1. КОГДА КОНЕЦ ЯВЛЯЕТСЯ НАЧАЛОМ

 

Пробыть почти два с половиной года в плену неузнанным, убежать неузнанным, обдурить всех «знатоков» расовой теории; не сменить своей формы, не уронить чести солдата, принести столько вреда врагу и пользы своим, никого не предать, не продать, не одного и не одну спасти — и за все это получить «Высшую меру ...награды»— расстрел и клеймо «врага народа»?! Такое в мозгу не укладывалось.

Чтобы понять начинаемое повествование необходимо об этом знать и помнить.

Козьма Прутков недаром вопрошал: где начало того конца, которым оканчивается начало. А потому начнем «с того конца»...

«ЗА—МЕ—НИТЬ...»

... Все камеры всего этажа были смертными. Это мы знали по перестукиванию с соседями.

Тянулись дни (про себя их считал каждый). Дверь не отворялась. Только открывали «кормушку», когда давали утреннюю пайку хлеба, единственный вид реальной пищи: (баланда, в которой редко плавало несколько крупинок, не в счет).

Развлекая других, я отвлекал от грустных мыслей себя, рассказывал приключенческие романы, читал стихи и поэмы.

— В лагере будешь в театре,— пророчил Гурьянов.

Иногда мы слышали лязганье замков: открывали ночью или днем какую-нибудь камеру, и мы гадали, пока перестукиванье не приносило точные известия: оттуда-то одного взяли или в такую-то камеру одного привели. Даже утреннюю проверку, как и вечернюю, производили через «глазок» в двери. «Козырек» заслонял все окошко под потолком камеры и днем в ней царил такой же полумрак, как от слабой лампочки ночью.

 

Лежали мы на досках, прикрываясь собственным тряпьем и обрывками одеял, давно списанных даже с тюремного оснащения.

Лязг замка, особенно ночью, настораживал любого: не за ним ли? Неделями двери камер не открывались.

Дни считал каждый...

На двадцать четвертые сутки моего пребывания в смертной ночью противно залязгал замок. Дверь отворилась. За нею мы все, сразу приподнявшие головы: за кем?— увидели трех надзирателей.

— Кто тут на «К»?

— Клыков!

— Нет. А еще?

— Клейн,— сказал я.

— Имя, отчество?

— Выходи. Быстро!

Сердце бешено заколотилось.

— С вещами? (Это был рюкзак. Но в каждой детали «с» или «без» ожидалась подсказка — на расстрел или нет.).

— Бери.

Я попрощался с дедушкой Титом и товарищами.

— Ложку брать?

— Оставь. (Новая загадка).

В коридоре, представлявшем собой огороженные металлической сеткой мостки, трое дежурных, один впереди, двое сзади, повели меня.

Завернули за один угол, за второй. Прошли еще дальше и за одним из углов втолкнули в малюсенькую комнатенку дежурного по этажу или корпусу. Там за столиком сидел старшина или старший сержант, уже не помню, а рядом с ним — стояли еще два надзирателя. Провожатые стали в дверях.

На этот раз я стоял действительно в трепетном ожидании: решалось все.

— Фамилия? Имя? Отчество?

Я назвал.

— Помилование писали?

— Писал. Сразу после суда дали бумагу: пиши.

Старшина почесал под носом и пристально посмотрел на меня.

— Так вот, на ваше помилование пришел ответ.— Сказал старший. В руках он держал какую-то бумажку. А я стоял в ожидании.

 

Старший, покуривая толстую самокрутку, глянул на товарищей. Все затихли и он начал медленно читать:

«...Верховного Совета... Союза Советских социалистических республик (полагаю, там просто стояло «СССР», но читающий не мог отказать себе в удовольствии протянуть наслаждение от этой маленькой психологической пытки) ...приговор Клей-ну Рафа-илу Со-ло-мо-но-вичу... расстрел...»

— Дай прикурить.— Обратился читавший к одному из дежурных.— Опять погасла.

Я стоял, не шевелясь, ожидая...

Сосед дал прикурить. Старший что-то промычал, шаря глазами по листку, и снова начал:

- Та-ак... «Приговор Клейну... Рафаилу Соломоновичу... расстрел (он снова сделал паузу и по слогам продолжал) ...за-ме-нить (снова пауза) ...двадцатью годами каторжных работ». Распишись.

Я еще не мог осознать толком—что такое «каторжных», но понял главное: расстрел заменен.

— Дайте, пожалуйста, докурить, гражданин начальник!

— На!—И он протянул мне недокуренную цигарку. ... Закружилась голова после долгого «поста», под следствием и в смертной. Я невольно прислонился к косяку (двери в этой камере-нише по-моему не было). Перед глазами все поплыло в сером махорочном дыму. Но уже каким-то новым чувством я ощутил нетерпение провожатых, быстро сделал, обжигая губы (окурок был невелик) еще две-три жадных затяжки. Бережно сдавил дымящийся окурок в пальцах, погасил его и ткнул в карман гимнастерки: пригодится.

Старший мотнул головой. Дежурный рядом со мной кивнул и меня повели уже вправо от каморки по тем же бесконечным мосткам, мимо ниш и камер, за один угол, за другой, за третий...