталину разгромить ленинскую партию, а он выдвигал их, до того мало кому известных людей, в первую шеренгу руководящих кадров партии. Их судьба была тесно связана с судьбами репрессированных. Они возвысились на костях погибших большевиков. Об этом предельно просто было сказано в докладе председателя мандатной комиссии XVIII-го съезда Г.М. Маленкова:

"Среди делегатов мы имеем много товарищей, выдвинувшихся на руководящую работу (подчеркнуто мной - авт.) за период между XVII и XVIII-м съездами партии. Всего в составе делегатов XV съезда партии имеется 618 товарищей, которые выдвинуты за период с XVII съезда партии на руководящую партийную, хозяйственную и советскую работу с низовой работы".

Вопрос о том, понимало ли окружение Сталина и широкие круги советской интеллигенции, что подавляющее число осужденных были репрессированы необоснованно, стал предметом дискуссии между Н.С. Хрущевым и И.Г. Эренбургом и между В. Ермиловым И.Эренбургом. В своем письме в редакцию газеты "Известия" от 1-го февраля 1963 И.Эренбург писал:

"В моей книге я рассказывал о том, как наши военные, сражавшиеся в Испании, наши писатели и журналисты в Москве мучительно воспринимали аресты того или иного человека, в невиновности которого были убеждены. Часто между собой мы говорили об этом, но протестовать публично у нас не было возможности. Я не присутствовал ни на одном собрании, где выступили бы люди, протестуя против расправы с товарищами, в невиновности которых они не сомневались..."

Отвечая И. Эренбургу, В. Ермилов в том же номере газеты "Известия" писал:

"Но какой же, однако, облик советских людей, живших, работавших и воевавших в эпоху, о которой рассказывает И. Эренбург, предстает перед молодежью в письме И. Эренбурга. Ведь и по его мемуарам, и по его письму получается, что уже в то время если не все, то большинство людей знало о том, что именем Сталина творится зло, что массовые репрессии являются необоснованными, — знало и молчало. А это значит - оскорбить целое поколение советских людей, выгораживая себя. Великое очистительное значение ХХ-го съезда для всего народа и заключалось

 

в том, что партия установила и раскрыла правду об искажениях, беззакониях, совершавшихся в период культа личности Сталина..."

 

В. Ермилов так же, как и Н. Хрущев, испугались своей личной ответственности перед будущими поколениями, испугались того, в каком облике они предстанут перед молодежью. И во имя того, чтобы не вызвать гнева и разочарования своим карьеризмом, безыдейностью и приспособленчеством, они были готовы скрыть свое поведение при Сталине и снова пойти на искажение истории.

Но факт остается фактом. Масса людей, за исключением обманутой молодежи, знала о том, что репрессии были незаконными, необоснованными и преступными. Об этом говорил не только И. Эренбург. Об этом писали в своих воспоминаниях и произведениях поэты, стихи которых распространялись среди молодежи, публицисты и прозаики в своих книгах, статьях и воспоминаниях. Но самое главное, благодаря такому обману молодежи после смерти Сталина был заторможен процесс очистительной работы от лжи и преступлений власти, совершенных в советском обществе, а это облегчило для нового руководства возможность опять возобновить репрессии против инакомыслящих, хотя и в более узком масштабе. Допустим, что Хрущев, Ермилов и другие не знали, что Сталин и его окружение злоупотребляли своею властью.

Ну а то, что при руководстве самого Н.С. Хрущева было допущено злоупотребление властью, в этом он тоже был не виноват, или в этом был виноват только начальник КГБ Серов?

Разве при руководстве Хрущева не заставили замолчать П. Григоренко, И.Эренбурга, l.Евтушенко, Р.Рождественского, и других?

Разве не при руководстве Хрущева оппозиционеров стали сажать в психиатрические больницы?

Или то, что в Венгрии по указке Хрущева против инакомыслящих применили танки и авиацию, не было злоупотреблением властью?

К этому же времени относится начало кампании, открытой в советской печати против поэта Е. Евтушенко в связи с изданием за границей его "Автобиографии", а также в связи с опубликованием в "Литературной газете" его стихотворения "Бабий Яр".

30 марта 1963 года "Комсомольская правда" под заголовком "Куда ведет хлестаковщина" напечатала статью-подвал, посвященную "Автобиографии" Е. Евтушенко, помещенной во французском еженедельнике "Экспресс".

Поскольку "Автобиография" Евтушенко была своим острием направлена против сталинской автократии и бюрократии, у авторов очерка "Комсомольской правды" вызвала возмущение каждая фраза и каждая мысль Е. Евтушенко. "Революция принесла русскому народу много новых тяжестей и много новых слез, это правда", - писал Е. Евтушенко. "Правда или кощунство? - хочется крикнуть, прочтя эти строки", - писали авторы очерка: Г.Оганов, Б.Панкин, И.Чикин. "Но может быть оговорка? - спрашивают они и отвечают, - Нет, послушайте дальше".

"...Россия выстрадала марксистскую идею не только в эпоху царизма. Она продолжала платить ценой боли и ошибок в эпоху строительства социалистического общества".

Если эта мысль Е. Евтушенко чем и могла вызвать возражение у истинного марксиста, то как раз не тем, что так возмутило авторов очерка, а, наоборот, тем, что Евтушенко эпоху сталинских пятилеток, эпоху перерождения и автократии именовал "социалистическим" строительством. Дальше авторы очерка цитируют Е. Евтушенко:

"О нашей победе над фашизмом... Русский человек привык к страданиям, жизнь русского народа была более легкой во время войны, ибо она была более искренней. В этом одна из главных причин нашей победы.

Я пошел в "Форум" в день Победы. Это был особенный день... Люди смеялись, целовались, плакали. Они полагали, что все самое худшее позади, и начинается лучшая жизнь.

...Русский народ работал с ожесточением, чтобы грохот машин, тракторов и бульдозеров заглушал стоны и рыдания, прорывавшиеся из-за колючей проволоки сибирских концлагерей".

Что же в этих словах Е. Евтушенко так возмутило авторов очерка?

"Если бы весь этот вздор, — писали они, — был опубликован в нашей стране, то любой успевающий школьник уличил бы автора... Полуправда опаснее лжи.

 

Солжет тот, кто скажет, что путь революции был устлан розами, кто умолчит об испытаниях и жертвах, принесенных во имя великой цели, кто закроет глаза на трагедии времен культа личности. Но трижды солжет тот, кто скажет, что не было ничего, кроме страданий, кто попытается вычеркнуть из памяти все то, что завоевано, построено, взращено на земле социализма..."

Да, "успевающий школьник", обученный истории партии по фальсифицированным учебникам, насквозь пропитанным обманом и ложью, не смог бы разобраться, где историческая правда и где ложь. Но истинный марксист - переживший историю внутрипартийной борьбы, историю ликвидации ленинской партии - знает, что то, что "построено", "взращено" Сталиным и его бюрократической кликой, ничего общего с социализмом не имеет.

И прав был Е. Евтушенко, когда в своей "Автобиографии" писал, что русский народ надеялся, что после победы над Германией начнется лучшая жизнь, что все самое худшее оста» лось позади, и что эти надежды народа так и не сбылись.

Авторов очерка возмутило также то, как в своей "Автобиографии" Е. Евтушенко отозвался о значительной части писателей и поэтов сталинской эпохи.

"...Эти произведения, - писал он, - были настолько пустыми, что их трудно было отличить одно от другого.

Ах, если бы машины умели читать! Они оценили бы стихи, написанные в ту пору... Духовная жизнь народа была низведена до уровня описания различных аспектов труда. Так сталь превратилась в главного героя многочисленных романов... Живые существа играли вспомогательную роль в этих романах. Впрочем, они и не были живыми существами".

Да, романы Бабаевского, Кочетова и многих, многих других писателей сталинской эпох были сделаны по такому шаблону.

Е. Евтушенко подвергся также резкой и совершенно необоснованной критике за его стихотворение "Бабий Яр". Вот что говорил по этому вопросу Н.С. Хрущев:

"За что критикуется это стихотворение? - спрашивал он. - За то, что его автор не сумел правдиво показать и осудить фашистских, именно фашистских преступников за совершенное ими массовое убийство в Бабьем Яру. В стихотворении дело изображено так, что жертвами фашистских злодеяний было только еврейское население, в то время как от рук гитлеровских палачей там погибло немало русских, украинцев и советских людей других национальностей. Из этого стихотворения видно, что автор его не проявил политическую зрелость и обнаружил незнание исторических фактов". (Речь на встрече 8-III-1963 г.)

Нет, не Евтушенко, а Хрущев, ослепленный своим антисемитизмом, проявил свою политическую близорукость. Хрущев не понял специфики, которая отличала "Бабий Яр" от обычных фашистских операций по уничтожению людей.

Все, кто писал о событиях, происшедших в "Бабьем Яру": Е.Евтушенко, А.Кузнецов В.Некрасов, А.Борщаговский, Д.Шостакович и другие, отмечали ведь не то, что там была казнена масса людей, а то, чем, прежде всего, было окрашено это событие в начальной стадии проведения этой операции, на чем делали ударение сами фашисты и что они выделяли как первостепенную задачу, - на уничтожении еврейской нации.

По приказу гитлеровских оккупационных властей все еврейское население г. Киев мужчины, женщины, дети всех возрастов, от грудных младенцев и подростков до глубоких стариков, должны были явиться в назначенное место и в назначенное время. Всех собравшихся построили в колонну и под сильным конвоем провели на убой. И именно это мрачное шее многотысячной колонны описано в стихах Е. Евтушенко. Именно это больше всего потряс всех тех, кто прикоснулся к этому событию, и, прежде всего, тех, кто был непосредственным свидетелем этой чудовищной операции. Сюда я, прежде всего, отношу А. Кузнецова, бывшего живым свидетелем одновременной гибели нескольких десятков тысяч евреев в течение скольких дней.

Мимо его глаз прошла эта масса согнанных на смерть людей.

Хрущев говорил, что Е. Евтушенко "не сумел правдиво показать фашистских преступников…"

 

Неправда! Тот, кто, как Евтушенко или А.Кузнецов, показал отвратительную бойню фашистских расистов, сделал это наиболее весомо и ярко. С их страниц эта акция видится как чудовищное злодеяние гитлеровских преступников.

Вот как охарактеризовал писатель Д.Борщаговский то впечатление, которое произвела на казнь на мальчика-подростка Толю Семерика (из книги А.Кузнецова — прим. авт.) в своей статье "Прошлое не умирает", напечатанной в "Литературной газете" от 22-X-1966 года.

"Прекрасная страна детства — крутые поросшие кустарники, живописные и таинственные склоны оврага неподалеку от дома - превращена гитлеровцами в земной ад. Ум и воображение мальчика-подростка потрясены первым актом трагедии: в несколько дней убито, истреблено, сброшено в рвы еврейское население Киева".

Ни с каким другим народом, ни с русским, ни с украинским, ни даже с польским фашисты так не поступили. Лиц других национальностей, уничтоженных в Бабьем Яру, казнили в разное время, на протяжении многих месяцев, небольшими группами.

Ярко и доходчиво эти два акта трагедии описывает в упомянутой своей статье Борщаговский:

"Потом Бабий Яр становится бытом, страшной повседневностью, местом частых казней, садистских убийств, жестоких расправ с партизанами, подпольщиками или схваченными на улице города заложниками. Спадает чудовищное напряжение первых дней - беспрецедентной еще тогда, в сентябре 1941 года, одномоментной, массовой, "тотальной" бойни, но счет оккупационных дней только начат. Бабий Яр примет еще десятки и десятки тысяч жертв всех национальностей. Когда Толя Семерик глубокой осенью 1943 года спросит у оборванного деда с торбой, перебирающегося с одной стороны оврага на другую: "Дед, евреев тут стреляли или дальше?", старик скажет ему, вспоминая пережитое: "А сколько тут русских положено, а украинцев, а всех наций?"

Такова специфика, которая отличала Бабий Яр от других мест фашистских казней. "Интернационалист" Хрущев не понял этой специфики, а на основании его "глубокого" анализа руководство партии несколько десятилетий запрещало сооружение монумента на месте казни в Бабьем Яру. Попытка еврейской общественности поставить такой монумент на собранные средства решительно отвергалась руководством партии по тем же соображениям. Верно то, что Бабий Яр — это могила не только евреев.

Но разве нельзя было сделать надгробие, на котором были бы отражены оба акта этой чудовищной трагедии, на котором было бы написано:

"Здесь покоится прах всех советских евреев, проживавших в г. Киеве под немецкой оккупацией в сентябре 1941 года - жертв фашистского геноцида, и советских граждан других национальностей, расстрелянных за активную борьбу с немецкими оккупантами".

"Кому и зачем, - говорил там же Хрущев, - потребовалось представить дело таким образом, что будто бы население еврейской национальности в нашей стране кем-то ущемляется. Это неправда".

 

Если бы советские руководители не затеяли мышиной возни вокруг постройки монумента в память погибших в Бабьем Яру советских евреев, а также вокруг других подобных акций в отношении евреев, то не возник бы и вопрос об ущемлении евреев в Советским Союзе.

Еще более определенно Н.С. Хрущев предстал перед нами в образе антисемита после того, как в той же речи начал разглагольствовать о том, как себя вели люди разных национальностей при царском правительстве, в гражданскую и отечественную войны. Тут он опередил другого фальсификатора истории и антисемита Пикуля, написавшего подлейшую книгу под названием "У последней черты". Коснувшись вскользь вопроса о том, что скверные люди были во всех нациях, он походя и без какой-либо связи с текстом своей речи заговорил о евреях-

 

провокаторах: об Азефе и Житомирском; о национализме и сионизме "Бунда"¹; о работе евреев в царской охранке и в зубатовских организациях; о еврее капиталисте из Лос-Анджелеса; еврейских шахтерах; а также о еврее Когане, якобы служившем переводчиком у фашистского фельдмаршала фон Паулюса. Журналистка Ариадна Громова в статье "В интересах истины", напечатанной в "Литературной газете" от 9-VIII-1966 года разоблачила ложь, пущенную в рот Н.С. Хрущевым в отношении А.Г. Когана.

"Я прочла, - писала А. Громова, - книгу П. Гаврутто "Туча над городом" ("Московский рабочий", 1965 г.), в которой рассказывается о деятельности херсонских подпольщиков в годы Великой Отечественной войны... В книге Гаврутто есть грубые ошибки и просчеты".

Как выясняется, в первом издании книги Гаврутто, опубликованной в 1963 году, до Н.С. Хрущева, о Когане как о переводчике Паулюса ничего не сообщалось. О Когане говорилось только как о предателе, выдавшем херсонское подполье. Во втором издании этой книги вышедшей в 1965 году, уже после речи Н.С. Хрущева, Гаврутто обвинил Когана в том, что выдал немцам Киевское подполье и стал немецким переводчиком у Паулюса. Сообщая об этом, Ариадна Громова рассказывает, как все это изложено в книге Гаврутто:

"Некий Пилипенко, обитатель г. Киева, сообщает приехавшим к нему херсонским подпольщикам, что киевское подполье было выдано гестаповцам одним человеком. Об этом предателе, говорил он, знает уже весь Киев. Это подлое злодеяние совершил бывший комсомольский работник города, оставленный для подпольной работы на киевщине, некто по фамилии Коган".

Дальше Гаврутто сообщил, что "почти два года Коган находился в услужении у фельдмаршала Паулюса, чистил ему обувь, помогал допрашивать советских военнопленных и да стрелял в своих соотечественников".

"Но вот, - писал дальше Гаврутто, - наконец, трехсоттысячная армия Паулюса была разбита, сам фельдмаршал сдался в плен, а вместе с ним задрал кверху руки и Коган".

Так, по заметке А. Громовой, изложил события Гаврутто. А вот как об этом событии сообщил Н.С. Хрущев в своей упомянутой выше речи:

"Когда была окружена группировка Паулюса... позвонил мне член военного совета 64 армии З.Т. Сердюк и говорит, что среди пленных, захваченных со штабом Паулюса, оказался бывший инструктор киевского городского комитета комсомола Коган. Спрашиваю:

— Как он мог попасть туда, вы не ошиблись?

— Нет, не ошибся, - говорит т. Сердюк. - Этот Коган был переводчиком при штабе Паулюса".

А как же было в действительности? Об этой писала в "Литературной газете" Ариадна Громова:

"Но уточним факты. "Всех подпольщиков Киева" никто вообще не выдавал: несмотря на тяжелейшие провалы, киевское подполье никогда не прекращало деятельности, многие из его героев остались живы и посейчас живут в Киеве. Предатели действительно не раз причиняли громадный ущерб подпольщикам Киева, но имена предателей известны (хотя, конечно, о них никак не мог знать "весь Киев" в период оккупации). Имя переводчика Паулюса тоже никакой не секрет и, разумеется, переводчик фашистского фельдмаршала не был и не мог быть евреем, и не могли гестаповцы "послать" такого человека к фельдмаршалу на работу.

 

Наконец, как мог один и тот же человек одновременно находиться в разных местах? Ведь Гаврутта (а еще раньше Хрущев - добавим мы) утверждает, что Коган служил у Паулюса "почти два года". Но известно, что Киев был оккупирован в сентябре 1941 года, а Паулюс попал в плен в январе 1943 года. Между двумя этими событиями прошел, таким образом, год с небольшим. Но главное, когда при этом Коган мог быть в оккупированном Киеве и выдать "всех подпольщиков". Получается явная бессмыслица.

Однако, как видно, ни автора, ни редактора В.Степанова такое противоречие ничуть не смутило. И пошел гулять по свету абсурдный вымысел, основательно испортил жизнь реальному человеку А.Г. Когану, который в оккупированном Киеве вообще не был, поскольку ушел из города вместе с советскими войсками, а фельдмаршала Паулюса и в глаза не видел. Книга Гаврутто не просто неудачна: она вредна, ибо вводит в заблуждение читателей, дезинформирует их". (А.Громова, "Литературная газета" от 8-VIII-1966 года)

Но если книга Гаврутто вредна, то что можно сказать о речи Н.С. Хрущева? Она была преступна, так как была произнесена человеком, занимавшим самое высокое положение в стране, который обладал огромным аппаратом для проверки любых фактов. Тень, брошенная на гражданина СССР Когана должностным лицом, занимающим столь высокое положение, неизмеримо подлее, чем тень брошенная Гаврутто.

Между тем, мы нигде не читали о том, что Хрущев принес извинения Когану, и не слышали о том, какое наказание понес генерал З.Т.Сердюк за обман Хрущева (кстати, это тот самый З.Т.Сердюк, который потом стал зам. председателя комиссии партконтроля при ЦК КПСС, так сказать "совесть партии").