XX.

33 замученныхъ офицера. Нашествіе Петлюры. Офицерскіе трупы въ Анатомическомъ театре.

Бегство мужа въ Бердичевъ. Я пробираюсь въ Одессу. Атаманъ Григорьевъ.

Комендантъ на станціи Выгода. Одесскія впечатленія. Безплатная столовая.

Бегство изъ Одессы на «Кронштадте». На мели. «Тонемъ!».

Спасители - англичане. Отдыхъ въ Батуме.

 

Кіевъ поразили какъ громомъ плакаты съ фотографіями 33 зверски замученныхъ офицеровъ. Невероятно были истерзаны эти офицеры. Я видела целыя партіи разстрелянныхъ большевиками, сложенныхъ какъ дрова въ погребахъ одной изъ большихъ больницъ Москвы, но это были все — только разстрелянные люди. Здесь же я увидела другое. Кошмаръ этихъ кіевскихъ труповъ нельзя описать. Видно было, что, раньше чемъ убить, ихъ страшно, жестоко, долго мучили. Выколотые глаза; отрезанные уши и носы; вырезанные языки, проколотые къ груди вместо георгіевскихъ крестовъ, — разрезанные животы, кишки, повешенныя на шею; положенныя въ желудки еловыя сучья. Кто только былъ тогда въ Кіеве, тотъ помнитъ эти похороны жертвъ

 

Петлюровской арміи. Поистине — черная страница малорусской исторіи, зверскаго украинскаго шовинизма! Все поняли, что въ смысле безчеловечности, нетъ разницы между большевиками и наступающими на Кіевъ петлюровскими бандами. Началась паника и бегство изъ Кіева. Создалось впечатленіе, что техъ, кого не дорезали большевики, докончатъ «украинцы».

Я продолжала мою работу въ комитете. Какъ-то утромъ прибежала моя покойная сестра Галя. Со мню была кн. Голицына.

— Знаешь что? Петлюровцы вошли въ Кіевъ со стороны Печерска, гетмана вывезли немцы, а его главнокомандующій, кн. Долгорукій, бежалъ, не оставивъ никакихъ распоряженій.

Пришедшій гр. Гейденъ подтвердилъ страшное известіе.

Ликдидировавъ все, что можно было въ коми" тете, я вышла на улицу. Куда деваться? На квартиру Галя идти не советовала. Отправилась я къ знакомому рабочему, который и пріютилъ меня съ мужемъ. Опять повторилась старая исторія: съ Печерска вошли петлюровцы, а на Волынскомъ посту удерживали еще фронтъ офицеры... Ночью же производились уже аресты и разстрелы. Много было убито офицеровъ, находившихся на излеченіи въ госпиталяхъ, свалочныя места были буквально забиты офицерскими трупами. Мое положеніе становилось опаснее съ каждымъ днемъ, бегство изъ Кіева предуказывалось событіями.

На второй же день после вторженія Петлюры мне сообщили, что анатомическій театръ на Функулеевской улице заваленъ трупами, что ночью привезли туда 163 офицера. Я решила пойти и убедиться «своими глазами». Переодевщись, от-

 

правилась я въ анатомическій театръ... Сунула сторожу 25 рублей, онъ впустилъ меня.

Господи, что я увидела! На столахъ въ пяти залахъ были сложены трупы жестоко, зверски, злодейски, изуверски замученныхъ! Ни одного разстреляннаго или просто убитаго, все — со следами чудовищныхъ пытокъ. На полу были лужи крови, пройти нельзя, и почти у всехъ головы отрублены, у многихъ оставалась только шея съ частью подбородка, у некоторыхъ распороты животы. Всю ночь возили эти трупы. Такого ужаса я не видела даже у большевиковъ. Видела больше, много больше труповъ, но такихъ умученныхъ не было!..

— Некоторые еще были живы, — докладывалъ сторожъ, — еще корчились тутъ.

— Какъ же ихъ доставили сюда?

— На грузовикахъ. У нихъ просто. Хуже нетъ галичанъ. Кровожадные. Привезли одного: угодило разрывной гранатой въ животъ, а голова уцелела... Такъ одинъ украинецъ прикладомъ разбилъ голову, мозги брызнули, а украинецъ хоть бы что — обтерся и плюнулъ. Бесы, а не люди, — даже перекрестился сторожъ.

Окна наши выходили на улицу. Я постоянно видела, какъ ведутъ арестованныхъ офицеровъ. Утромъ узнала, что разстреляли графа Келлера, бывшаго главнокомандующаго обороной Кіева. Прятался онъ въ Михайловскомъ монастыре, откуда знакомый монахъ прислалъ мне записку. Советовалъ немедленно бежать изъ Кіева: въ монастыре я часто бывала, тамъ петлюровцы меня искали и грозили «сделать изъ меня котлету». Место ночлега прищлось переменить, враги были почти на моемъ следу, было объявлено коман-диромъ осаднаго корпуса, что арестовавшій меня получитъ 100.000 карбованцевъ награды.

 

Въ этотъ же день мужъ мой благополучно бежалъ въ Бердичевъ. На следующій день, съ документами на имя курсистки, бежала и я. Но въ Бердичеве тоже было небезопасно. Надо было какъ можно скорее пробираться въ Одессу.

Съ большимъ трудомъ доехали мы до Знаменки. Дальше поездъ не шелъ. Наступалъ атаманъ Григорьевъ. Этотъ разбойникъ дрался въ то время съ немцами и съ петлюровцами. Въ поезде ехало много переодетыхъ офицеровъ по подложнымъ документамъ.

Я вышла на площадку вагона: вокзалъ былъ полонъ вооруженныхъ людей: солдатъ, рабочихъ матросовъ и просто пьяныхъ мужиковъ. Въ нашемъ вагоне ехали исключительно переодетые офицеры. Изъ женщинъ были только я и моя подруга детства, необыкновенной красоты женщина. Она ехала въ качестве жены моего мужа, а я просто какъ курсистка. Жизнь каждаго изъ насъ зависела отъ простого случая, висела, что называется, на волоске.

Подходитъ патруль «григорьевцевъ» проверить документы: жизнь или смерть?

— Здесь только что проверяли, — говорю спокойно.

«Добре», — и прошли мимо.

Слава Богу, удалось; не обратилъ вниманія атаманъ Григорьевъ. Боже, что за типъ! Высоченный, въ огромной папахе, въ длинной до полу шубе, съ винтовкой за плечами, ручныя гранаты, два нагана и нагайка за поясомъ, въ рукахъ по просту дубинка, «украинская булава», — для разбиванія головъ несчастнымъ жертвамъ. Пьянъ, еле на ногахъ стоитъ.

Въ то время невозможно понять было, кто съ кемъ дерется и где какая власть. По пути всюду встречались немецкіе эшелоны, возвращающіеся

 

въ Германію. Немцы были прекрасно вооружены и это спасало, конечно, больше всего и насъ всехъ отъ массовыхъ разстреловъ и зверствъ.

Поездъ нашъ тронулся. Нигде на станціяхъ не было ни стрелочниковъ, ни начальниковъ станцій. Все въ панике бежали, спасая жизнь. Отъ Бердичева до станціи Выгода, 350 верстъ, ехали мы одиннадцать дней! Въ Выгоду пріехали въ 2 часа ночи. Было холодно. Декабрь стоялъ морозный. Крохотная станція, еще какіе то поезда, «обыскъ», «проверка документовъ»... Въ вагонъ ввалились солдаты, подошли къ моему мужу, документъ у него былъ на имя Белкина-Велиновича. «Выходи» — раздался грозный голосъ.

Я сидела спокойно, пока не услышала этого «выходи». Мужъ вышелъ на темный перронъ, а съ нимъ сопровождавшая насъ дама, я — за ними. На перроне стояли группами люди, окруженные гайдамаками, все это были переодетые офицеры, пробиравшіеся, какъ и мы, въ Одессу, и всехъ высадили изъ вагоновъ. Я подошла къ украинцу и спросила, что съ этими людьми сделаютъ.

— А кто знаетъ? — Что скажетъ комендантъ. Разстрелять нужно. Все — германцы, стоятъ за Скоропадскаго, а мы за Петлюру.

Я предложила моей подруге бросить играть роль жены моего мужа и поменяться со мной документами. Но, къ нашему удивленію, она тотчасъ пошла къ коменданту и черезъ какихъ-нибудь 20 минутъ вернулась въ сопровожденіи его самого, за мною, будто бы кузиной, и мужемъ. Мы отправились въ комендантскую комнату... пить чай. Комендантомъ оказался поручикъ изъ Львова, студентъ-политехникъ, ярый украинецъ. Во время чая, который не шелъ въ горло, завязался разговоръ.

 

— Видите ли, — говорилъ украинецъ, — мы всю Украину очистимъ, а потомъ при помощи мужиковъ заведемъ порядокъ. Галиція, все земли отъ Львова до Одессы, все будетъ наше. Мы ляхамъ зададимъ перцу. Даже если бы пришлось во Львове камня на камне не оставить, всехъ ляховъ до единаго вырежемъ!

Жутко было слушать этого фанатика. Но украинскія чувства свои передавалъ онъ правдиво. Тогда этой расправы съ поляками все действительно жаждали, но не расчитали малаго, ошиблись: Львовъ — не Кіевъ...

Оборона Львова» — поистине золотая страница въ исторіи Польши. Юныхъ героевъ-защтниковъ Львова никто не мобилизовалъ, никто имъ не приказывалъ идти умирать. Сами пошли, потому что въ отроческихъ сердцахъ ихъ горела любовь подлинная къ отечеству. ДЕтямъ Львова родина оказалась дороже всего на свете. У всехъ вырвался одинъ крикъ изъ груди — «отечество въ опасности, все эа оружіе, все на улицу, умремъ съ честью». И случилось то, что въ такихъ случаяхъ случается. Победили, хотя умерли. И будутъ вечно жить въ памяти польскаго народа эти герои-дети, «орлята Львова». Врагъ дрогнулъ, покинулъ городъ, утихли орудія, и преклонившись передъ патріотизмомъ юношей, которые оказались сильнее орудій, — врагъ отступилъ. А потомъ повезли ихъ на братское кладбище, отдали навеки той земле, которую они такъ безгранично любили...

Честь вамъ, орлята Львова! Не только Польша, но вся Европа должна преклонить передъ вами колени. Пусть послужитъ подвигъ ващъ примеромъ всей молодежи культурнаго міра. Честь вамъ, польскія дети! Герои! Ахъ, если бы

 

такъ было въ Кіеве и вообще въ Россіи, не торжествовало бы тамъ сегодня зло!

Возвращаюсь опять къ разговору съ комендантомъ.

— Вы въ Одессу не проедете, говорилъ онъ, — всюду по пути разосланы о васъ телеграммы: узнаютъ и арестуютъ.

Опять пришлось вернуться въ Знаменку. Боже, что это былр за путешествіе въ тискахъ пьяной, разбойной толпы.

Изъ Знаменки мы пробрались съ немецкимъ эшелономъ въ Николаевъ, где взяли насъ подъ свою защиту англичане. Въ Одессу съ большимъ комфортомъ мы прибыли на англійскомъ корабле. Пріютилъ насъ известный одесскій священникъ, у котораго оба сына были добровольцами. Въ то время Одесса кишела оккупаціонными войсками, главнымъ образомъ — французскими. Я ничемъ больше не занималась, никуда не ходила, последнія скитанія окончательно подорвали мои силы.

Какъ то пріехалъ изъ Кіева на паровозе, въ роли кочегара, генералъ Фрейденбургъ, начальникъ 53 пех. дивизіи. Узнавъ мой адресъ въ Одессе, онъ зашелъ поговорить.

— Какое ваше впечатленіе объ Одессе? — спросилъ онъ.

— То же, что и везде. Несмотря на оккупацію союзныхъ войскъ, настроеніе тяжелое, какъ было въ Кіеве передъ Петлюрой. Въ Лондонской гостинице льется шампанское, а на окраине мобилизуются массы рабочихъ, имъ раздается оружіе, въ то время, какъ офицерство, исполнившее свой долгъ, голодаетъ...

И у союзниковъ было нехорошо: фронтъ еле удерживался, тяжелое впечатленіе произвелъ бунтъ на французскомъ корабле «Мирабо». Стано-

 

вилось все очевиднее, что придется бежать и изъ Одессы, и скоро.

Помощь иностранцевъ только отстрочивала катастрофу. Пришли греческія войска, после выгрузки сразу ринулись на фронтъ. Дрались храбро, потери были большія.

Въ Одессе былъ тогда и Польскій легіонъ изъ арміи генерала Желиховскаго... Было также й нечто вовсе несообразное: сформировалась «Еврейская студенческая дружина». Последнимъ обстоятельствомъ я была глубоко поражена. Кто и зачемъ разрешилъ формироваться этой дружине? Я сказала ген. Фрейденбургу:

— Что это? Готовая большевицкая часть въ Одессе? (Мое предсказаніе, увы, оправдалось).

Встретила бар. Меллеръ-Закомельскаго, который далъ мне 500 р., прося устроить обеды беднейшему офицерству. Жена его разсказала мне курьезъ: въ Кіеве какая-то особа называла себя мною и шантажировала некоторыхъ лицъ, не знавтихъ меня въ лицо...

Открыла я столовую на Тираспольской улице. Обеды давались безплатно. Столующихся было много, а средствъ почти никакихъ. Написали въ газетахъ о моей безплатной столовой, г-жа Шварцъ прислала 5.000 р. но это была капля въ море. Въ столовой получали обеды не только офицеры, но и безработные, которыхъ тогда насчитывалось до 35.000 человекъ.

Положеніе Одессы становилось все хуже и хуже. Врагь стоялъ подъ самымъ городомъ. Началось бегство. Прежде всего исчезли извозчики, попрятались, чтобы не дать буржуямъ уехать. Часть Одессы уже заняли большевики. Каждый старался попасть въ полосу, занятую союзниками.

Начались разстрелы... Первыхъ же заложниІковъ разстреляла... еврейская студенческая дру-

 

жина, которая потомъ называлась отрядомъ особаго назначенія при чрезвычайке. Мое предсказаніе оправдалось полностью. На рынке эта же дружина разстреляла несколько офицеровъ изъ Польскаго легіона.

Чудомъ, въ последнюю минуту, мы добрались до порта. Что тамъ творилось! Все корабли набиты беженцами, люди стоятъ стеной, у всехъ одна цель — Крымъ, где удерживалась добровольческая армія. Много русскихъ пароходовъ. У мола огромнейшій океанскій «Кронштадтъ». На немъ мы и устраиваемся. Но на «Кронштадте» ни капитана, ни матросовъ. Собрали офицеровъ и решили собственными силами добраться до Крыма. Между нами нашлось несколько морскихъ офицеровъ. Всего было не менее 4,000 пассажировъ, множество детей: эвакуировались кадетскіе корпуса, женскіе институты, гимназіи. Присоединились къ нимъ, конечно, все несчастные люди, которымъ красное знамя грозило смертью, и въ первую очередь — безправные, гонимые офицеры и ихъ семьи.

Кронштадтъ вышелъ въ море. Я устроилась въ нижнемъ трюме, где были только офицеры и ихъ семьи, и улеглась спать на полу. Ни къ чему другому отъ усталости я не была способна.

Когда я проснулась, удивила меня паника на пароходе. Я вышла на палубу и убедилась, что мы стоимъ на мели въ 30-40 шагахъ отъ берега, а причиной тревоги большевицкая артиллерія, расположенная по берегу отъ румынской границы: — недвижный, наклонившійся на бокъ «Кронштадтъ» служилъ для нея отличной мишенью. Позже я узнала отъ офицера, что на пароходе находились большевицкіе агенты (изъ пассажировъ). Два раза въ машинномъ отделеніи былъ выпущенъ изъ котловъ паръ, что кончилось бы взры-

 

вомъ, если бы не заметили во-время. Не было никакого исхода. Союзныя эскадры проходили равнодушно мимо, покидая Одессу и оставляя безъ малейшаго вниманія наши 5. О. 5. Мы послали по радіо телеграмму въ Одессу о нашемъ бедствіи (хотя часть путешественниковъ была противъ: могли перехватить большевики!).

Часа черезъ два пришелъ военный французскій корабль, но все его попытки сдвинуть насъ съ места не увенчались успехомъ. Французы объявили, что ничего сделать не могутъ, и скрылись. Выручилъ военный англійскій крейсеръ. Капитанъ и человекъ десять индусовъ подплыли къ намъ въ лодке и молніеносно, не говоря ни слова, побежали въ машинное отделеніе. Капитанъ вскоре вышелъ и объявилъ публике, что предотвратилъ страшную катастрофу — взрывъ котловъ. Тутъ же вытащили изъ мащиннаго отделенія четырехъ большевиковъ, которые тамъ орудовали. Англичане забрали этихъ большевиковъ въ портъ и разстреляли. Капитанъ предложилъ намъ вернуться въ Одессу, такъ какъ въ трюмахъ было полно воды, ее не успевали выкачивать безсменно работавшіе у помпъ офицеры. Онъ указалъ, что мы все равно далеко не дойдемъ, а потонемъ въ открытомъ море: пароходъ сильно пострадалъ во время войны. Англичане ушли, обещавъ сообщить о насъ въ порту и оставивъ въ машинномъ отделеніи «Кронштандта» двухъ индусовъ.

Мы стали медленно возвращаться въ Одессу. Было темно и совсемъ тихо. Молчаніе прерывали только орудійные выстрелы и пулеметная пальба где-то на берегу. Вдали небо ярко освещалось пожарами. Зарево было такъ велико, что казалось — горитъ вся Одесса. Было непонятно: съ Ікемъ же воевали большевики? Никого ни въ Одес-

 

се, ни около Одессы уже давно не было... Что съ нами будетъ? Что ждетъ насъ? Я ушла въ трюмъ и опять заснула.

Часа въ три ночи меня разбудили.

— «На палубу»!

Я вскочила, догадавщись, что ничего добраго этотъ возгласъ не предвещаетъ. Вошелъ военный летчикъ и спокойно заявилъ: «Капитанъ парохода проситъ всехъ на палубу». Не успелъ онъ договорить, какъ вбежалъ другой летчикъ и громко крикнулъ:

— Все вставай, все на палубу, тонемъ!

Не забуду этихъ минутъ. Мгновенно все выскочили наверхъ. Творилось тамъ что-то невообразимое. Дети, особенно институтки, громко рыдали. Крики, стоны. Толпы бросились къ лодкамъ. Пароходъ накренился вправо. И вдругъ, — о ужасъ! — потухло электричество. Мы поняли: большевики перерезали провода. Паника усилилась. Внезапно пароходъ головокружительно быстро качнулся съ праваго борта на левый. Чемоданы, какъ горохъ, посыпались въ море. Кто то кричалъ: «шесть, шесть съ половиной, семь, семь съ половиной, восемь», Это последнее, что я слышала. . .

Когда я очнулась, я находилась уже на англійскомъ корабле «Каторія». Первое мое впечатленіе было улыбавшееся надо мной лицо индуса, который говорилъ по русски: «чай, чай», подавая мне чашку съ чаемъ.

Оказалось, что въ самую критическую минуту къ «Кронштадту» подошли два корабля: англійскій «Которія» и русскій — подъ французскимъ флагомъ и съ французской командой — «Князь Михаилъ».

Итакъ спасли насъ англичане и доставили въ Батумъ; въ то время на Кавказе была анг-

 

лійская оккупація. Куда девали французы другихъ, не знаю. Самъ «Кронштадъ» на цепяхъ привели въ Константинополь. Въ Батуме разместили насъ въ чудесномъ дворце Фесенки и тамъ кормили. Относились англичане къ намъ въ высшей степени заботливо.

Пока я какъ следуетъ не оправилась,я казалась совсемъ нервно разстроенной. Но чудесный дворецъ, роскошный паркъ и видъ на море постепенно вернули мне силы. Понемногу я стала забывать пережитое. Англичане делали все возможное, чтобы улучшить нашу участь. Губернаторомъ Батума былъ въ то время полк. Кукальцовъ, вице-губернаторомъ — Гаррисонъ.