- 165 -

43. ПОРНОГРАФИЯ И «КАБЛУК»

 

Каюсь, за несколько вечеров усиленной работы я «перелицевал» всю «Сказку о царе Салтане» на порнографический лад. Мне это не составило труда; я ее с детства помнил наизусть. Приводить из нее цитаты теперь страшно, но скажу, что, включая неприличные выражения, я постарался ее в ряде мест предельно приблизить к нашему лагерному бытию. Так появились строки о нашем мошеннике ларечнике:

Умеет старый начудесить:

Пол мандавошки недовесить,

Блоху без лапки отпустить...

Купчина, что и говорить.

Естественно, что после этих строк всякий блат в ларьке для меня был исключен. Впрочем, им пользовались только для приобретения курева. Были в поэме и многие другие «скользкие» места, но приводить их неудобно: слишком похабные. А читал я всю эту галиматью лихо и принимали ее восторженно. «Петергофский гошпиталь» Лермонтова или «Царь Никита» Пушкина, не говоря о знаменитом «Луке Мудищеве», приводили аудиторию в восторг. Простите меня. Сейчас мне семьдесят три года, но тогда, несмотря на все испытания, я был молод и озорство молодости кипело в моей крови. Да, я читал и монологи Гамлета, Фауста, Фамусова, Чацкого, но они не имели такого успеха, как вышеназванная похабщина. Аудитория есть аудитория, ничего не попишешь. Зачем закрывать глаза.

Как-то, вернувшись в зону после плотины, я застал возле барака большую группу каторжан, в том числе моих друзей-художников и Лашкова, а также Побоженкова и других. Все они окружали человека лет тридцати пяти-

 

 

- 166 -

восьми, невысокого, но плотного, с гитарой в руках. К сожалению, я забыл его фамилию, а прозвище помню: «Каблук» (он хромал на левую ногу).

Он превосходно играл на гитаре и, аккомпанируя себе, исполнял различные популярные песни, а также арии из оперетт и даже опер. Конечно, это было исполнение драматического актера, как я бы определил его, но на редкость выразительное, проникнутое чувством стиля произведения, эмоциональное и в то же время простое, свидетельствовавшее о хорошем художественном вкусе гитариста. Никогда не забуду, как он исполнял арии из «Фиалки Монмартра», «Господина Икс», «Сильвы», «Холопки», песни военных лет, которые я «пропустил» в плену и в тюрьме. Он исполнял безотказно. Редкую вещь он не знал. Репертуар его был неисчерпаем. Особенно он подружился с Лашковым: композитор (!).

Кто же был «Каблук» и как он к нам попал?

Он был вором в законе, сидел не первый раз, пользовался большим авторитетом в своей среде. Но при этом был страстным любителем искусства, музыкантом и, я бы сказал, Артистом. Его перевели в соседнюю зону из какой-то другой. «Каблук» легко договаривался с «вертухаями» (часовыми на вышках) и они беспрепятственно пропускали его к нам и от нас. Примерно через день он появлялся, советовался с Лашковым и давал концерты для нас. Услышав мое чтение не похабели, а хороших произведений, он задумался, а потом сказал: «В театр тебе нельзя: каторжник. А использовать тебя по специальности надо бы...».

Дня через два после беседы с «Каблуком» под вечер меня позвали к проволоке (все переговоры заключенных соседней зоны и нашей проходили «через проволоку» и огневой пролет). По ту сторону стоял пожилой человек небольшого роста с усталым выражением лица. Когда он сделал шага два поближе к пролету я заметил, что он хромой. Хромых и в той и в этой зоне (в основном, в портновской бригаде у Рассохи и дневальные) было порядком и вообще, по-моему, все эти лагеря числились инвалидными. Некоторые зэки здесь были заняты даже на сельскохозяйственных работах, косили, перебирали картошку и так далее.

Старичок окинул меня взглядом и спросил, где я играл.

Я ответил, что в Ленинграде и назвал театры, в кото-

 

- 167 -

рых действительно не раз, как и мои товарищи по актерскому факультету, выступал в массовых сценах и даже исполнял при необходимости эпизодические роли.

Поинтересовавшись, где я здесь работаю, старичок спросил: не приходилось ли мне ставить спектакли, режиссировать.

Я ответил, что приходилось (о том, что в самодеятельности — я решил не пояснять).

— Завтра за вами зайдут, — закончил беседу старичок.

Хотя после труда на плотине спал я, как убитый, но на этот раз долго не мог уснуть: что придется ставить? Как? Смогу ли?.. Я решил не подавать вида, что являюсь новичком в режиссуре, а свято следовать наблюдениям за своими мастерами в театральном институте.

На следующий день после плотины старичок вновь подошел к проволоке и, вызвав меня, сказал, что с начальством есть договоренность, а с блатными в зоне он тоже договорился, чтоб меня не трогали и, чтобы я шел к вахте.

Действительно, там солдаты был предупреждены, сказали, чтобы к отбою я был у соседней вахты в зону зэков.

Солдат с нашей вахты сдал меня солдату с соседней — она была меньше и находилась в десяти шагах от нашей, по ту сторону огневого пролета — и тот впустил в соседнюю зону, где сразу же меня встретил старичок и повел к клубу.

Клуб находился в глубине зоны и представлял собой нечто вроде маленького одноэтажного деревянного домика. Внутри я увидел «зал» — комнату, где едва ли могло поместиться сто человек — и то в тесноте. В «зале» стояли скамейки. Но над полом было возвышение с порталами; сцена! Мечта моей жизни, малюсенькая, не больше трех метров в глубину и четырех в ширину. Но сцена!.. Она уже в моих глазах возвышала все, что появлялось на ней.

Старичок, он оказался культоргом (культурным организатором, заведующим клубом) представил меня «артистам». Среди них был санитар или фельдшер (у нас в зоне вообще медиков не было, «аптечка» висела на кухне у Барабанова) из лагерного медпункта, бухгалтер, рабочий кухни и еще несколько рабочих. Ставить они хотели «Сын полка» Валентина Катаева. К счастью, в Златоусте я прочитал эту повесть. Она мне понравилась, даже тронула, и знакомство с пьесой тут же заняло минимум времени.

«Артисты» честно признались, что никак не могут «раз-

 

 

- 168 -

вести» сцены. Я попросил их показать, что ими уже сделано (ох, как мало они сделали, даже текст еще не знали) и приступил к работе, не мешкая. Я показывал им, как вести себя на сцене, что и как говорить. Тут было не до теории Станиславского. Показы мои — я это знаю - были яркими, уверенными (я чувствовал себя королем среди этих любителей) и все, заразившись понемногу моим темпераментом, стали, копируя меня, подтягиваться. В первый же вечер мне удалось развести несколько сцен вчерне и дать конкретные задания каждому исполнителю.

Так меня выводили после работы несколько раз в соседнюю зону и я за короткое время поставил спектакль. Увы, на генеральную репетицию, когда начальство просматривало работу, меня не вели: запретили (нельзя же доказывать, что это работа каторжника). Но на следующий же день ребята через проволоку сообщили, что начальство осталось довольно. Их повезут в Мариинск на смотр всех самодеятельностей Сиблага, а потом, в случае успеха, сделают им гастроли со спектаклем по многим лагерям, в том числе по женским, что особенно прельщало молодых красивых исполнителей.

Действительно, прошла неделя-другая и возвратившись со смотра, возбужденные ребята сообщили, что заняли там первое место; и уже после того выступали в женском лагере где... (тут шли дикие подробности). Мне через огневой пролет они в знак благодарности перекинули «посылку», две пачки «Беломора», пачку махорки и курительной бумаги.

«Каблук» остался доволен моей работой. К сожалению, вскоре его перевели на другой лагпункт. Возможно, он не ужился с другими блатарями. Вспоминая «Каблука», я не могу понять, почему и что потянуло его в блатной мир, на скользкий путь. Человек талантливый да еще имеющий огромную тягу к культуре, искусству, постоянно обогащавший свой «багаж» новыми знаниями, любознательный и своеобразный по складу мышления, он не укладывался в моем понимании в понятие «вора». Не знаю, по какой части этого определения он орудовал, был ли домушником, форточником иди медвежатником (специалистом по банковским кражам).

В соседнюю зону подбросили несколько известных блатарей. Там, что ни день, сводили счеты, «качали права», происходили избиения и даже убийство. Блатари ненавидели нас, в особенности Побоженкова и Польщикова, и грозили их убить.