ТЕРНИИ ОТРОЧЕСТВА

 

1931 год прошел для меня в бестолковом бродяжничестве. Возобновить учебу невозможно. Дом разорен властью. Неминуема высылка семьи на Печору. Этот маршрут был уже освоен. Комитеты бедноты с нерусскими комиссарами указывали, кого брать на высылку, и мужиков брали. Кое-кто сбегал тайно, бросив дом и скот.

В семье осталось четверо. Отец, мама, я и младший брат. Жить негде. Все продало властью с торгов в уплату бесконечных налогов. Замужняя дочь берет больную мать к себе. а мы все разлетелись по свету, кто куда. У меня был большой навык ездить «зайцем» и я оказался в Сибири, в Новосибирске.

1932 год. Лозунги и призывы к индустриализации страны. Шум вокруг новых промышленных предприятий, голод и обилие работы за продуктовую карточку, а не за зарплату. Платили удивительно мало.

Очень сильная миграция людей из Европейской России на Восток. Гонимые голодом, люди бежали в Сибирь, а там нет для них жилья. Выход нашелся. Как встревоженные степные суслики, люди рыли норы и уходили в землю. Эти колодцы-дома имели свои номера, названия улиц, кварталов. Адрес выглядел так: гор. Новосибирск, соцгород № 3, улица, дом, жилец. Представьте, каковы в этих землянках были условия, если в Сибири грунты промерзают на полтора метра, а температура минус 30° — обычная зимняя. Героический труд этот создал промышленность, дороги, шахты, заводы и рудники, а потом и новые города, но это было потом.

И я объявился в числе тех строителей индустрии, но, желая порвать со своим «кулацким» прошлым, придумал себе другое имя, отчество и фамилию. Это впоследствии не раз осложняло мне жизнь.

Работу на строительстве города Новосибирска мне удалось через полгода сменить на учебу в профессиональной школе крупного машиностроительного завода в левобережной части города, в Кривощекове. Я имел жилье в общежитии, постоянный скудный паек, коммунальные услуги — все, о чем я только мог мечтать в то время.

Этот период моего взросления не был легким и комфортным. Постоянное ощущение голода, скудная одежда, примитивность развлечений, отсутствие опыта жизни и дозора близкого человека, но я рад был тому, что есть. Мне нельзя было забывать, что я человек низшего социального качества. Не мог я расслабляться и в учебе. Все сверстники имели семилетнее и восьмилетнее образование, у меня 4-классное, но я был упрям и зол в учебе, и этого не заметили.

Есть основание отметить различие психики юношей моей молодости, заряженной на преодоление, обретение места в жизни, готовой терпеть и работать, и молодежи нынешней, ориентированной на потребительство, постоянный отдых, расслабленность, кислый скепсис и гипертрофированный эгоцентризм.

С такого состояния начинается неотвратимая утрата радостей жизни, и другого быть не может. Не опоздать бы это усвоить. Дебильный кайф вряд ли — прогресс. Не уставшему и отдых не удовольствие, а маета. Педагог Жан Руссо говорил: «Если вы хотите сделать человека несчастным, дайте ему в детстве все».

Вспоминается многое. Наш рукописный журнал в училище, выходивший не раз в году. Наша увлеченность танцевальными вечерами, переполненным катком, увлеченностъ авиацией, спортом, наукой, профессией.

Сейчас молодежь стремится отдыхать, еще не устав. Мы об отдыхе не думали. Было некогда и голодно. Четыре года, прожитые в Сибири, не были жизнью размеренной, спокойной. Был задан такой революционно-авантюрный ритм жизни, в котором все должны были выложиться полностью и еще больше за счет своего здоровья, обнищания и потогонной системы. Девизом всей жизни стало «Даешь!». О цене не говорили. Даешь Турксиб, даешь Кузбасс, даешь Магнитку, даешь хлеб, даешь... Возьмите подшивку любой газеты времен первых пятилеток, там все об этом.

И энтузиазм был не притворным, а стадно-овечьим. Горе тому, кто в это время засомневался и стал размышлять. Такого человека я встретил в 1934 году, а в 1938 его расстреляли, разрешив прожить всего 27 лет. Это был поэт — Павел Николаевич Васильев.

Россия, русский народ с давних времен рождает немало хороших и гениальных поэтов, но их талант, как правило, причина их лишений, а порой и гибели.

 

Еще одного певца жизни я встретил в неволе, в лагере, за частоколом. Двадцатилетний, божественно красивый, музыкальный, сентиментальный и добрый Костя Ковалев писал свои лирические стихи, чтобы прочесть их двум друзьям и затем уничтожить. Хотя и говорят, что «рукописи не горят», но они все-таки горят, сгорают вместе с их создателями. Печальный пример судьбы талантов: я, одинокий старик, неведомо зачем вспоминаю о тих в горьком одиночестве, когда уже все в полном забвении. А ведь были и другие поэты Были.

...Не хочу, не приемлю мир людей, которым не нужны поэзия и поэты. Не хочу. Возражаю.

Это - начало конца жизни.

Сожалею, что у меня нет склонности и способности к литературному труду, чтобы громко и внятно протестовать и призывать к уважительному и бережливому отношению между людьми.

Павла Васильева я встретил в одной милой семье российских немцев в Новосибирске. Мама и две взрослых дочери по фамилии Кляйн жили бедно, но радушно принимали наши ухаживания: мои—за младшей Тоней, а Павла—за старшей Эльчой. Я был совсем не светским, а необкатанным, деревенским парнем, стеснявшимся своего костюма, который не всегда был моим.

Мы с Тоней любили бегать на танцы и работали в одном цехе на заводе. Те танцевальные вечера совсем непохожи на современные дискотеки. Они были много интересней и требовали немалого умения. Кроме того, они проходили под живую музыку духового оркестра и баянов. Ах, молодость, звезда падучая! За один миг тех сердечных волнений отдам бесполезную старость. Махнем?!..

...Нет желающих.

«Берегите молодость, ребятушки», — поется в одной песне блатного, криминального мира.

Берегите. Она так ничтожно коротка.

 

* * *

 

На трудный вопрос: «Что есть счастье?» — допустимо ответить; родиться талантливым, или хотя бы способным понимать, отзываться та ритмику, лирику и звуки поэзии и музыки. Думаю, природа обделила меня талантом, но чувствовать

 

 

позволила, без этого душевного отзыва я забыл бы и Павла Васильева, его переживания, гибель, и многое другое.

Поздней осенью 1935 года я покидаю город Новосибирск. Неустроенность личной жизни, полуголодное нищенское состояние, муза странствий и юношеский авантюризм увлекли меня на другой край огромной страны, к Черному морю, в город Николаев.

Такое путешествие я смог совершить благодаря бесплатному проездному билету как работник железнодорожного транспорта. В Сибирь из Архангельской области я проехал по северному маршруту через Пермь, Свердловск, Тюмень. Теперь я ехал на Украину по Южно-Уральскому маршруту через Петропавловск, Златоуст, Пензу, Харьков.

Лежа на полке вагона, я часто отвлекался от скучной, большой книги Генриха Манна «Верноподданный», вспоминая пережитые юношеские волнения сердца, влюбленности, товарищей — все, что пережито и уже навсегда оставлено позади. Будущее не страшило. Была отвага неопытного глупца...

В солнечное, раннее утро поздней осени, когда пассажиры еще только просыпаются, поезд тихо остановился перед Сызранскнм мостом через Волгу. Какого русича не волнует эта река, ее имя?

В это время неожиданно и внезапно в тихом, сонном вагоне зазвучала гитара и великолепно поставленный красивый баритон подарил нам:

Не пробуждай воспоминаний

Минувших дней, минувших дней,

Не воскресить былых желаний

В душе измученной моей.

Этот простенький романс очень хорошо и благородно, без надрыва пел слепой, нищенствующий певец под гитару товарища. Прошло шестьдесят лет, а звуки той музыки звучат и звучат, пробуждая воспоминания, вопреки призыву. С того дня я, по возможности, всегда старался учиться петь.

В моей биографии заметно, что вокальная музыка наиболее сильно властвует над моими чувствами. Думаю, это хорошо. За ней следует поэзия, стихи. Мне трудно объяснить понятно ее ценность, это вряд ли возможно, но поэзия — это огромно и без нее жизнь одноцветна и никчемна. В очень тяжелые часы жизни я находил в ней не только успокоение,

восхищение, но и короткие ответы на вопросы жизни, о которых прозаические, не экзальтированные умники исписали тонны бумаги.

Может, поэзии, стихам я обязан долгожитием, но сам никогда не отважился зарифмовать ни одной мысли. Знал стихов и целых поэм много, любил их декламировать перед слушателями. Скудеющий, старческий мозг скоро все растеряет, о чем горько сожалею.