- 365 -

10. Путь к свободе

 

Заканчивался 1955 год.

Я продолжал регулярно работать в конторе и получать хотя и редко, но регулярно письма из дома.

15 декабря старший подрядчик, зайдя вечером в барак, объявил мне:

— Завтра или послезавтра пойдешь на этап. Можешь готовиться.

 

- 366 -

Это было не совсем обычно. На этап, как правило, отправляли внезапно, не давая времени для долгих сборов. Стоило бы задуматься: куда и зачем? Мелькнула мысль: может быть, это результат моей жалобы? Но пока можно было только строить догадки и готовиться к этапу.

Как и все заключенные, за годы пребывания в лагере я оброс кое-какими вещами. Старожилы, не раз побывавшие на этапах, говорили, что надо иметь с собой немного денег — пригодятся в дороге и на пересылках. Недавно нам выдали зарплату, кроме того, я занял у одного бывшего заключенного небольшую сумму. Он разбогател после реабилитации и рискнул поделиться со мной. Все это составляло 200 рублей. Взяв с собой 10 рублей, остальное я тщательно, под руководством опытных ребят, зашил в ватные брюки. Заказал деревянный чемодан в лагерной мастерской, где после объявления амнистии и реабилитации было организовано их серийное производство. Наконец, по совету тех же опытных заключенных, предупредивших, что во время этапа иногда приходится совершать пробежки с вещами под понукание конвоиров, я отправился в санчасть к Токаревой с просьбой дать мне справку, что я по состоянию здоровья нуждаюсь в транспорте и не могу пешим совершать большие переходы.

Встретила меня Токарева холодно. Усмехнувшись, она спросила:

— Что, вы такой неженка, что не можете ходить?! Ко мне вы ни разу не обращались со своими болезнями! На это я возразил ей:

— Если вы спросите врачей из санчасти, они скажут вам, что я болен туберкулезом легких. Она опять возразила:

— Ну, нашим врачам особенно верить нельзя.

Тем не менее, сообразив, очевидно, что время теперь не то, нацарапала мне несколько слов на бумажке со штампом санчасти.

Теперь я был готов к этапу!

Обсуждая в конторе свой предстоящий этап, я поделился с Сироткиным своими предположениями о цели этапа.

 

- 367 -

Он был уверен, что этап связан с моей жалобой, а не с моим отказом от амнистии, чего я втайне боялся.

Зная о его предстоящем отъезде в Москву, я написал письмо жене. Сироткин обещал сразу же по приезде повидать ее. Главное, конечно, было сообщить ей о моем этапе.

Вечером второго дня ожидания нарядчик предупредил меня, чтобы я утром на работу не выходил.

— Пойдешь на этап! — сказал он. Прощание с конторой началось с Рахмеля. Он уже знал обо мне.

— Желаю вам всего хорошего. Может быть, еще встретимся в Москве. Надеюсь, у вас ко мне нет претензий.

Действительно, у меня их не было...

Затем я обошел все комнаты. Выслушал теплые напутствия друзей, ряд поручений в Москву. Маша и Надя, нарушая все запреты, расцеловались со мной, пообещав обязательно навестить меня дома. Они были уверены, что я в конце концов окажусь дома.

Уверены были в этом и Мира Уборевич с Галей Рубиной. С ними мне особенно грустно было расставаться.

Я знал, что у них впереди Москва и, значит, возможность встречи в иных условиях. Конечно, для этого прежде всего надо было получить свободу...

Утром, сразу из столовой, прибежал запыхавшийся нарядчик и повел меня на вахту. За вахтой я увидел подводу с конвоиром. Около подводы стоял лейтенант, который передал какие-то бумаги конвоиру и, сверив мою фамилию, статью и срок, скомандовал конвоиру:

— Можете ехать!

Конвоир, обращаясь ко мне, сказал:

— Клади чемодан и иди за телегой. Я показал лейтенанту справку Токаревой. Выругавшись сквозь зубы, он сказал конвоиру:

— Пусть садится!

Конвоир взгромоздился рядом со мной, и мы тронулись.

Наше путешествие продолжалось почти два часа. Всю дорогу мы ехали молча. Только один раз на мой вопрос:

«Куда мы едем?» — конвоир буркнул:

 

- 368 -

— На пересылку.

Проехав через весь город мимо вокзала, мы подъехали к небольшому лагерю, расположенному в 1—1,5 километра от путей.

Те же вышки и забор...

Конвоир сдал меня на вахте. Через несколько минут здесь появился заключенный, который повел меня на склад, где я сдал свой чемодан. В дальнейшем я убедился, что это было совсем не лишнее. Затем он отвел меня в барак. Войдя, я был оглушен шумом. Я увидел огромное помещение, заполненное людьми. Ко мне сразу подошли несколько человек. Посыпались вопросы:

— Кто? Куда? Откуда?

Сев на ближайшие нары, я развязал свой узел, в котором была буханка хлеба и две пачки махорки. Ко мне протянулось несколько рук... стали скручивать цигарки.

— Ты кто? Мужик или в законе? — спросил кто-то. Первое означало — политический, второе— уголовник, не изменивший своей профессии.

— Мужик, — ответил я.

— А жратва у тебя есть?

Я вытащил буханку хлеба и сказал:

— У кого есть сало? Выкладывайте! Сейчас закусим. Это вызвало смех окружающих. Стоящий впереди небольшого роста мужчина, протянув мне руку, произнес:

— Вовка-малолетка. Давай знакомиться. Устраивайся рядом со мной! — и показал на верхние нары. Тем временем буханка куда-то испарилась.

Мы улеглись рядом. Он обратился ко мне.

— Ты, я вижу, мужик правильный. Держись около меня, тебя никто не тронет. Деньги у тебя есть? Тут надо ребятам помочь в карцере.

Я вытащил одну из двух пятерок и протянул ему:

— Есть еще пятерка, но я приберегу ее для себя. Он кивнул.

— Эй! Рупь-шесть, мотай сюда! — крикнул он. К нам сразу же забрался вертлявый рябой парень. Протянув пятерку, Вовка-малолетка вполголоса сказал:

 

- 369 -

— Пойди отдай! — и назвал кого-то. — Пусть перешлет ребятам в карцер от Вовки-малолетки, — добавил он. Рябой мгновенно исчез.

Вовка-малолетка задав мне несколько вопросов, стал рассказывать о себе. Я чувствовал, что ему очень хотелось высказаться перед свежим человеком.

Это был вор-рецидивист, специалист по крупным кражам. Общий срок, заработанный им, составлял 85 лет. Несколько раз он бежал, попадался... снова зарабатывая новый срок. Переменил ряд лагерей. Сидел он здесь в ожидании отправки в лагерь после очередной поимки. В конце беседы он вытащил из мешка под головой толстую тетрадь и с гордостью сказал:

— Тут мои стихи. Уже давно пишу. Интересно, что ты скажешь, ты человек культурный, — он стал читать.

Я слушал, сохраняя серьезность. Это была забавная смесь сентиментальных излияний с описанием его подвигов и размышлений о жизни, о судьбе и т.п.

Блатной жаргон придавал своеобразный колорит его «творчеству». Читал он долго. Закончив, спросил:

— Ну как?

— Вообще здорово! Очень интересно. Но иногда у тебя с рифмами плоховато, — ответил я.

— Я это и сам знаю.

Время от времени к нам подсаживались какие-то личности и шепотом с ним советовались. По-видимому, он был не последней фигурой в этом бараке.

Я лежал и думал, что мне повезло в самом начале. Вероятно, дружба с Вовкой-малолеткой оградила меня от малоприятных последствий общения с представителями уголовного мира.

Так, например, я отшил на следующее утро парня, который настойчиво предлагал произвести обмен моих брюк и телогрейки на его невероятную рвань.

Барак жил своей особой жизнью. Время от времени вспыхивали яростные потасовки, а следующей ночью, я проснулся от возни, шума и стонов. Утром в углу около параши лежал труп заключенного.

 

- 370 -

Появившийся лейтенант, посмотрев на труп, приказал дневальному вынести его. Никаких вопросов он никому не задавал, зная, очевидно, что это бесполезно.

В ответ на мой осторожный вопрос Вовка-малолетка ответил лаконично:

— Получил, что положено! — и добавил: — Этот барак видел и не такое... Я здесь уже бывал в прежние годы. Каждую ночь воры, воры в законе и беспредельщики сводили счеты друг с другом. Все решал перевес сил...

Я уже слышал, что самая опасная и страшная категория блатных — это так называемые беспредельщики. Они не признавали никаких правил и законов — писаных или неписаных. Им ничего не стоило отправить на тот свет человека за рубль. Попавшему в их общество политическому, особенно интеллигенту, как правило, грозила быстрая расправа или смерть от голода. Вся пища отбиралась блатными.

Утром третьего дня в бараке поднялся шум. Нарядчик стал вызывать заключенных с вещами на этап. Он вывел из барака большую группу. По-видимому, мне надо было ждать следующего этапа.

Я сидел на нарах, мирно беседуя с Вовкой-малолеткой, как вдруг ворвался запыхавшийся нарядчик и выкрикнул мою фамилию:

— Давай скорей на этап, с вещами! Мы выскочили из барака, помчались за чемоданом. На вахте меня ждал конвоир.

— Давай бегом! — крикнул он.

Мы с конвоиром, еле волоча чемодан, кинулись через поле, покрытое снегом, вперед. Вдали виднелся железнодорожный состав. Ругаясь последними словами, конвоир торопил меня. Задохнувшись окончательно, я остановился. Конвоир замахнулся на меня прикладом, однако, увидев, что я действительно не могу больше бежать, с проклятиями схватил мой чемодан и бросился к поезду. Я еле поспевал за ним. Наконец мы приблизились к поезду. У вагона с решетками нас встретил с отчаянной руганью начальник конвоя — старшина. Только меня втолкнули

 

- 371 -

в вагон — поезд тронулся. Похоже, что поезд был задержан из-за моей «драгоценной» персоны.

Войдя в вагон, я увидел, что он заполнен в основном заключенными из нашей пересылки. Обратил я также внимание на второй вагон с решетками на окнах. Видимо, этап был достаточно большим. Посовещавшись с моим конвоиром, старшина приказал отвести меня в конец вагона. Конвоир, отперев дверь, завел меня в пустое купе.

— Будешь ехать один, раз у тебя пятьдесят восьмая статья, — сказал он.

Это был неслыханный комфорт... Всю дорогу — двое суток — я ехал спокойно, слушая ругань, песни и перебранки моих соседей с конвоирами в коридоре. Это были, по-видимому, отпетые уголовники, которые никого и ничего не боялись.

Мне повезло и на этот раз... Можно было легко представить себе, что осталось бы от меня и моего имущества, если бы я попал в их общество.

Наконец мы прибыли в Вологду. Поезд ушел, а наши два вагона перегнали на какие-то запасные пути.

После выгрузки из вагонов и получасового сидения на корточках нас сдали прибывшему конвою.

Под густыми хлопьями снега мы прошли через весь город и, облепленные снегом, подошли к красным кирпичным стенам какого-то здания. Оно было похоже на старинный замок. Нас провели через ворота и через какие-то подземные полутемные коридоры и ввели в помещение со сводчатым потолком. Странное впечатление производили эти коридоры и помещения: необычно толстые сырые стены, низкие сводчатые потолки, полумрак. Наши шаги и разговоры вполголоса отзывались резонансом по всем помещениям.

Внезапно слабые лампочки, освещающие помещения, погасли... Раздались тревожные голоса конвоиров:

— Стоять на месте! Не двигаться! Будем стрелять!.. Мы стояли в ожидании... В большой скученной толпе заключенных слышались только тихие недоумевающие голоса...

 

- 372 -

Так прошло около часа напряженного ожидания... Наконец лампочки снова зажглись тусклым светом. Мы увидели толстого капитана, окруженного несколькими офицерами с грудой папок в руках. Началась перекличка и сортировка заключенных в группы по статьям и по срокам. Я попал в группу из 15 человек. Это была 58-я статья, со сроками заключения 15, 20 и 25 лет. Все они были из второго вагона и попали на пересылку из разных шахт Воркуты. Конечно, никто из них не знал, куда везут.

Снова по гулким коридорам, через многочисленные железные двери нас завели в огромную камеру. Она уже была заполнена заключенными. Наша группа рассеялась по камере, каждый стремился раздобыть себе место. Передо мной сидел аскетического вида человек, с совершенно седыми волосами, коротко остриженными. Я спросил:

— Можно пристроиться рядом с вами? Он чуть подвинулся, и я сел.

— Ну что, — спросил он меня, — будем вместе встречать Новый год? — Говорил он с легким акцентом, как мне показалось — грузинским.

Только сейчас я вспомнил, что, действительно, это был канун 1956 года.

Как обычно, начались взаимные расспросы. Говорил он совершенно спокойно, бесстрастным тихим голосом.

— Князь Чхеидзе! — представился он. — Завтра исполнится шестнадцать лет со дня моего появления в Советском Союзе.

Я не понял его и, думая, что ослышался, переспросил:

— Откуда же вы приехали?

— Ну, это длинная история, — ответил он. — Если доживем до завтра, поговорим. Лучше расскажите о себе! Выслушав мой короткий рассказ, он сказал:

— Я уверен, что вас ожидает переследствие. Сейчас наступили другие времена, не то что было в мое время.

На следующий день, утром, после беспокойного, тяжелого сна — было тесно и душно, в честь Нового года все получили по куску белого хлеба, небольшому куску сыра и сладкий чай. Это была добавка к обычной каше.

 

- 373 -

Мы поздравили друг друга с Новым годом. «И с новым счастьем!» — чуть улыбнувшись, сказал Чхеидзе и начал рассказывать о себе. История его жизни была интересна. Вот вкратце, что я услышал.

— В 1921 году я служил в грузинской армии поручиком. Незадолго до прихода советской власти в Грузию, мы с женой уехали во Францию. У нас были средства. Первые десять лет мы счастливо жили в Париже.

У меня не было специальности, и я немного подрабатывал случайной работой. Жена заболела и умерла. Детей у нас не было. Деньги кончались. На последние я купил автомашину и стал работать шофером такси.

Женился на француженке. Все было хорошо... но меня все время мучила тоска по родине.

Как-то разговорившись с приятелями за стаканом вина, я узнал, что можно поехать в Тбилиси и вернуться обратно, если я соглашусь выполнить небольшое поручение. Мой знакомый сказал, что эта поездка мне ничего не будет стоить.

Я долго колебался, но меня так тянуло посмотреть на родной Тбилиси, узнать, жив ли кто-нибудь из моих родных и близких друзей, что я согласился. Не буду описывать подготовку к этой авантюре, скажу только, что мне было поручено навестить человека в Тбилиси и сказать ему: «Вас не забыли, скоро дадут знать о себе! Подготовьте все!»

О чем идет речь, мне не сказали, да мне это и не было нужно. Этот человек должен был организовать мое обратное возвращение.

У самой границы, где-то в Аджарии, недалеко от Батуми, ко мне присоединили еще одного человека. Это было ночью, в совершенной темноте, и я не разглядел его лица. Запомнил только его кожаное пальто.

Втроем — проводник и мы — углубились в лес. Проводник сказал, что мы уже перешли границу, усадил нас в кустах, метрах в десяти друг от друга, и сказал:

— Сидите, не шевелитесь! Я пойду проверю дорогу, минут через десять—пятнадцать вернусь.

 

- 374 -

Мы просидели в ожидании больше часа. Было так темно, что я ничего не видел вокруг себя. Вдруг со стороны, противоположной той, куда ушел проводник, послышались осторожные шаги. Я сидел, не обнаруживая себя, но у моего попутчика, видимо, не выдержали нервы. Он выстрелил, я услышал стон... и лес внезапно ожил! Раздались свистки, какие-то команды, появился свет от фонариков, нас окружили. Я и не думал сопротивляться. Меня доставили на заставу. По дороге туда я слышал несколько выстрелов. В помещение, куда меня привели, принесли кожаное пальто. Думаю, мой попутчик был убит при перестрелке.

Меня допросили сначала в Батуми, затем доставили в Тбилиси.

Я сразу рассказал всю правду о моей поездке. Назвал адрес... Зачем мне надо было скрывать что-то?

Совершенно невероятная встреча, которая произошла в Тбилиси при первом же допросе, потрясла меня... Предо мной в военной форме сидел следователь Чхеидзе. Это был мой двоюродный брат... Мы сразу узнали друг друга, но не подали виду...

Мы расстались с ним в 1921 году, перед моим отъездом во Францию. Он был моложе меня и тоже служил в армии в чине прапорщика. По его глазам я видел, что он все помнит, но он даже намеком не выдал себя.

Три месяца — он и другие следователи — пытались узнать больше, чем я мог рассказать.

Доведенный до отчаяния допросами и бессонными ночами, я объявил голодовку. Затем, решив покончить с собой, бросился в лестничный проем с третьего этажа... Но не разбился... Из-за голодовки я ничего не весил. Мои переломы руки и ноги вылечили.

Особым совещанием — ОСО — я был приговорен к пятнадцати годам. Сейчас я актирован как инвалид, и меня везут в какой-то лагерь инвалидов, где я и закончу свою жизнь... Вот так я поплатился за свою глупость! — завершил он свою повесть.

Это был второй случай в «этом» мире, когда заключен-

 

- 375 -

ный совершенно точно знал, за что он сидит, и мирился с мерой своего наказания.

В течение четырех дней моего пребывания в Вологодской пересыльной тюрьме жизнь проходила без особых происшествий, если не считать встречи в коридоре во время посещения туалета.

Мимо нас провели двух заключенных. Один из них, увидев нас, остановился и замычал. К своему ужасу, я заметил, что рот у него зашит нитками. На груди у другого к голому телу были пришиты два ряда пуговиц. Поравнявшись с нами, он запел блатную песню.

Оба были молодые парни с избитыми лицами.

Мне приходилось и раньше слышать о подобных формах протеста перед тюремным начальством. Они сами наносили себе увечье и таким образом привлекали к себе внимание, добиваясь тех или иных льгот и авторитета у блатных.

Время от времени заключенных группами вызывали с вещами на этап. Увели и Чхеидзе. Жаль было с ним расставаться. Это был умудренный большим жизненным опытом человек. Много интересного он рассказал мне о своей жизни в эмиграции, о встречах, настроениях, и всегда преобладающим мотивом была его горячая любовь к Родине и тоска по ней.

На следующий день после отправки Чхеидзе дошла очередь и до меня.

Путь до Москвы — что меня везут именно туда, я узнал в дороге от конвоира — пролетел быстро. Опять в купе я был один. Опять автофургон «Хлеб»... Внутри нас было всего двое. Я был в обществе какого-то психически ненормального заключенного. Он сидел, забившись в угол, обливаясь слезами, и все время бормотал что-то несвязное.

Я был в другом углу. В кузове машины был полумрак... и было жутко... А что, если он бросится на меня?

Из разговоров конвоиров, сидящих сзади в специальном отделении за решеткой, я узнал, что этот заключенный совершил в лагере двойное убийство и сейчас, по их мнению, симулировал сумасшествие.