6. Этап

 

Утром 7 марта 1953 года я был вызван на этап с вещами. Опять знакомый мне автофургон с несколькими клетками внутри, в каждой из которых сидел заключенный.

Нас выгрузили на задворках какого-то вокзала. Моими компаньонами оказались молодые парни, явно блатные.

— Это Ярославский вокзал, — сказал один из них. Проведя через несколько путей, нас присоединили к большой группе заключенных, сидящих на корточках у одинокого вагона с частыми решетками на окнах.

Было холодно, моросил дождь. Я был одет достаточно тепло, так как под пальто надел полушубок. Сидеть на корточках в грязи было неудобно и трудно. Однако надо было сидеть, потому что один из конвоиров громко объявил:

— Сидеть! Не вставать! Шаг в сторону — стреляю без предупреждения!

Проходящие мимо нас мужчины и женщины — очевидно, железнодорожники — с любопытством смотрели в нашу сторону. Некоторые из них пытались приблизиться, но грозный окрик конвоиров: «Проходите! Не задерживайтесь!» — заставлял их ускорить шаг. Но вот показалась группа солдат с младшим лейтенантом во главе. Нас передали новому конвою, который, очевидно, должен был сопровождать нас в пути.

Я с интересом рассматривал сидящих со мной заключенных. Старые и молодые, одетые в самую разнообразную одежду. Среди них я заметил двух мальчиков лет 13—15, особняком сидели семь-восемь молоденьких женщин в какой-то полумонашеской легкой одежде. Со строгими скорбными лицами они сидели молча, опустив глаза. Рядом с ними — молодая женщина, одетая в добротный полушубок. Белокурые волосы выбивались у нее из-под меховой

 

шапки. На красивом белом лице — дерзкая улыбка. Она с насмешкой смотрела на конвоиров и что-то шептала своему соседу.

Младший лейтенант отпер дверь, поднялся в вагон и через минуту вышел, приказав грузить заключенных.

Сначала поднялись женщины, одетые по-летнему, в босоножках. Они несли с собой небольшие узелки.

Белокурая стояла с двумя большими чемоданами по бокам. Младший лейтенант крикнул ей:

— Чего стоишь? Бери чемоданы и лезь в вагон! Она звонким голосом с сильным акцентом заявила:

— Я с тобой свиней не пасла. Не смей мне говорить «ты». Я не нанималась таскать чемоданы.

Младший лейтенант, побагровев, выругался сквозь зубы и, схватив чемоданы, швырнул их в вагон. Затем поднялась эта женщина. Дошла очередь и до меня.

Необычное зрелище представлял наш вагон. Внутри он был перегорожен решетками. Узкий коридор и купе с решетками, выходящими в коридор. Каждое купе хорошо просматривалось из коридора. Купе было оборудовано трехэтажными нарами. Средние нары имели такой вырез, что в купе одновременно могли стоять только два человека.

Я сел внизу в углу. Купе заполнялось. Ребята помоложе сразу залезли не второй и третий этажи. Стало тесно, однако появлялись все новые и новые пассажиры. Наконец, когда появился 17-й, стало ясно, что больше впихнуть уже никого не удастся. Решетку заперли. Мы начали знакомиться. Девять человек сидели внизу, тесно прижавшись друг к другу. Рядом со мной сидели пожилой мужчина с бородкой и молодой человек с приятным тонким лицом, лет 30. Из взаимных расспросов выяснилось, что все сидящие осуждены на разные сроки — от 10 до 25 лет.

Куда нас везут? — вот вопрос, который интересовал всех. Строились различные догадки.

Раздалась команда, и в купе стали передавать продукты: каждый получил буханку хлеба, большую селедку, горстку сахарного песка, которая была всыпана в углубление, сделанное в буханке.

 

Жирная вкусная селедка, которую многие из нас съели сразу же, сильно осложнила жизнь в вагоне как заключенным, так и конвоирам, которые снабжали нас водой. Положено было раздавать воду три раза в день. Однако жажда из-за селедки заставила заключенных требовать, кричать о дополнительной раздаче. Конвоиры с проклятиями вынуждены были это делать.

Наш вагон долго стоял в одиночестве. Затем его прицепили к какому-то поезду, и мы тронулись. Куда?!

Из всех купе доносился говор. Конвоиры, шагающие по коридору, время от времени покрикивали, требуя тишины, но на это никто не обращал внимания. Вдруг стройное мелодичное пение заставило замолчать весь вагон. Пели монашки. Удивительно нежная молитвенная мелодия хватала за душу. Раздался крик младшего лейтенанта:

— Прекратить пение!

Буря воплей и ругани, топанье ног раздались из всех купе.

— Пусть поют! — кричали все.

Крики прекратились только тогда, когда монашки возобновили пение. Младший лейтенант молчал.

Наступил вечер. В купе было тесно. Освещался только коридор. Ночь прошла достаточно беспокойно. Спать пришлось сидя. В лучшем положении были обитатели второго и третьего этажей.

Следует упомянуть о длительной процедуре поочередного путешествия в туалет, доставляющего много хлопот конвоирам.

В нашем купе оказался один из мальчиков, привлекших мое внимание около вагона. Он сразу же попал под покровительство моего соседа с бородой. Тот был, видимо, опытный, уже побывавший в лагерях человек. Он охотно делился со всеми своими знаниями о лагерной жизни, которую нам предстояло испытать.

— Ты-то как попал в нашу компанию? — спросил я мальчика. Он рассказал о себе:

— Вдвоем, я и приятель, решили поесть конфет в продмаге нашего села. Туда можно было пролезть через кры-

 

шу. Поздно вечером мы забрались в магазин и напихали в карманы и за пазуху конфет из мешка около прилавка. Мы несколько раз зажигали спички, чтобы видеть. Вдруг мы услышали, как открылась дверь и в магазин вошел продавец. Я успел схорониться за мешками, а моего друга продавец схватил и стал бить по голове и по спине гирей. Он вошел с фонарем, и мне все было видно. Мой друг только стонал. Я понял, что он его убивает, схватил нож, который лежал на прилавке, и изо всех сил ударил продавца в спину. Он что-то закричал и упал. Мы убежали через дверь. На третий день нас схватили. Оказывается, мой товарищ обронил носовой платок. Когда нас арестовали, я узнал, что продавец умер. Нам присудили по десять лет за террористические действия.

Мотивы обвинения этих ребят и 58-я статья были удивительны. О каком терроре могла идти речь?!

Однако впоследствии я не раз узнавал, что очень часто за обыкновенные уголовные и бытовые преступление давали 58-ю статью, то есть квалифицировали подсудимого как врага народа. Может быть, следователи таким образом выполняли заданный план?..

Еще одну любопытную историю я услышал от моего молодого соседа.

Переодетый в форму старшего лейтенанта — летчика, он разъезжал по Советскому Союзу, вступал в связь с женщинами, обкрадывал их и... исчезал.

— У меня была веселая и интересная жизнь! Ну, ничего, я еще молодой, посижу десять лет, а может, и меньше, а там будет видно.

Узнав, что я сидел в концлагерях фашистов, мои попутчики относились ко мне благожелательно.

Поезд шел. Время от времени пели монашки. Все слушали их в тишине. Иногда раздавался голос белокурой женщины, которая то задирала конвоиров, то переговаривалась с мужчинами соседних купе. Звали ее Елен. Судя по акценту и независимому поведению, а также по чемоданам, эта иностранка была на особом положении. По-видимому, она сидела в купе одна. Кто-то из наших предположил:

 

— Это, наверное, шпионка!

Некоторых заключенных она знала по именам. Очевидно, ее не раз перевозили из лагеря в лагерь.

Вагон отапливался, и в купе была невероятная духота. На третий день утром нам выдали еще по буханке хлеба. В этот же день, когда нас парами водили в туалет, молодой красавец возбужденно объявил:

— Едем на Воркуту!

Проходя по коридору, он умудрился рассмотреть через окно надпись на вагоне встречного поезда — «Воркута— Москва».

В середине дня наш поезд остановился на какой-то большой станции. Мы слышали, как один конвоир говорил другому:

— Ну и мороз — не меньше тридцати градусов! Как же их поведут в босоножках, без теплой одежды?

— Ничего! — ответил другой. — Тут, в Ухте, пересылка близко, добегут.

Мимо нас провели монашек и Елен.

— До свидания, ребята! Не унывайте! — крикнула Елен. Хор голосов ей ответил.

Поезд стоял здесь не менее трех часов. До нас доносился раздражающий аромат вкусной еды, которую, видимо, варили в конце вагона наши конвоиры.

Я вспомнил, что в Ухте жил и работал на нефтеперерабатывающем заводе К.В. Кострин, с которым я был близко знаком и вместе работал в Баку. Он был арестован в 1938 году и после отбытия срока был оставлен в Ухте на поселении. О нем мне рассказывала директор Ухтинского завода, которая бывала в командировках в Москве. Казалось, было бы естественно высадить меня в Ухте для использования по специальности. Следователь ведь говорил мне об этом. Однако меня повезли дальше.

На следующий день рано утром поезд опять надолго остановился. Судя по беготне конвоиров, возбужденным голосам и каким-то переговорам на платформе у вагона, мы прибыли на место. Раздалась команда, и нас стали выгружать из вагона.