36. ПЕРВЫЕ ВПЕЧАТЛЕНИЯ

На этот раз нас везли в теплушках. Ни в каких пересылках не  останавливались. Приехали (позднее узнал: станция Суслово Кемеровской области) на небольшую станцию. Выгрузили и пешком повели на весьма далекое расстояние. Дорога была грязная. Вели нас долго. Но, как мы поняли, не всю златоустовскую тюрьму перевезли сюда. Вероятно, некоторых оставили, кто был нетранспортабелен, или перевезли в другое место. В этапе уже мы встретились с людьми из других камер. Там-то тогда я узнал, что из централа развезли нас в разные места. Нас — в Златоуст, а другую часть — в Тюмень. Федя Фесенко попал в Тюмень. Оттуда, что я узнал еще позднее, Федю вывезли в лагерь под Сургутом, откуда он впоследствии освободился.

Нас тоже распределили по разным лагпунктам. Одну часть, человек пятьдесят-семьдесят — оставили на станции. Затем их повели в другой лагерь. Я расстался с Давиденко и больше не встречался. Но знаю, что он, когда его приятели пытались сделать мне неприятности, придравшись к тому, что я, дескать, в хороших отношениях с «суками» (блатными, порвавшими с своей средой и ставшими на службу начальству в качестве нарядчиков, бригадиров или вообще порвавших со своим прошлым), Илья, мне впоследствии в Воркуте рассказывали, горячо вступился за меня и сумел убедить, что артист есть артист и для него аудитория не важна, лишь бы слушали и сопереживали.

Я тогда не совсем понимал еще всю эту «сучье-блатняцкую» иерархию и даже в Воркуте не знал точно в каком ОЛПе нахожусь, в блатном или сучьем. В Заполярье затем появились еще ОЛПы, где всем заправляли банде-ровцы или прибалтийцы, а то и такие, где просто сумели позднее победить блатных или сук и установить свой

«фраерский» порядок. Вообще, как жизнь камеры, так и жизнь лагеря в миниатюре отражают государственное устройство со всеми его минусами и отдельными плюсами.

Человек, когда он носит свое законное имя и не скрывается от беспощадного закона, даже терпя лишения, чувствует себя внутренне свободнее, чем скрывающийся, пусть сытый, ходит ли он под конвоем или без оного. Одно — мое состояние в плену, другое — во время побега, когда я себя поставил даже вне того беспокойного покоя, в каком пребывал пленным, и третье — уже спокойствие осужденного, но ставшего самим собой. Признаюсь, во время долгого заключения я чувствовал себя спокойнее, чем в плену, где надо мной постоянно висел Дамоклов меч позорного разоблачения и неизбежной казни. Поэтому здесь, находясь среди ставших одинокими людей, оторванных от семьи и общества, я не чувствовал себя так одиноко, как в плену. Правда, он не вечен: должен закончиться вместе с войной, а каторжному сроку конца не видно: Советская власть - долгая...

Первые месяц-другой, нас, новоприбывших, легко было даже неопытным глазом отличить от старожилов лагеря: мы все были бледными, белолицыми. Тюрьма оставила свой след.

Простите, но по сравнению с тюрьмой лагерь мне — и не только мне — показался свободой. После работы мы могли походить по зоне, зайти в другой барак (нас здесь запирали на замок только после отбоя).

Лагерь представлял собой квадрат, внутри которого, глубоко вкопанные в землю, находились полубараки — полуземлянки. Внутри нары были в два яруса. Это были огромные бараки. В каждом из них помещалось около двухсот-трехсот каторжан. В зоне находились также еще одна маленькая зона; внутри ее располагалась в таком же бараке большая портновская мастерская; стояли отдельно строения кухни, ларьки и вещевого склада. Если маленькая «портновская зона» просто ограждалась забором из колючей проволоки с воротами и калиткой, то снаружи весь лагерь ограждался двойным забором из колючей проволоки, между рядами которой были огневые пролеты: посыпанные песком пяти или шестиметровые полосы земли между проволокой, с обеих сторон которой опять же находились полосы запретной зоны. По концам этих огневых пролетов стояли вышки, в случае, если кто-либо там оказывался, огонь открывали с вышек без предупреждения. С одной стороны наш лагерь выходил в голую, бескрайнюю степь, с другой граничил с зоной обычных заключенных, бытовиков, где, кажется, царил блатной мир. Режим там был значительно слабее и условия содержания лучше.