- 222 -

Глава третья

1.

Надя навещала мать часто. Ни разу не пропустила положенный по расписанию срок свиданий. Однажды пришла вместе с Федором. Волновалась: понравится ли ее муж маме?

— Рада за тебя, Надюшка,—сказала Людмила Александровна.—Теперь мне легче будет. Жду вас с внуком или с внучкой.

Год спустя бабушка Людмила видела, правда издали, внучку Верочку. Соседки по нарам ей завидовали: «Так срок отбывать можно. Дочь и зять навещают. Внучку напоказ приносят». Спрашивали: «Где работают твои молодые?» Ей очень хотелось рассказать про Надю и Федю, каким важным делом они занимаются здесь на Севере, но превозмогла себя, удержалась. «Еще начнут приставать со всякими поручениями». Но все равно ее просили что-то купить или узнать «через зятя». Людмила Александровна делала исключение только соседке по нарам резчице по дереву Зое Сысоевой, отбывавшей «за превышение допустимых пределов самообороны». Попросту говоря, трахнула резной игрушкой по темечку своего зятя-пьянчужку, повадившегося таскать ее работы на пропой. Застукала — и трахнула. Зятя — в больницу, тещу — в тюрьму. Не чини самосуд. Людмила Александровна, сама много лет промучившаяся с пьяницей-мужем, сочувствовала Сысоевой.

В зоне стихийно возникают своеобразные «кружки по интересам». Отдельным кутком держатся профес-

 

- 223 -

сиональные воровки, те, что поют: «Воровка никогда не будет прачкой, не будет грязной тачкой руки пачкать. Мы это дело перекурим как-нибудь». Но это только в песне. Теперь они работают, как и все. По их выражению, «вкалывают». Среди них встречаются отчаянные женщины, умеющие нагнать страху, особенно на новичков.

Хапуги всех мастей тоже обосабливаются, держатся поближе одна к другой. Они даже здесь пытаются заводить «полезные знакомства», так сказать, впрок. К этому мирку поначалу, видимо, по статейным признакам, тянули и Запольнову. Хотя ей там было неуютно. Потом в зону прибыла Светлана Георгиевна Лапчинская. Она хорошо знала шефа Запольновой, Илью Михайловича. Имела с ним многолетние контакты по формуле «ты—мне, я—тебе». На Светлану Георгиевну не раз заводилось уголовное дело. Но ее муж, занимавший высокую должность, каждый раз все заминал. И только когда его самого с треском сняли за развал работы, добрались и до супруги. В зоне она сразу встала во главе кутка хапуг.

Из первой беседы с Запольновой Лапчинская поняла, что «эта недотепа заложила милейшего Илью Михайловича».

— Какая же ты дура! Создала групповое дело. Зачем оно тебе? Отмазала бы Илью Михайловича, и он бы тебя не забыл. И на свободу вышла — пристроил бы к теплому месту. Так среди умных людей заведено. А теперь кому ты нужна? Тебя за версту обходить будут.—Распаляясь от гнева, Лапчинская уже кричала:—Таких, как ты, надо давить на пересылках!

— Руки коротки,—спокойно ответила Запольнова.

— Марать не хочу!

— Да ты по уши в грязи—и боишься замараться.

— Я выйду—меня возьмут за милую душу.

— Не скоро выйдешь. Теперь под амнистию не подведут.

— Это мы еще посмотрим.

— Чего смотреть-то. Мужу по пыжику дали, и на «своих верных» не надейся. Кто отречется, кого посадят. Не то время, Светлана Георгиевна. Теперь у жуликов земля горит под ногами.

— Смотрите, какая праведница нашлась! — возму-

 

- 224 -

щалась Лапчинская.—И за что тебе такой срок намотали?

— Воровала... Под руководством милейшего Ильи Михайловича воровала. Вот и намотали.

— Значит, мы равны. Чего же ты праведницу-то строишь?!

— Были равны.

— Да вроде в одинаковых бушлатах ходим.

— Бушлаты одинаковые, а планы у нас разные.

— Откуда ты знаешь мои планы?

— Сама сейчас выложила.

— Что-то не помню, чтоб я с такой... откровенничала.

— Ну как же, после «звонка» надеетесь взяться за старое. А я с мастерком не расстанусь. Советую и вам научиться полезному делу. Пригодится.

— Благодарю за совет, — прошипела Лапчинская.

Такие стычки случались нередко. Людмила Запольнова была не одинока. Ее поддерживали осужденные за транспортные происшествия, за халатность.

Куток Лапчинской бойкотировал Запольнову. И так было до тех пор, пока Людмилу Александровну не назначили бригадиром. Тут «деловой мирок» круто изменил к ней свое отношение. Людмилу Александровну стали приглашать на дегустацию деликатесов, полученных в посылках. «Голубушка, что же это ты от нас откалываешься? Мы ведь, как говорится, сестры, если не во Христе, то во статье».

Отказываться от угощения в зоне не принято. Там действует правило: «Дают—бери, бьют—беги». Тем более, что уцелевшие, «отмазанные жучки» снабжали родственников «сестер во статье» и сухой колбаской, и отменным балыком.

Угощавшие надеялись, сработает принцип «ты— мне, я—тебе». Но с Запольновой получилась осечка. Никаких поблажек от бригадира ни Лапчинская, ни ее подруги не получали.

До ареста Людмиле Александровне всегда не хватало времени. Оно бежало удивительно быстро. А в зоне будто кто назло ее обитателям поставил часы на самый медленный ход. И все-таки оно двигалось. Земля совершала суточные и годовые обороты. Внучке Верочке шел уже четвертый год. Бабушка долгими

 

- 225 -

северными ночами, ворочаясь на нарах, корила себя. «Испортила жизнь не только себе и Надюшке, а и Верочке. Разве место здесь ребенку. Правда, у отца больше тысячи коров. Молочко пьет свежее, цельное, но солнце уж больно не ласковое. Вот освобожусь и заберу Верочку в Москву. И будет у меня зацепка в жизни. А они себе еще родят».

В июне 1979-го Запольнова разменяла последний год. По заведенному в зоне обычаю подруги поздравили ее с этим рубежом. Счет пошел уже на месяцы, а потом и на дни. И настал тот долгожданный... Ей завидовали, особенно те, которые шесть лет назад не чувствовали разницы в шести- и семилетних сроках. Теперь они почувствовали эту разницу. Запольнова завтра пойдет, куда захочет, хоть в театр, хоть в ресторан, или внучку будет тютюшкать. А им, как говорят в зоне, надо еще припухать целый год. Целый год! А Лапчинской, отбывшей только три года, еще восемь лет тянуть лямку, наверно, остатки гонора потеряет.

Недавно к Светлане Георгиевне приезжал сын. Обрадовалась, думала, он по ней соскучился. А он приезжал за «подкреплением». Просил указать еще один тайничок, где припрятаны ценности. «Вот подлец! — возмущалась мать нарочито громко. — У меня, клянусь чем угодно, все подчистую забрали. Прокурор поверил, а сын не верит!» Однако и соседки по нарам не поверили, что молодой Лапчинский уехал несолоно хлебавши. Наверняка откопает тайничок.

— Плохо кончит отпрыск Светланы Георгиевны,— сказала Запольнова подругам.—Не в той стороне клад ищет. Моя Надюшка, девчонка, а не растерялась, вышла на дорогу и без матери.

...Не спалось Людмиле Запольновой последнюю ночь в зоне. Все проигрывала в мыслях свое новое житье. Боялась, что зять Федор отнесется к ней с презрением. «Навещал иногда, но это ради Надюшки... Виду, может, и не покажет, но я все равно почувствую. Человек он, видать, уважаемый, а тут теща из зоны... Надя души в нем не чает, говорит, добрее людей не встречала. Может, и так»... Только смежила глаза — «Подъем!» Последний подъем. «Ладно, дома отосплюсь».

 

- 226 -

Соседки по нарам желают хорошо устроиться на свободе.

— Уходишь? — прошипела Лапчинская.

— Ухожу. А вам счастливо оставаться.

— У-у, язва! Чтоб тебе споткнуться сразу за вахтой!

— Не беспокойтесь, Светлана Георгиевна, Запольнова больше не споткнется. Таких, как вы с Ильей Михайловичем, за версту буду обходить.

Ей выдали накопившиеся на счету деньги. Сумма получилась приличная. На первых порах хватит на обзаведение. «Думала обрадовать Надю, а у нее с Федором у самих, наверно, раз в пять больше. Столько лет получают большие северные оклады с полярными надбавками. Хватит, чай, не на одну кооперативную квартиру... Ой, что это сердце-то так колотится? Ведь не на этап — на свободу готовят»...

И вот слышит непривычные в устах представителя администрации слова: «Счастливо вам, товарищ За-польнова! За вами приехала дочь».

Розовая от волнения вышла она за ворота... «Одна Надя встречает. Зять постеснялся». Они торопливо обнялись. Дочь взяла ее сумку, повела к машине. «Ишь ты, уважают Надюшку: дали машину». Она искала глазами шофера или зятя. Но что такое, Надя сама садится за баранку.

— Научилась водить?

— Давно вожу. Федя тоже хотел встретить, но не смог. Молодняк взвешивают на продажу. Покупатель, говорит, дюже хитрый, может обдурить.

Узнав, что в сумке лагерная одежда, которую мать сняла перед тем, как одеться в домашнее, Надя хотела выбросить эту сумку или вернуть на вахту. Мать запротестовала.

— Нормальная новая спецовка. Пригодится, когда буду ремонтом заниматься. Я ведь теперь штукатур-маляр высшего разряда. Все сама сделаю. Там после студентов, наверно, большой ремонт нужен? Почему у тебя с обменом-то не получилось?

— Зачем менять? Ты не хотела встречаться с жильцами?

— Да, не хочу ни сочувствия, ни осуждения.

— Так тех жильцов нет. Бабушка умерла, а Ефимовы получили отдельную квартиру. Теперь обе комна-

 

- 227 -

ты занимают рядовые жильцы. Для них — ты живешь на Севере по договору. Поняла? Скоро возвращаешься. А дочь с зятем еще остаются.

— Вот и хорошо, — облегченно вздохнула Людмила Александровна.—А район наш мне нравится. Ремонт я сделаю.

— Студенты сами сделали. Так мы договаривались.

—Дорого, наверно, взяли?

— Ничего не взяли. Там в последнее время жила молодая семья. Получили однокомнатную. Я им отдала нашу мебель. Оставила только два стула, комод и раскладушку.

— Комод—это хорошо. Я к нему привыкла. «Газик» прошмыгнул по мосту, по которому Людмила Александровна много раз ходила на объекты, расположенные за рекой, выкатил на берег, свернул налево и остановился у коттеджа, половину которого занимали Трофимовы.

«Зять и у крыльца не встретил», — с огорчением отметила про себя Людмила Александровна. Вошли в дом.

— Кухня-то у вас какая просторная! Надя перехватила неодобрительный взгляд матери, заметившей беспорядок на. столе.

— Это Федя приходил обедать. Видно, очень спешил, посуду даже не убрал. С ним это редко бывает.

— А может, с тещей не хотел встречаться? — уколола Людмила Александровна.

— Что ты, мама, как плохо о нем думаешь. Сегодня у него самый горячий день.

— Обижаться, конечно, не могу. У него есть право презирать таких, как я. Сам пострадал от жуликов. Вот уж не думала, что он меня поставит на одну доску с теми, кто способен спалить живых свиней. За свои грехи я сполна натерпелась. — И уже со слезой в голосе: — Сколько передумано в бессонные ночи, лежа на нарах.

Надя растерялась.

— Ну что ты выдумываешь, мамочка! Федя к тебе хорошо относится. Вот увидишь. Но мать не успокоилась.

— Пусть не боится, долго не загощусь.

Она села на плаксивого коня и уже не могла его

 

- 228 -

остановить. Это была какая-то вспышка обидчивости. Надя пыталась прервать слезливый галоп, но Людмила Александровна не могла сдержать слез.

— Да, я плохая, но не такая, как Лапчинская. Ну оступилась, что же теперь, до могилы меня презирать?!

— Мама, мама, успокойся, прошу тебя. И не выдумывай. Федя очень хотел тебя встретить, но так получилось с делами. Вот увидишь, какой он добрый.

— Поглядим,—с вызовом сказала Людмила Александровна.

Наде удалось сбить наплыв накопившихся у матери слез.

— Прости, Надюшка, сама не знаю, что говорю,— припала к плечу дочери.

В зале на круглом столе лежала записка Федора. Надя прочитала ее про себя, потом вслух:

«Добро пожаловать, Людмила Александровна! Извините, что не смог встретить. Дела, дела... Федор».

— Вот, а ты переживала,—укорила дочь.—Если презирал бы, записку бы не написал.

Людмила Александровна и сама так подумала, нервно всхлипнула, утерла все еще катившиеся слезы. Осмотрелась, заглянула в спальню.

— Хорошо у вас.—Постояв у детской кроватки, спросила: — Верочка в садике? Ты бы ее взяла. Хочу поглядеть на лапушку.

Четырехлетнюю Верочку готовили к встрече с бабушкой, говорили, что бабуля скоро приедет «тебя навестить, а может, если мы ей понравимся, поживет с нами». Девочка уже несколько дней, придя из садика, искала бабушку за шторами—не спряталась ли. Однако, увидав наконец бабулю, растерялась, но только на минуту, пока бабуля не подхватила ее на руки и не прижала к груди.

Всплакнув на радостях, Людмила Александровна достала из сумки великолепную игрушку «кузнецы», сделанную искусной рукой резчицы Сысоевой специально для Верочки. Медведь и козел колотили деревянными молотками, каждый в свой черед, по наковальне. У Верочки много игрушек, а такой еще не было. Пока девочка занялась «кузнецами», бабуля молча любовалась внучкой, потом посмотрела на дочь.

— Вижу, Надя, ты не ошиблась. На краю света на-

 

- 229 -

шла свое счастье... Как же ты тогда не побоялась войти в дом одинокого мужчины?

— Мне показалось, что у него куча детей. Случайно видела в чемодане много детских вещей. Оказалось, дояркам по заказу купил.

— А когда поняла, что он один, наверно, растерялась?

— Нет, мама, я как-то сразу поняла, что Федя не может меня обидеть. Он умеет сострадать, понимаешь, сострадать. И Верочку так воспитаем. Плохо, если человек не умеет сострадать, я убедилась.

— Время больно жестокое.

— Тем более.

— Сердобольным трудно жить.

— Мамочка, а как же иначе?

Верочка приступила со своими вопросами.

— Где ты была, бабуля?

Людмила Александровна замешкалась с ответом.

— Почему так долго не приезжала к нам? Я не помню, когда ты у нас была.

— Да, миленькая, долго не была, — растерянно говорила бабушка. — Слава богу, свиделись.

Мама отвлекла девочку «кузнецами». Покажи, мол, кто сильнее колотит. Верочка показала на медведя, дергая за его планку чуточку посильнее. И тут же поведала бабушке, как она залила киселем мамино платье.

— Ой, испортила?

— Нет, в химчистке побывало, — стало новое. Людмила Александровна, как бы про себя, сказала, что бывают такие пятна, которые на всю жизнь остаются.

— А ты еще раз сходи в химчистку, — посоветовала внучка.

Бабушка рассмеялась, замахала руками:

— Тьфу! тьфу! тьфу! Больше не хочу в химчистку. Мама спросила, что за люди теперь выводят пятна в той химчистке? Верочка плохо понимала их разговор. Мама спрашивает про людей, а бабушка говорит про каких-то «взятниц» и «хапуль». Верочка хотела рассказать про мальчишку, который в садике у малышей отнимает игрушки. Мама перебила:

— Теперь эту нечисть стали показывать по телевизору.

 

- 230 -

И тут Верочка вспомнила:

— Баба-яга хитрила, хитрила и сама угодила в свою ловушку.

Бабушка с мамой смеялись и целовали Верочку.

2.

Надя поглядывала на часы — Федор запаздывал. И у Людмилы Александровны опять стала закрадываться обида: «Не мог уж поторопиться». Но когда зять наконец появился, все сомнения исчезли. «Кажется, искренне рад. Слава богу, а я так опасалась».

— Кормите меня, а то умру, — потребовал Федор, обняв тещу.

За столом он спросил Людмилу Александровну:

— Не встречалась ли вам в зоне Вера Егоровна Клепинина? Бухгалтер из Ветлищ. Посадили ее в семьдесят четвертом году. Срок десять лет.

Нет, Людмила Александровна не встречала такую.

— Ваша знакомая?

—Знакомая,—с растяжкой ответил Федор, не вдаваясь в подробности.

Стали решать, где бабушка будет жить. Людмила Александровна сказала, что денька через три она уедет в Москву, и, если отпустят, возьмет с собой Верочку.

Надя с Федором горячо возражали, советовали года два пожить на Севере.

Ох, нажилась я здесь, — вырвалось у Людмилы Александровны.

— В тех условиях, в которых вы жили, — возразил зять, — и не на Севере трудно. Мне полтора года показались вечностью. А на свободе вот десять лет прожил и не каюсь.

Его доводы звучали убедительно. Стаж северный засчитывается год за два. Это очень пригодится, так как время, проведенное в зоне, в трудовой стаж не входит.

— Вы вернетесь в Москву не со справкой об освобождении, а с документами человека, пользующегося полярными льготами.

Людмила Александровна понимала, что Север, если на него смотреть из хорошей квартиры, где рядом твои близкие, кажется совсем иным, чем смотреть из бара-

 

- 231 -

ка с верхних нар. «Может и правда остаться, поработать, пока силы есть?»

— Хочу отогреться.

— Через одиннадцать месяцев вам дадут большой северный отпуск, — убеждал Федор. — И мы подгадаем к тому времени. Поедем всей семьей на юг. В Москву на две-три недели вы съездите. Мы подготовим договор и пошлем вызов. Вам выдадут подъемные. Степнов знает вас как бригадира отделочников. Такие люди совхозу нужны.

«Думала ли я, что меня так будут уговаривать. А Лапчинская каркала... Ее когда-нибудь примет по-свойски уцелевший хапуга. Будут разговаривать вполголоса, оглядываясь по сторонам». Хороший разговор, но все-таки она гнула свою линию: «Хочу отогреться. Верочку надо увозить отсюда».

Надя оформила ей документы для прописки, и Людмила Александровна уехала, погостив у детей всего шесть дней.

Провожали ее всей семьей. Погода была — хуже не придумаешь. По календарю июль, а небо поздней осени. Лил нудный дождь и вот-вот снег повалит. Надя призналась, что ей тоже хочется сесть в вагон и уехать от этой слякоти.

3.

На Севере, где природа скупа красками, где лето коротко и дождливо, а долгая зима сурова и снежна, он вспоминал родные места не иначе, как в густом зеленом убранстве, залитые солнцем. Так уж, видно, устроена человеческая память, что достает нам из архивов только ясные дни, солнечные поляны, а если дождь, то теплый, снег пушистый, хотя и в Кубышках иногда дули злые ветры и случались затяжные ненастья.

В мыслях Федор часто бывал в своих Кубышках, бегал босиком по тропинкам на косогорах, по лужку за околицей, где играли в лапту. И конечно, он вспоминал кубышкинские ключи. Они били из-под кручи. То место, где вода шевелила камушки, было обнесено срубом, придавленным по углам большими валунами, чтобы бревна не всплывали. Из сруба вода выливалась по долбленому желобку, к которому вели мосточ-

 

- 232 -

ки. Ниже была запруда, копившая воду для полоскания белья и на пожарный случай. В Кубышках было ещё много ключей, но этот, с желобком, считался главным. Такой вкусной воды, как эта из-под желобка, Трофимов нигде больше не пил.

Он слышал, что его родной деревни давно нет, но представить это не мог. Зато легко проходил всю деревню в своем воображении. Начинал с Федоровых. Стучал в боковое окно, манил Кольку на улицу. Пока Колька собирался, смотрел на маленький домик Тимофеевых, ждал, когда появится с лотком овса в руках Верунька, тряхнет белой челкой и начнет сманивать кур. Они набегут к ней со всех сторон. Соседских кур, заглядывающих на овес со стороны, она шуганет, чтобы не зарились на чужое. Выйдет Колька, на ходу застегивая пиджачишко, и они побегут в низ слободы, к Сереге Парфенову, полистают там большую книжку про лошадей. Уж очень картинки хороши в этой книжке! И каких лошадей только не бывает. А если Сереги нет дома, они побегут на тот конец к Ваньке Сучкову, покажут ему кулак. Он знает за что. На месте Сереги он, Федька Трофимов, поколотил бы Ваньку. Додумался, дурак, вырвать лист из книги. Жеребец орловский ему шибко понравился. Ну и ходил бы глядеть. Серега не дает, что ли? Зачем книжку портить? Потом они спустятся на «ленивый мост». (Бабы прозвали так. Мужики после троицы ленились с похмелья, когда его строили.) Пройдут за амбарами до ямы, из которой берут глину, когда у кого печка потрескается. Накопают глины и начнут лепить фигуры. Колька, как всегда, человечков налепит, а он, Федя Трофимов, вылепит сперва лошадиную голову. Она у него здорово получается: уши топориком, ноздри раздуваются. А ноги лошадиные трудно лепить. Потом он слепит корову и для смеха поросенка. Бабы на ключ пойдут, будут удивляться. «Федька, ты ветеринаром будешь. Колька вон, знай, уродцев лепит, а ты все скотину. Глянь-ко, голова-то, как живая».

Напророчили. Федор Трофимов окончил сельскохозяйственный институт. Диплом, правда, у него не ветеринарного врача, но очень близкой специальности — зоотехника.

Почему деревню назвали Кубышки? Спросите об этом хоть за десять верст в округе, и вам скажут:

 

- 233 -

«Там бабы и девки уж больно мясисты, а росточком маленькие, ну как есть кубышки. Вот отсюда и пошло». Землячки Федора обижались, когда слышали такое толкование. «У вас бабы еще толще наших будут. А кубышками не только приземистые горшки зовут, а и желтые цветы. Разуй глаза да погляди, сколько их вокруг нашей деревни растет».

Пожалуй, такое объяснение ближе к истине. Тот, кто здесь забил первый кол, видел, конечно, желтые лилии, как другие видели васильки, ромашки, тоже давшие названия многим деревням и селам. Но кто вспомнит о желтых кувшинках, если маленькая полная женщина скажет, что она из Кубышек.

...Трофимовы отказались от путевок в Геленджик, решили погостить в Москве, оставить у бабушки Верочку и налегке походить по родным местам. Они сели на владимирскую электричку, доехали до станции Ундол, пересели на автобус и покатили в пахотный угол, в глубину Ополья. Соскучившиеся по среднерусской природе, Надя и Федор неотрывно глядели на пробегающие за окном рощицы, разворачивающиеся между ними луга, поля, овраги и речки. Федор с завистью смотрел на рыбаков: «Надо же, в пору самого буйства комаров они сидят без накомарников».

Сошли километров за семь от Кубышек. Оказалось, рано, можно было еще проехать километра три. Но автобус уже ушел. Трофимовы вскинули за плечи рюкзаки и зашагали по придорожной тропе. Проходили через знакомые Федору забытые богом и начальством деревни. На них с укором глядели подслеповатыми Окнами вросшие в землю, покосившиеся избы. Ни единого живого голоса. Запустение. А день такой тихий, солнечный. На Севере таких дней бывает два-три в году. Там столько труда приходится вкладывать, чтобы оживить холодную землю. А здесь при такой благодати — безлюдье.

Кубышки издали не видны. Они всегда возникали неожиданно, откуда ни подъезжай, потому что с одной стороны загорожены сосновой рощицей, а с другой — дубравкой. Перед дубравкой, если идти со стороны Климатина, помнил Трофимов, были молодые березы и сосны. «Теперь, наверно, уже большие деревья», — подумал он, вглядываясь в каждое деревце. Вот тут был большой пустырь. На нем рос редкий мятлик. Па-

 

- 234 -

стухи выгоняли сюда коров, чтобы пересчитать перед тем, как гнать их на полдник.

Впереди показались старые березы и раскидистые, какие бывают на опушках, сосны. А вот и дубравка. Она сильно поредела. Казалось, сейчас должна появиться зеленая крыша, а потом и беленький домик Тимофеевых. Но крыша и дом не появлялись. Пройдя еще шагов сто, Федор остановился. По тому, как он вглядывался в рельеф, Надя поняла, что они стоят на черте, где начиналась деревня. Эту черту мог отыскать только он, выросший здесь.

Не было ни домов, ни каких-то признаков порушенного человеческого жилья: ям, поросших лебедой и крапивой, дырявых чугунков, дотлевающих гнилушек. Кругом лежало запущенное поле, поросшее конским щавелем, лебедой и крупной ромашкой. Земля, проглядывавшая между гигантскими ланцетами конского щавеля, какая-то незнакомая. Он помнил поля, прилегающие к деревне. Они хотя и суглинистые, но знавшие навоз, были темно-коричневые, а на огородах земля даже черная, а тут лежала серая, зернистая. Очевидно, трактор, распахивая огороды и улицу, взял слишком глубоко, вывернул «мертвяка» и спрятал в глубину возделываемый слой почвы. Трофимову стало горько за эту землю. Почему она, кормившая целую деревню картошкой, овощами, яблоками, лежит брошенная? Крестьянину видеть такое больно.

Федор стал искать то место, где стоял их дом. В своем воображении он представлял на месте дома яму подполья, заросшую бурьяном. Надеялся найти какой-нибудь дырявый чугунок, отслуживший свой век. Казалось, видел постаревшие рябины и одичавшие яблони. Думалось, что он легко найдет место, где стоял дом, палисадник, сарай. Но перед ним было только поле, заросшее конским щавелем, и не было никаких признаков человеческого жилья. Но он-то точно знал, что здесь жило много поколений Парфеновых, Трофимовых, Федоровых, Тимофеевых. Они тут веселились и страдали. Мужики пахали землю, плотничали, бабы им помогали в делах, растили детей. Отсюда мужики уходили на войну с Наполеоном, с турками, с японцами, с немцами, и на последнюю войну с фашистами тоже много ушло мужиков из Кубышек. Тут стояли избы старые и только что срубленные. Пе-

 

- 235 -

ред ними зеленели палисадники. Дальше была малонаезженная дорога, заросшая муравой, а за ней, туда, к ручью, разделявшему слободы, — амбары и погреба.

Вместе с людьми здесь жили звуки. Предрассветная рань оглашалась перекличкой петухов, потом заливался пастуший рожок. Раскрывались ворота, и по росе катилось блеяние овец, радостное мычание коров и голоса женщин, провожавших своих кормилиц в стадо. Всполошно кудахтали куры, извещая всю округу о том, что они успели снестись. У Парфеновых ревели рано просыпавшиеся дети. Из-за ручья доносился стук топора — кто-то рубил новый ряд под избу. К полудню голоса стихали, а вечером улица, заросшая неистребимой воробьиной травой, наполнялась шумом возвращавшегося стада. Оно всегда появлялось из-за Сучковой избы. Бабы старались приметить: какой масти корова вошла первой в деревню, чтобы знать погоду на завтра. И до чего просто, без всяких вычислений выдавался прогноз: рыжая корова впереди — будет солнечно, пестрая — переменная облачность, черная — ненастье. И сбывался этот прогноз не реже, чем выданный метеослужбой тех лет.

Стадо быстро растекалось по дворам. Подоив коров, бабы начинали скликать своих Васяток, Ванюшек и Мишек. Потом на улицу выходили парни и девушки. И хотя тогда не было ни трескучих мотоциклов, ни ревущих транзисторов, пожилые люди все равно считали молодежь ужасно шумной, говорили, что в их время и в помине не было, чтоб «девки до полуночи ржали, как кобылы на овес». Больше других сердился Петруха Михайлов. Чтоб отвадить молодежь от бревен, сложенных у его амбара и имевших какую-то совершенно особенную притягательную силу, он мазал эти бревна колесной мазью, а иногда выходил на крыльцо в одних подштаниках и визгливо кричал: «Винного-невинного из лохани оболью! А тебе, Ванька, горшок на голову опрокину!» Это уже считалось серьезным предупреждением. Притихнув, все шли за околицу, в рощу.

Все эти голоса, жившие здесь, вместе с кубышкинцами разлетелись по стране. Но их не мог заглушить ни шум городов, ни тяжкий грохот войны, ни дальние расстояния. До Трофимова они доходили сквозь белую тишину тундры. Они были всегда, всегда с ним. Поче-

 

- 236 -

му же он не слышит их сейчас здесь, где они, эти голоса, родились и были, казалось, вечно? Он напрягал слух — ни звука. Посмотрел вокруг и понял: голосам негде жить, разорено их гнездо, большое гнездо, которое называлось Кубышки.

Они пошли вниз по берегу оврага, на дне которого булькала вода главного ручья, поившего всю деревню. Надя ни словом, ни жестом не перебивала мысли Федора, догадываясь, что творится в его душе.

— Где же стоял наш дом? Вот тут была запруда. Через нее ходили на ту слободку. Против запруды стоял дом дедушки Акима, потом еще дом... Так, вот у этого изгиба оврага стоял наш амбар, а рядом погреб. Точно! Вот и яма!

Она была чуть заметна, и даже не яма, а едва обозначившаяся впадинка. И никто другой не обратил бы внимания на небольшой пятачок провисшей земли, там, где был погреб. Теперь можно повернуться спиной к оврагу и идти к тому ручью, который начинался чуть выше усадьбы и катился поперек нее к речке. Он вглядывался в каждый ком земли, но только приблизительно мог бы обозначить то место, где стоял дом и примыкавший к нему двор, за ним сад и огород. Все это было когда-то огорожено плетнем, который по весне поправлялся и частично подновлялся. За огородом было гумно, за ним до самого ручья луговина. Где-то на середине левады был уступ? Вот он! Тут бабушка для него собирала первую землянику.

Каждый ком земли, по которой он шел, с той поры, как тут поселились его предки, сотни раз переворачивался лопатой, рыхлился вилами и граблями и поливался потом — в самом прямом смысле — потом его родителей, дедов и прадедов. Соки именно этой земли взрастили то яблоко и крыжовник, морковку и огурец, которые он, маленький Федя Трофимов, съел впервые в жизни. Потом он ел более крупные яблоки и более сладкие ягоды, но первые ему подарила эта земля — маленький кусочек Родины.

У самого ручья, перерезающего усадьбы малой слободки, стояла огромная, разломившаяся от старости яблоня. Некоторые сучья ее касались земли. «Неужели уцелела?» — не верил своим глазам Трофимов. Он заспешил к яблоне, как бывало спешил, завидев на крыльце бабушку. Подойдя под крону, Федор почти

 

- 237 -

тельно снял берет и как живому человеку сказал сдавленным голосом:

— Здравствуй! Вот я и пришел, родная.

Яблоня была усыпана завязью плодов. Он вспомнил, как бабушка сажала тут у ручья смену старому саду, который был сразу за домом, как радовалась первым яблокам, появившимся на двух совсем еще маленьких деревцах на год раньше, чем она ожидала. Еще сомневалась: надо ли оставлять завязь? Может, лучше убрать, чтоб не истощать деревце? Яблок было всего с десяток, но они налились крупные и румяные, и бабушка опасалась, что мальчишки тут на отшибе не дадут им созреть. «Сорвут озорники — не попробуем и сами».

Ручей, укрывшийся пологом сизой осоки, все так же бежал в сторону рощи. Трофимов отыскал место, где была ямка. Из нее черпали воду для полива капусты. А он приловчился мыть тут молодую картошку. Бабушка, уходя в поле, поручала ему накопать корзину картошки, вымыть и очистить. Нарыть ее совсем не трудно, а вот мыть и чистить — морока для мальчишки, особенно, если его ждут товарищи с мячом. Чтоб скорее сделать работу, он не мыл каждую картошину, а погружал всю корзину в воду и начинал трясти. Картошка, колотясь о бока корзины, очищалась одновременно от земли и от молодой кожицы. Проточная вода все подхватывала и уносила. Оставалось высыпать на траву, дочистить отдельные картофелины, положить снова в корзину, сполоснуть — и готово.

Яма, где он применил свою первую рационализацию, еще угадывалась. Трофимов сполоснул ладони, набрал воды и поднес к губам.

— Вкусна, родная! Надя, напейся. Упавшие с ладоней капли замутили воду, но родниковая струя быстро унесла поднявшийся ил.

— Чудесная вода! — сказала Надя, утирая губы.— Счастлив, кто с детства пьет такую родниковую воду, дышит таким воздухом. — Давай построим здесь хутор, — озорно предложила Надя.

— Давай!—охотно согласился Федор.—Ты сама выдашь проект. Деньги у нас есть.

— Мы с мамой почти все своими руками сделаем.

— И я на что-нибудь пригожусь.

 

- 238 -

— Ты организуешь ферму по откорму молодняка... Разведем сад.

— Да... Размечтались. Никто нам не позволит превратить в цветущий уголок эту заброшенную землю. Она уже лесом зарастает.

— Но ведь это ж глупо,— возмущалась Надя. — Начальство вон строит себе дачи на лучших землях. А мы не отдыхать хотим, а работать на этой земле.

— Не знаю, может, когда-нибудь поумнеем,—задумчиво произнес Федор упавшим голосом,—а сейчас это крамольные планы.

— Но я хочу здесь жить! — с детской капризностью заявила Надя.

— Мне тоже захотелось вернуться в родные края...

...Они пошли искать ближайшего хозяина, чтобы предложить ему услуги двух специалистов, которым захотелось согреться в родных местах...

— Начнем с районного начальства, — сказал Федор. — Там лучше знают, где нужны специалисты.

Через час они уже ходили по коридорам районной власти, не спеша читали таблички на высоких дверях. Зашли, судя по ковровой дорожке, в самое престижное крыло, выходящее окнами в сторону ухоженных деревьев. И тут Федора словно током ударило: на одной табличке он прочел: «Л. А. Мухортов», на другой: «С. С. Борзунов». Федор нервно взял Надю за руку и потянул на выход.

— Нам тут не светит... Надо же, они все еще властвуют.

...Трофимовы уехали в свою Пунжу.