49. ВОРКУТА

 

Действительно, двери раздвинулись. Приказали выйти, стали делать перекличку. Конвой передавал содержимое огромного эшелона новым хозяевам. Кругом белел снег. Ни деревца, ни кустика. Строения, занесенные по самые крыши снегом, угадывались по поднимавшимся из еле выглядывавших труб струйкам дыма. Впоследствии я писал:

Ни души. Ни деревьев, ни кустиков.

Ширь снегов безнадежно чиста.

Ты когда-то холодною грустью

Повстречала меня, Воркута.

 

Я пришел, как и многие, многие.

Бесконечные вьюги кляня,

Чтоб надолго равнины убогие

Стали домом родным для меня.

Приводила дорога крутая

В заповедные эти места;

Я с тобой замерзал и оттаивал,

И с тобой возмужал, Воркута.

И уже через несколько лет я завершил это стихотворение:

Как твердыней, захваченной с бою,

Что невольно склонила главу,

Я сегодня любуюсь тобою

И своим этот город зову;

И, куда б мои дни не летели,

А тебя, Воркута, не забыть:

Я стоял у твоей колыбели,

Ты

и после меня

будешь жить.

В первый же день мы, пройдя баню и прожарку («вошебойку»; но вшей у нас не было; в СССР с ними научились бороться), в пересыльном лагере разместились в огромных бараках. В Воркуте лагеря назывались ОЛПами (отдельный лагпункт, кажется, так). Сразу после бани в барак пришли врачи и начался осмотр.

Пожалуй, более поверхностного осмотра даже мы не видывали. Вероятно, не хватало шахтеров. Меня от первой категории (тяжелый физический труд: шахта) спас только мой ответ на вопрос: «Специальность?». «Актер». — Ответил я и рука врача дрогнула. Врачи тоже были заключенные. Рядом с ними стояли нарядчики или другие представители лагерного начальства из заключенных. Осмотр длился недолго, а просмотрели всех.