ПАДУН—ЕЩЕ ОДНА МЕТА ПАМЯТИ

В трех километрах от первого целлюлозного завода, вниз по стоку его вредных вод, есть еще одна обжитая с начала тридцатых годов лагерная зона. Возле нее большое огородное поле.

Это было место для крайне истощенных и беспомощных физически людей. На работы за паек там не выводили. Все питались равно и отдыхали. Такие зоны многих спасали от смерти, но попасть туда было крайне трудно. Какому смелому человеку удалось внедрить этот метод помощи погибающим людям в обиход лагерей — установить невозможно, но это был акт милосердия к «врагам народа», пойти на который в то время было непросто. Спасибо тем людям.

Лагерное население не лечилось от тех банальных болезней, которые известны всем на свободе. В лагере была дистрофия, анемия, подагра — все объединялось игриво-веселым словом «фитиль». Фитиль гас, слез не было. Была забота получить еще раз паек для трупа. Вот в такой оздоровительной зоне я оказался весной 1944 года, по воле

добрейшего Карла Карловича, лагерного «лепилы», врача-немца из зоны лагпункта Осиновка. Врачевание там было скромное, но был отдых и покой.

Из своих наблюдений выделю два факта.

Там я встретил компанию «фитилей», человек десять, преданных и сведущих в литературе и искусствах. Все они были молодые, не старше тридцати лет. В трагических обстоятельствах эти люди спорили о поэзии, читали стихи, в ролях читали Шекспира, Пушкина и других авторов. Казалось, что они совсем не голодны и не больны и вовсе не в заключении.

Среди имущества ГУЛАГа был большой книжный фонд. Библиотеки, конфискованные у репрессированных владельцев. Редкие, ценные, роскошные библиотеки без всякой системы, с большим количеством книг оказывались завезенными в лагерные административные центры. Там как-то определялось их место содержания и они работали не только за зоной, среди вольного населения, но и в некоторых постоянных крупных зонах, где смертность была минимальная, а контингент жил более уютно и относительно спокойно. Вот такие роскошные книгохранилища я встретил здесь, в Пуксо-Озерском отделении Каргопольлага, позднее в Княж-Погосте в Коми Республике. Конечно, я с удовольствием ими при возможности пользовался.

Второе наблюдение. Там были бараки, населенные стариками. Все они трудились на овощных огородах. Среди них было много священников и других служителей церкви. Иногда совсем не готовясь, экспромтом, один из них начинал петь из какой-нибудь литургии, кто-то вступал, продолжал, и музыка хорошо подготовленных вокалистов завораживала, уносила в другие горизонты, откуда не хотелось возвращаться.

Однажды, в день весеннего Николы (22 мая), в солнечное, теплое утро они увлеченно пропели всю литургию этого дня и я видел, как хорошо быть верующим, как вера помогает им нести свой крест без ропота и озлобления. Все они умерли и похоронены на Падуне. И мой земляк, отец Михаил, неукротимый оптимист, также уступил смерти.

После Падуна я обживал и другие зоны. Мне пришлось пройти с тяжелой работой по сплаву леса по всей реке Мехреньге. Красивая и мертвая река, отравленная сбросами

Пуксо-Озерского целлюлозного завода, до самого устья. Это была очень изнурительная работа при постоянном движении, без жилья и кухни. Кончилась наша водная служба тем, что нас, чуть тепленьких, погрузили на тракторные волокуши и повезли по тайге. К пешему переходу мы уже были не способны. Позади мы оставили могилы своих товарищей.

По дороге в стационарный лагерь среди леса механики-трактористы, тоже зэки, но бесконвойные, симулируя поломку машины, бросили нас и ушли по своим интересам в ближайшие деревни. Двое суток сидения на волокушах, при раздраженных конвоирах, при питании засохшей соленой треской, доканали многих из нас. Соленое, в нашем состоянии истощения, вызывает отечность и гибель. Среди нас был лепило-врач с медицинской сумкой, тоже зэк. Звали его Юрий, отчество и фамилию я запамятовал.

Помню, как этот молодой человек, с больной и распухшей одной рукой, пытался уколами взбодрить умирающих, сам еле передвигаясь. Спасибо тебе, Юра. И на живодерне он был человеком. Освободился он из лагеря в 45 или 46 году. Жил в поселке Пукса-Озеро, не знаю сколь долго. Женился на местной учительнице или медичке, не русской по национальности, имени ее я не помню. Юрий был удивительно феноменально остроумен и весел в общении. Любую мысль он выражал метафорой, блестящим коротким анекдотом, подобием, но всегда изящно, коротко. Сберег ли он себя в этой трудной жизни, с таким умом и эмоциями—не знаю. Боюсь, что нет. Такие натуры излучают себя без остатка или разбиваются.