- 285 -

1. Возвращение

 

Сразу же после возвращения домой я столкнулся с многочисленными трудностями, к преодолению которых надо было приступать немедля. Прежде всего это касалось моего пребывания на родине, в частности в городе Москве.

Дело в том, что, еще будучи в госпитале в городе Бреслау, незадолго до выписки, перед отправкой на родину, мне, как и всем бывшим военнопленным, пришлось пройти проверку в так называемом проверочно-фильтрационном пункте, находящемся при госпитале.

Проверка заключалась в детальном ознакомлении со всеми перипетиями моего пребывания в плену в концлагерях.

В конце долгого и обстоятельного собеседования корректный пожилой капитан заявил мне:

— К сожалению, в Москву вам ехать нельзя. Я могу дать вам направление в один из городов не ближе ста километров от Москвы. — Он протянул мне большую карту и карандашом указал на несколько пунктов. — Ну, вот хотя бы Можайск.

— Хорошо. Пусть будет Можайск, — ответил я. В этот момент мне было безразлично куда... если не Москва.

Капитан тут же заполнил справку и, вручая мне, добавил:

— В Можайске решат, как быть с вами в дальнейшем.

Растерянный, я вернулся в свою палату.

Прошло две недели.

В теплушке, вместе с небольшой партией военнопленных, я еду на родину.

Только через три недели, после многочисленных пересадок, мы оказались в городе Ковеле, где был организован центральный перевалочный лагерь для всех репатриантов, возвращающихся на родину.

 

- 286 -

Вся территория была забита тысячами людей, ожидавших отправки и живущих в невероятной скученности, в грязи. Большинство ютились в наспех вырытых землянках или в разрушенных домах.

В октябре было холодно. Почти непрерывно моросил дождь. Отправка задерживалась. Транспорт не справлялся со своевременной эвакуацией людей.

С большим трудом нашу партию удалось разместить на ночь в здании Ковельской синагоги, которая до предела уже была забита людьми, спасающимися от дождя и холода. Мы устроились на полу у стены, сплошь покрытой надписями на еврейском, русском и немецком языках.

Я прочитал некоторые из них.

Это было последнее пристанище евреев. Фашисты согнали их сюда перед смертью.

О чем только не говорили эти надписи! Проклятия в адрес фашистов. Жалобы на свою судьбу. Надежда на освобождение. Сведения о себе и членах семьи. Обращение к Богу. Больно было читать эти предсмертные слова.

Утром мы узнали, что для посадки в поезд нужно иметь пропуск Ковельской комендатуры. Пришлось туда отправиться.

Дежурным комендантом оказался старший лейтенант. У него было открытое, доброжелательное лицо. Он спросил меня:

— Кто вы и что вам надо?

— Вместо того чтобы вернуться в Москву к своим родным, я вынужден ехать в Можайск. Что меня там ждет, я совершенно не знаю, тем более что я болен. — Я показал ему справку из госпиталя.

Старший лейтенант задумался:

— Скажите, кем вы были направлены в действующую армию?

— Свердловским военкоматом города Москвы. Он опять задумался:

— Знаете что, я дам вам направление в Свердловский военкомат. Вы сможете остановиться в Москве, а там будет видно.

 

- 287 -

Дорога в Москву была долгой и утомительной. Три пересадки, несколько часов езды на крыше вагона, скудное случайное питание — все это вымотало меня так, что я находился на пределе физических сил.

Приближаясь к Москве, я думал с тревогой: «Если на вокзале проверяют документы, меня отправят в Можайск».

Однако все оказалось значительно проще.

7 ноября 1945 года, рано утром, на пустынном и тихом Киевском вокзале никто не обратил на меня внимания, и я беспрепятственно пешком добрался до квартиры моей сестры Веры, где жила также и моя мать.

Итак, я у своих! Моя семья — жена и дети — в это время жила еще в Баку. Через несколько дней я отправился на улицу Горького, где жил до войны.

В квартире жили теперь только двоюродная сестра и двоюродный брат. После радостной встречи сестра рассказала мне о тяжелых годах эвакуации, во время которой умерли ее мать, муж, тетка. Рассказала она также о неожиданной встрече с Анной Петровной Комаревцевой.

Это была та самая Анна, с которой меня столкнула судьба в Бердянске. Она вернулась из Бердянска в ноябре 1943 года. Встретилась с мужем. Он был на фронте разведчиком с начала войны.

Анна запомнила адрес сестры, который я ей сообщил в Бердянске, разыскала ее и рассказала обо мне.

Письмо к жене, которое я оставил ей перед моей отправкой в Германию, сгорело в ее доме во время освобождения Бердянска от фашистов.

Оказалось, что Анна Петровна живет тут же, за углом, на улице Медведева. И я отправился к ней...

Меня встретила молодая красивая женщина с золотистыми волосами. Это была все та же Анна, хотя не с таким похудевшим строгим лицом, какой я ее знал и запомнил.

Увидев друг друга, мы были потрясены неожиданностью радостной встречи. Оба мы живы! Увиделись в Москве!

Многое надо было рассказать нам друг другу.

Когда я с горечью рассказал о трудностях, связанных с легализацией моего существования в Москве, Анна

 

- 288 -

Петровна проявила горячее участие. Как адвокат, она знала хитросплетения, связанные с пропиской в Москве. Было решено сделать попытку восстановить мою прописку на улице Горького.

Вместе с ней я отправился в районное отделение милиции, где ее знали. После многочасовой беседы с начальником отделения мне опять было предложено прийти через пару дней.

Через два дня я получил отказ в прописке.

Анне Петровне удалось узнать, что отказ вызван необходимостью обеспечивать безопасность движения правительственных машин по улице Горького.

Очевидно, я представлял собой «опасную», не заслуживающую доверия личность.

18 ноября приехала моя жена. Я встречал ее на вокзале со своим другом Сашей Скобло. Я искал ее в окнах вагонов. Не увидел и зашел в вагон.

Она стояла в пустом купе. Я смотрел на такое родное лицо, похудевшее, со следами тяжких переживаний, и не знал, что сказать. Она тихо плакала на моем плече. Впервые за многие годы я не смог удержаться от слез.

Еще до приезда жены из Баку я явился в Свердловский райвоенкомат, где предъявил справку, выданную в Ковеле.

Майор, сотрудник военкомата, усадил меня в отдельной комнате и потребовал рассказать о том, что со мной произошло в годы войны. Более часа я рассказывал ему обо всех своих злоключениях, начиная с ранения и пленения и кончая пребыванием в концлагерях.

Майор внимательно меня слушал и время от времени записывал отдельные обстоятельства.

Я закончил. Взглянув на меня с усмешкой, он сказал:

— Все это легенды. Не надо легендировать! Из концлагерей живыми не выходили.

Странное выражение «легендировать» и реакция майора на рассказ ошеломили меня. Что я мог ему возразить? В чем уверить? Приводить доказательства? Где их взять?

Майор потребовал у меня справку из проверочно-фильтрационного пункта.

 

- 289 -

На сцене снова появился Можайск!

— Вам надо ехать в Можайск! — было сказано мне.

На семейном совете было решено, что для выяснения обстановки в Можайск поедет моя жена.

Меня пугала мысль о том, как она, не привыкшая к холоду, в такой мороз — было 25 градусов — окажется ночью в незнакомом городе. Поезд в Можайск отправлялся вечером, один раз в сутки. И главное — не обернется ли эта поездка тем, что меня отправят в Можайск этапом?

Жена сказала:

— Если я задумаюсь над этими вопросами, мне действительно станет страшно. Но я думаю лишь о задаче, которая стоит передо мной и которую я должна выполнить, ни на минуту не сомневаясь в этом.

В Можайск она прибыла в 11 часов вечера. Вокзал был разрушен. Деревянное станционное здание, куда она вошла, было пусто. Оно не отапливалось, и по нему гулял ветер, так как все двери были открыты настежь. Переждать здесь ночь, как она предполагала в Москве, было невозможно.

Ей сказали, что до ближайших жилых домов надо пройти около километра. Дорога была прямая. И она пошла.

Рассказывала она так:

— Было совершенно пустынно на широкой дороге. По сторонам не было видно огней. Путь освещали лишь луна и звезды, сиявшие в ясной морозной ночи. Я была в валенках, ноги не мерзли, но мучительно болели пальцы правой руки. Левую я кое-как согревала за пазухой, а правую, в которой несла чемоданчик, негде было согреть — рукава пальто были очень узки. Я не представляла, что может быть так больно от холода. Наконец я подошла к гостинице и позвонила в дверь, уже запертую на ночь.

К счастью, меня тут же поместили в номер. В комнате было очень жарко, еще горели дрова в печи.

Я улеглась под огромное ватное одеяло и уснула, однако ночью я проснулась: мерзла голова. Я натянула на голову одеяло и снова уснула.

Только утром я поняла, почему в номере была минусовая температура и вода в графине замерзла. Тонкая стена,

 

- 290 -

у которой я спала, насквозь промерзла. Видимо, временно ею заменили капитальную, разрушенную во время бомбежек.

Но все эти трудности шли как бы мимо... Я целиком была поглощена мыслью — состоится ли встреча с нужными людьми и как при этом вести себя, чтобы не провалить дело?

К счастью, все закончилось хорошо.

Отдел госбезопасности находился недалеко от гостиницы. Начальник принял жену тут же, так как, кроме нее, в маленькой приемной никого не было.

Полковник внимательно выслушал подробный рассказ обо мне, о тяжелом состоянии моего здоровья и сказал:

— Ваш муж будет здесь помещен в лагерь и находиться в нем неопределенный срок. Никакой специальной медицинской помощи он здесь не получит. Больше того, он получит «волчий билет». Такие люди, как он, никого не интересуют.

Моя жена еще раз стала объяснять трагичность положения. Волнение и дар убеждения, свойственный ей, видимо, подействовали на полковника. Он сказал внезапно:

— Не привозите его сюда. Обратитесь к полковнику С. в Управлении госбезопасности города Москвы по этому вопросу. Есть негласное указание о том, что все военнообязанные, независимо от их положения, должны явиться по месту своей мобилизации.

Еще раз человеческое отношение к моей судьбе определило ее дальнейшее течение.

Итак, наше решение о поездке жены в Можайск было совершенно правильным — главной цели она добилась. В Можайск мне ехать нельзя!

Когда жена вернулась из Можайска, я был в очень тяжелом состоянии. Началось кровохарканье. Надо было срочно что-то предпринимать.

Жена работала в системе ВЦСПС. Попав на прием к одному из заместителей председателя ВЦСПС, она с отчаянием рассказала ему о моем положении. Не задавая ей лишних вопросов, он дал указание срочно выделить путевку в один из подмосковных санаториев. Сделал он это несмотря на мое полулегальное существование, отсутст-

 

- 291 -

вие каких-либо документов — паспорта, воинского билета, хлебной карточки.

Декабрь был на исходе, состояние мое не улучшалось. Наоборот, температура поднялась до 40. Я ничего не хотел есть. Кашель рвал легкие, и выделялось большое количество мокроты со сгустками крови. Я так ослабел, что уже не мог вставать с постели.

В канун Нового года, в 10 часов вечера, ко мне в комнату вошла сестра Вера. Поставив на стол бутылку вина, она сказала:

— Мы с Роленом уходим к друзьям. Выпейте втроем с мамой за Новый год. Пусть он будет счастливым для всех нас.

В 12 часов мы выпили по бокалу вина, потом жена помогла мне лечь и вышла из комнаты, как она потом рассказывала, в полном отчаянии. Надежда покидала ее.

Ночью она проснулась, внезапно услышав шаги в моей комнате.

— Мне лучше! — сказал я, увидев ее испуганные глаза. Как-то спокойнее стало нам обоим.

— Наступил Новый год, тебе лучше! Все будет хорошо! — тихо сказала жена.

Меня все время беспокоила мысль о том, что моя болезнь представляет угрозу для семьи сестры, и прежде всего для ее двух маленьких сыновей.

Надо отдать должное сестре: несмотря на беспокойство, которое она, конечно, испытывала, и она, и Ролен ничем это не проявляли.

К несчастью, нелегальное положение не позволяло мне искать какое-либо другое пристанище.

В эти же первые дни нового года из ВЦСПС был направлен врач. Освидетельствование больного требовалось для оформления путевки. Вскоре после этого жену по телефону вызвал к себе начальник управления санаториями и домами отдыха. Когда она явилась к нему, он сказал:

— Путевка для вашего мужа выделена, но, по мнению врача, состояние его здоровья таково, что я не имею права помещать его в санаторий. — Он сделал паузу и добавил: —

 

- 292 -

Вы должны понять, мы оберегаем санаторных больных...

Он не решился закончить свою мысль, но жена очень хорошо его поняла.

— Я прошу вас, повремените с окончательным решением. Мужу сейчас значительно лучше. Пожалуйста, назначьте еще одно освидетельствование через несколько дней, — попросила она.

Он дал согласие.

Через несколько дней врач нашел мое состояние вполне удовлетворительным. Температура снизилась, я был на ногах.

Мне дали путевку в тубсанаторий на станции Отдых, и я в сопровождении жены с немалыми трудностями добрался до места.

Это было начало моего длительного и упорного лечения. Состояние мое, как утверждали врачи, было почти безнадежным.

Два с половиной месяца я пробыл в санатории на станции Отдых, а затем, после небольшого перерыва, который потребовался для оформления путевки в Дилижан, я выехал туда.

Незадолго до выписки из санатория «Отдых» произошел забавный эпизод.

Я должен был пройти консультацию у известного фтизиатра Левитана. Его приезд в санаторий обставлялся торжественно. На консультации всегда присутствовала группа врачей, в том числе и мой лечащий врач.

Меня вызвали в комнату где спиной ко мне, лицом к небольшому экрану, сидел профессор, окруженный врачами. Не обращая на меня внимания, он говорил, глядя на экран со снимком моих легких:

— Ну что же, отличный снимок. Больной в тяжелом состоянии, температурит, активный процесс, плохой аппетит, конечно, истощен. Операция нецелесообразна. Надо применить... — он назвал какое-то лекарство.

Оценка моего общего состояния вызвала смущенные улыбки у врачей, знавших меня.     

Действительно, после длительного пребывания в сана-

 

- 293 -

тории я совсем не выглядел истощенным. Уже давно у меня установилась нормальная температура и был отличный аппетит.

— А где же больной? — спросил профессор. Обернувшись, он увидел меня. Несоответствие моего внешнего вида тому, что он говорил обо мне, было очевидно. Он улыбнулся и развел руками.

— Я совсем неплохо себя чувствую, профессор, — сказал я. — У меня прекрасный аппетит, как видите, я достаточно упитан.

— Да, бывает и так, — протянул он.

На этом консультация закончилась.

Дорога на Дилижан шла через Баку. Я наконец получил возможность повидать родных и друзей.

Не буду описывать, с каким волнением я приближался к дому. Жена и шестилетняя дочь Сабина встретили меня. Сын Дима был в школе. Соседка побежала за ним. Первым в комнату, запыхавшись, ворвался он. Видно было, что от школы до дома он промчался на одном дыхании. Он бросился ко мне и замер в моих объятиях.

Через неделю я уехал в Дилижан.

Я и раньше слыхал о чудесной природе Дилижана и его окрестностей. Однако действительность превзошла все мои ожидания. Расположенный в горном ущелье на высоте 1200 метров над уровнем моря, недалеко от знаменитого озера Севан, он славился своим целебным воздухом.

Склоны гор, покрытые густым лесом, на фоне ярко-синего неба — все это производило огромное впечатление и придавало курорту своеобразный колорит. Освещенные со всех сторон солнцем, горячим и ослепительным, могучие кроны деревьев непривычной формы образовывали огромные шатры над ярко-зелеными лужайками. Над ущельем тянулась гряда снеговых гор. По всему ущелью мимо санатория текла шумная горная речка, омывая огромные камни. В совершенно сказочных местах, в глубинах леса прятались руины древних церквей. Прогулки по этим местам доставляли большое удовольствие.

К удивлению всех окружающих, в том числе и врачей,

 

- 294 -

я настолько окреп в Дилижане за четыре месяца, что можно было думать о работе.

В конце августа я вернулся в Москву. Снова встал вопрос о легализации моего положения. Надо было получить паспорт, прописку в Москве и наконец начать работать.

При этом я столкнулся со своеобразной ситуацией: для того чтобы поступить на работу, надо было иметь паспорт и прописку. В то же время, чтобы иметь прописку в Москве, надо было где-то работать. Загадочный, заколдованный круг! Я отправился в «Техрацнефть», затем в свой наркомат. Там я встретил сочувствие и горячее желание помочь мне. Целый круг моих друзей и сослуживцев был вовлечен в решение этой задачи.

Конечно, это было совсем не просто, если учесть, что я и мне подобные, бывшие в плену или на оккупированной территории, независимо от обстоятельств в глазах официальных органов представляли собой отщепенцев, не заслуживающих доверия и какой-либо заботы и внимания.

После обсуждения ряда вариантов и возможностей меня зачислили главным технологом одного из экспериментальных заводов Наркомнефти. На основании справки, выданной заводом, я получил паспорт и был прописан в общежитии этого завода.

Забавные и своеобразные обстоятельства этой процедуры следует описать.

Дело в том, что самого общежития не существовало. Была только домовая книга, в которой были прописаны работники завода, не имевшие жилплощади. Проживали они, как правило, на частных квартирах.

Только таким образом завод мог обеспечить себя квалифицированными кадрами.

В районном отделении милиции об этом, конечно, знали, но молча терпели, понимая, что это в интересах дела.

На заводе я не работал ни одного дня, но это дало мне возможность вернуться в «Техрацнефть».

Озабоченный отсутствием средств к существованию, я стал хлопотать о назначении мне пенсии по инвалидности,

 

- 295 -

еще будучи в санаториях. После длинной и сложной волокиты мне была назначена пенсия, как инвалиду Отечественной войны II группы.

Перебирая в памяти события военных лет, я иногда вспоминал об обещании, которое я дал генералу Карбышеву в Освенциме. Обстоятельства предоставили мне теперь возможность его выполнить.

Как-то в санатории «Отдых» я разговорился с генералом М., заканчивающим свое лечение. Рассказывая о своем пребывании в Освенциме, я упомянул о встрече с Карбышевым.

— Как?! — воскликнул он. — Вы встречались с Карбышевым? Мы давно ищем о нем сведения. До войны он был моим начальником. Если вы не возражаете, я сейчас же позвоню маршалу Воробьеву, начальнику инженерных войск. — Он прервал разговор и пошел звонить по телефону. Вернувшись, он сказал: — Там очень заинтересованы и взволнованы вашим сообщением. В ближайшие дни к вам приедут.

Прошло несколько дней, и меня неожиданно, во время обеда, попросили спуститься вниз, в вестибюль. Там меня ждали. Высокая женщина с тонким красивым лицом и седыми волосами с волнением смотрела на меня. Рядом стоял пожилой полковник.

— Познакомьтесь! — сказал полковник. — Это Лидия Васильевна Карбышева, жена Дмитрия Михайловича. Мы просим вас как можно подробнее рассказать о Дмитрии Михайловиче. У нас очень мало сведений о нем после 1941 года.

Лидия Васильевна слушала меня со слезами на глазах. Закончив свой печальный рассказ, я обещал сразу после выхода из санатория навестить ее дома.

Я смог это сделать через месяц.

Несколько позже я прочел статью, посвященную гибели Д.М. Карбышева в лагере Маутхаузен, куда его привезли после нашей отправки из Освенцима в Бухенвальд.

О героической и трагической гибели генерал-лейтенанта Карбышева стало известно всему миру.

 

- 296 -

Полгода спустя я с глубоким удовлетворением прочел в газете указ о посмертном награждении Карбышева Золотой Звездой Героя Советского Союза. Мне, может быть, более чем многим другим, было известно о том, насколько он это заслужил. Я написал об этом Лидии Васильевне.