КОЕ-ЧТО ПРО АВТОРИТЕТ

Вряд ли кто сможет внятно объяснить, почему он хочет этого, а не того. И все-таки это никого не остановило сделать свой выбор. А вот перед славой, известностью мы все одинаковы. Не выдерживаем испытания ею. Она нас манит, и мы карабкаемся, ползем к ней, не всегда выбирая пути и приемы.

Часто авторитеты, как говорят,— «мыльные пузыри», но они живучи потому, что мы их желаем видеть, наблюдать и, если можем, то и подражать. Вот пример из моей биографии. Я придумал себе другое имя. В том была нужда, чтобы скрыть кулацкое происхождение. И только. Но это отразилось на моей жизни по разному и, порой, неожиданно.

В полку, в школе меня узнает курсант и сообщает о том в органы надзора. Через год меня арестовывают, судят и содержат как преступника. Все логично и правильно. Нелогичное дальше и о нем хочется рассказать.

В истории криминалистики есть немало случаев, когда узники менялись местами, формулярами. Это довольно легко можно сделать при частом этапировании в другие места содержания. Чтобы этого не случилось, при всех этапных приемах и сдачах, при генеральных шмонах и учетах заключенный должен уверенно доложить все данные его лагерного формуляра: статьи УК, сроки наказания, кем и где осужден, фамилию, имя и отчество и, если ты привлекался по фиктивному имени, то и его, если дважды, то их все.

Новый этап в зону—это событие. Его встречают очень взволнованно все. И уж если ты хоть немного «граф Монте-Кристо», то есть ты, он же и еще кто-то, то уж повышенного к тебе интереса не избежать. Воры в тебе ищут бывалого

«фартового», шулера—игрока, контрики—одностатейника, земляка, придурки и суки — чем поживиться. Много информации дает твой вид, поведение, одежда. За 25 лет ГУЛАГа он так и не смог иметь и утвердить арестантской формы, хотя все домашнее методично не разрешал и отнимал.

Ворота первых пересылок я проходил в приличной армейской форме, в летнее время—в небрежно накинутой на плечи кавалерийской шинели. Солдаты охраны хотели знать, из какого я рода войск. Лагерный шалман предполагал во мне нового нарядчика и хотел узнать, насколько сука или просто мент в зоне.

Нарядчик всегда был из зэков, но его могущество было велико, если он того хотел. Через день, когда я шел в колонне и на общие работы, все прояснялось для бывалых зэков. Я котировался как контрик и фраер. «Черт», обреченный на загибаловку, по старому—на смерть через истощение. Фраер я был чистой воды. Я даже не обратил внимания, что из центральной усадьбы столицы Беломорканала, Медвежьегорска, я был пешим этапом доставлен за 80 км на глухую колонну строгого режима. Этим я обязан тому, что в моем формуляре кроме имени Пузырев Михаил Дмитриевич, было еще одно, после слов — «Он же».

Это обстоятельство очень осложняло мое пребывание в заключении. Мне не раз приходилось бывать в бригадах строгого режима и ореол графа Монте-Кристо хотя и ходил со мной, но не компенсировал неудобств. На шпану это действовало авантюрным романтизмом, и я ими был принят и не обижен.

Вот как по-разному авторитет влияет на жизнь. Только после освобождения я освободился от своего двойника, но в архивах сыска он сохраняется.