БЕЛАЯ УТОЧКА

 

Как мне ее описать?

Видел я это чудо один раз.

Рассказывал о нем много.

Носил ее за пазухой.

Носил, как камень, как солнечного зайчика.

Как мой ответ всем, кто думает не так, кто пишет не так.

И много раз уже написал ее, Но не на бумаге.

Я берег ее, как одно из самых любимых, и подзаголовок придумал в скобках: «Ей-богу, факт».

А время шло, и то, что было радостным брызгом, стало в значительной степени минором. И она всегда была прологом книжки о друзьях. Теперь...

...Совгавань... воспетый порт Ванина... он для меня обернулся не страшно. Я был там на трех лагпунктах и каждый лагпункт стоил того, чтоб о нем рассказать.

Белая уточка...

У меня есть свидетели.

Другие, кажется, хохотали, — передать свое я не могу — это было диво, чудо, чорт знает что.

Я не могу назвать это время несчастливым. Чувство солидарности и широкой дружбы среди людей, которые тебе симпатичны, бескомпромиссности и равенства — что ж тогда счастье.

 

Господи, какие великолепные имена и какой отзвук будят они моей душе.

Даст бог — все были молоды, а посему — еще живы.

Я тогда не знаю, как (не помню) занял первую и последнюю

 

придурочью (так сказать, придурочью) должность, — был кострожогом.

В бригаде было около тридцати душ, в основном — десятый, или около того пункта. Ходили на объект довольно далеко в поселок — или ездили на развалившейся автомашине.

«Наш ишак, хотим — едем, хотим — ...», то есть толкаем в над, потом — застрял в грязи.

Как хочется сейчас перечислить имена...

Бывалочка, сосед по нарам, проснувшись, — эстонец (криминальная привычка не называть имен, хотя проще, приятней и ясней, но заменять или искажать не буду, они сами песни), проснувшись, очень индивидуально и ритуально, не вставая, выкуривал одну сигарету. Едкую. Потом уже целый день нормальная пролетарская махорка.

Супротив, наискосок, с нар спрыгивал А, мягковолосый брюнет с голубыми глазами, всегда чистоплотный и перешивший зэчью одежду по фигуре. Всегда мрачный, несколько сонный.

Супротив, наискосок в другую сторону, горилисто слазил другой.

Подо мной Коровье — чукча. С дикарски точным представлением о благородстве.

Да, не перечислишь.

По морозной зорьке мы шли на объект.

Всегда в одном и том же месте нам навстречу попадалась «оса» — девица с удивительно тонкой талией и удивительно длинным носом.

Понятно, до девок мы были охочи.

Рядом со мной шел стройный литовец — кажется, такой минорный юбочник, ... все рассеяно, развязно, скомкано и перебито.

Потом, освободившись, он застрял где-то из-за юбки в Сибири.

Мы перебрасывались парой слов (всегда) и, наверное, млели. А... мрачнел еще больше.

Юбка! Да, это часть человеческих чувствований.

 

И вечное сплетение всего отвратительного, смешного и великолепного.

Я чувствовал это в строю, и еще какой-то богатырский посвист: «они ничего не могут так, как мы». Они — это конвоиры.

Насколько я мог уследить, в Совгавани великолепны ранние весны и отвратительны концы мая. В конце мая может выпасть снег по колено. Но ранняя весна — март, апрель — тихи, ясны, прозрачны, с заморозками.

Выходим по ясному солнцу и по льдинкам. Днем разогреемся. (Бог с ним, с лагерем). Мы строим три дома. Два двухэтажных, кирпичных и один деревянный — двухквартирный особнячок. Я жгу костер под чаном с водой для раствора.

Друзья кладут кирпичи и гоняют тачки.

Да! (можете улыбаться) чувство коллектива и любви. Хотя часто звереем друг на друга.

Вокруг колючка, на вышках попки.

За колючкой тут же, впритык, развешано белье, бродят куры, козы, гуси, выскакивают полуобнаженные жители.

Куры, козы, кошки заходят к нам в зону.

Попытка жестокости по отношению к животному пресекается тут же — не шути! — это «десятая бригада», у всех 58-10, а то и 11 — болтуны, это не первый послевоенный набор.

Рабочий день. Передо мной за колючкой обычный, грязный дачно-поселковый дворик с бельем, курами, козами, лужами.

За спиной раздается рык. Поворачиваюсь. Говорят: «Смотри».

Смотрю.

Ей-богу, факт.

 

По двору, по лужам идет, чуть вразвалочку, удивительно маленькая, удивительно белая, удивительно чистая уточка.

Сбоку, сзади с вполне серьезными намерениями идет за ней селезень, красавец с изумрудной башкой.

Сзади, как на нитке, два огромных гусака, крайне заинтересованных. На них-то и реакция моих товарищей.

 

Уверен, вы не видели ничего, красивее той утки. Селезень пытается схватить ее за хохол, она уклоняется.

По эту сторону проволоки полбригады наблюдает за происходящим, не веря в возможность гусаков.

Дальше — селезень оказывается на утке, и... гусак на селезне.

Я видел это своими глазами... Второй гусак — на первом. «Источник» всего этого не виден, он совершенно вмят в мокрую землю. Только на селезне гусак, держащийся клювом за перья на голове селезня, и в том же положении на гусаке второй гусак.

Наконец, селезень как-то вываливается из этой пирамиды наоборот. Но держится за голову уточки; первый гусак, будучи на утке, держится за хохол селезня. Какое-то время селезень нелепо топчется сбоку.

Потом пирамида разваливается.

И виден источник злоключения — удивительно маленькая, удивительно белая уточка.

Только сейчас у нее ровно наполовину — ватерлиния. Нижняя часть совершенно черная от грязи, от лужи, верх — ослепительно белый.

И до чертиков красивая! Белая уточка.

1-5-63 г.