СТЕП-СПЕЦ-ЛАГ
Степ-спец-лаг, I лаготделение, II лагпункт.
Летом жара до 60 градусов. По слухам — термометра я не видел. Зной, и по красноземной степи гуляют смерчи. Вьется такой седой — и разбивается о лагерные стены.
Белокаменный (точнее — беленый) лагерь стоит в степи сказочным видением. И средневековорыцарские башни по углам. «И в Джезказгане, где-то под землею, Туннель глубокий себе я буду рыть».
Так неудачен наш фольклор — стремление приспособить к местным условиям и выразить вековечную значительность преходящего. И вместе с тем, хорошо!
Друзей-товарищей мне теперь не надо,
Мой друг-товарищ — вечная тюрьма.
Кирка, лопата — это мой товарищ,
А тачка, тачка — верная жена.
Там был надзиратель Марченко. Считал: «Пер-ая, друга...»
И еще был Николаев — человек, тоже надзиратель. Он, говорят, тоже потом срок схватил. Он был похож на Николая II. Маленький, с бородой, ну, впрямь, гвардейский полковник. Говорят, за ревность срок схватил, и посадили его к нам в бур — в барак усиленного режима, я там допрежде сидел.
Мы радовались, когда раздавался визгливый голос Николаева.
Радовался я, радовались баптисты, радовались пятидесятники, радовались „истинные христиане», бандеровцы, радовались латыши, когда раздавался визгливый голос Николаева:
«По пятеркам — разберись!»
Как тебе сейчас сидится, мужик Николаев, впрочем, ты уже, наверное, отсидел.
И, видит Бог, зеки, несмотря на мат, любили тебя.
Потом говорили: «Николаева привезли в бур, посадили...» «Да нет... он в лейтенанта разрядил пистолет». Баптист на нарах издыхал: «Господи». Молдован отвечал: «Из ревности».
Ты нас не мучил, в колонне раздавалось: «На вахте Николаев» — этот не заставит с угольной (каждый из нас негр) пылью па морде стоять на морозе. «Николаев — человек».
«По пятеркам разберись!»
И наш бригадир Вышекутов (ингуш) говорил вроде бодрого: «Мальчики, мальчики».
Мы улыбались: «Николаев — человек».
Потом, говорят, из-за ревности сел.
«На вахте Николаев».
И радовался я — русский, радовался баптист (была такая падла — Володя П…..), радовался Трохин и Шернаескас.
Этот (Николаев)
«По пятеркам разберись»,
пробегал (пробегал!) по рядам и
у него всегда счет «сходился».
«Николаев, сейчас в баньку».
«Ух, ребята, потрите» (чего там потереть, — лучше не спрашивай).
«Николай второй!» — вопил кто-то, опрокидывая шайку,
«Сейчас нам по 150 грамм каши».
«А я к жене пойду», — говорил Николаев, нежась.
Из-за ревности, говорят, сел. В бур привели — я был в этом буре. До и после.
Джезказган.
Кто спросит: «Надзиратель?» Я отвечу: «Поруби мой ... на пятаки - лучше маленький Ташкент, чем большая Колыма».
И еще скажу:
«День кантовки — месяц жизни».
А Широяна (или Широянса) прирезали, и приятно слышать — «неизвестно, кто».
Широянс — бригадир, и знаете, что он сделал, то есть зэк, мальчика, который «живой ….. не видел», опускаясь в подземелье
И в Джезказгане, где-то под землею,
Туннель глубокий себе я буду рыть» —
— заставил и клети (мальчик был слаб) стоять перед собой на коленях.
«Боялся шахты».
«Широянс всегда был падлой».
Приятно, что его с его шарфиком выдали на гора.
С удовольствием вижу лица, когда Широянс посыпался в отвал.
Три лица смотрели на шарфик Широянса, и потом всем было плевать, даже Куму (читай — оперативнику, к опере — никакого отношения).