- 142 -

Пятерка от мамы

Виктор Степанов прибыл в Кочмес в начале пятьдесят пятого года переводом из другого отделения совхоза. На вид ему было лет сорок. Стройный, сухой синеглазый. Отмыть, приодеть — отбоя от женщин не было бы. Говорили, что он танкист, но какое-то время был в плену, а этого уже достаточно, чтобы получить ярлык изменника родины. Он был запущен до крайности. Гардероб его состоял из защитного цвета вохровского бушлата с заплатами и ветхого офицерского кителя, купленного на интинской барахолке. Он возил сено и вскрывал силосные траншеи не хуже самых крепких кочмесских работяг. Кочмесяне говорили: «Степанов, кажется, неплохой работник. И чего он на третьем отделении не прижился?» На этот вопрос он

 

- 143 -

ответил после второй получки. К концу запоя Степанов клянчил у новых знакомых на опохмелку. Но кто даст человеку с такой репутацией. Мужики отсылали к своим женам: «Спроси у Лукерки. Только учти, она у меня прижимистая». Лукерка махала руками, открещивалась, как от нечистой силы.

И вот в такую-то минуту Степанову вручили письмо. «От мамы», — по-детски нежно сказал Виктор, вскрывая конверт. В листе, сложенном вчетверо, лежало пять рублей. От стеснившей грудь радости Степанов перестал дышать. Нет, он не побежал в магазин «за пузырьком». Зажав деньги в руке, стал жадно читать письмо, поминутно утирая повлажневшие глаза. Потом заплакал, не стыдясь людей, прибежавших в контору за почтой.

Все молча ждали, когда он успокоится и объяснит, что случилось?

— Грибы в лесу собирала,—заговорил, прижимая письмо к груди. — Мама собирала грибы, продала и вот прислала... А я подлец! Последний негодяй! Пропиваю! — Схватив себя обеими руками за волосы, он готов был вырвать их.— Спасибо, мамочка, спасибо.— Я буду тебе посылать, буду! — повторял он с надрывом. Никакая сила не заставит забыть тебя, мама! — заревел навзрыд.

Спустя некоторое время я видел его выходящим из орсовского ларька с пузырьком «вологодского сучка».

— Эх ты! —сказал я с укором.

— Не сердись, Лексеич. Последний раз. Надо смягчить горечь. Она ведь в лес-то ходила с палочкой. У нее нога, понимаешь...

— А ты?

— Я буду ей посылать. Даю слово офицера-танкиста! Степанов не... Степанов! — Он что-то хотел сказать еще, возможно, «Степанов умеет держать слово», но, видно, понял, что ему не поверят, оборвал.— До войны, веришь, Лексеич, я эту гадость в рот не брал. У меня отец был пьяница. Мама внушала: «Вот казнись, до чего доводит водка. Мастер золотые руки, а рыло говенное. Образ человеческий потерял». Так наглядно внушала. Первую стопку, ты не поверишь, я пропустил на фронте по приказу верховного. Не посмел ослушаться. И повело. Отцовские дрожжи ска-

 

- 144 -

зались. Теперь все. Последняя точка, — он сжал пузырек.—Лишнюю копейку буду посылать маме. Слушай, — вдруг осенило его, — а бухгалтерия это может делать за меня? Так было бы надежней.

Я привел его к нашей кассирше Антонине Александровне. Она сразу поняла суть просьбы. Достала из стола четвертушку бумаги, спросила:

— Сколько вы хотите посылать?

— Десять, нет, пятнадцать рублей каждый месяц.

— Так и напишите: «Прошу ежемесячно высылать...»

Вы сами напишите, — попросил Степанов—У меня руки что-то волнуются. Я подпишу.

С радостным чувством он подмахнул заявление, написанное округлым почерком Антонины Александровны.

Месяц спустя Степанов показывал мне теплые носки и варежки, полученные от матери.

— Лексеич! Старушка своей рукой пряла и вязала.

— Завидую тебе, Виктор. Моя старушка умерла. «Степанов, кажется, за ум взялся, — говорили женщины.—На него подействовала пятерка, которую мать вложила в письмо». Не нравилось кочмесянам только то, что такой симпатичный мужик зачастил к Тоньке Внуковой, вертлявой бабенке, которую мужики обходили стороной, так как знали, что эта Внукова сама по своей воле пошла «под трамвай».

Было это, когда на острове косили заключенные. Переплыла Тонька на остров, идет по тропинке, навстречу Серебренников.

— Куда тебя леший несет?! Здесь бригада отпетых косит.

— Где? — спросила Внукова.

Вон за теми кустами.

— Спасибо, дядя Миша, — и пошла туда, за те кусты.

— Ты что, рехнулась?! «Под трамвай» попадешь!

— И пусть! Будет чего вспомнить, — крикнула Тонька на ходу.

Было это уже давно, а люди помнили. «Тонька на хорошее не настроит человека». И точно. Соблазнила Виктора выпить по маленькой «за нашу встречу». Сорвался танкист словно в пропасть. В получку ска-

 

 

- 145 -

зал Антонине Александровне: «Не посылайте мамаше. Она обойдется. Сама пришлет, когда узнает, что я женился». «Я уже отослала»,—сказала Антонина Александровна. «Ладно, пусть последний раз». Но в следующую получку кассирша опять послала матери Степанова пятнадцать рублей, рассудив: «У меня же есть его заявление. Почему не порадовать старушку еще раз. Все равно пропьет с этой Внуковой».

Степанов рассердился. Он был уже под мухой. Потребовал свое заявление. Кассирша нашла какую-то бумажку, порвала ее на мелкие части. «Вот ваше заявление». Бросила в корзину, надеясь, что к следующей получке на Степанова найдет просветление. Нет, он уже был неуправляем, даже агрессивен. Кричал на кассиршу.

— Но ведь вы же сами просили посылать матери.

— Мало ли что я написал по трезвой дурости. Зная, что денег ему никто не даст, он ходил из дома в дом, держа в руке белые шерстяные носки. Но в Кочмесе помнили, как он те же носки показывал со словами: «Мамочка вязала». Никто не польстился на такую нужную на Севере вещь, предлагаемую за бесценок.

По пьянке Степанов сломал ногу. Увезли его в больницу. В Кочмес он не возвратился.