- 265 -

                Передышка

16 июля 1946 - 14 марта 1949

Я вернулась из лагерей очень колючей. Мне казалось, что душа у меня вся в ссадинах. Считала, что настоящие люди только те, кто побывал за проволокой, пережил утрату близких, арест, следствие, тюрьму, голод, принудительный труд, бесправие. К ним я причисляла только маму — все понимающую.

В трудное пятилетие моей жизни я представляла себе, как обо всем этом буду рассказывать. Мысленно рассказывала воображаемому слушателю — поэтому так прочно запечатлелись в памяти все события. Очень скоро я убедилась, что рассказчиками были все и с гораздо большим правом: не было человека, который не понес утрат, не побывал в трудных обстоятельствах, не проявил бы, сам того не зная, героизма и самоотверженности.

К счастью, я поняла это довольно скоро и, к своей великой пользе, превратилась из рассказчика в слушателя. И какие движения души, какие судьбы, какие события раскрылись для меня, прежде всего, в рассказах мамы!

 

События июля 1941 года

Когда вечером 4 июля меня разлучили с мамой и следователь Данилин вывел меня из здания НКВД, мама, несмотря на окрик конвоира, подбежала к окну и увидела, как я садилась в легковую машину, тронувшуюся в сторону центра города. «В тюрьму» —

 

 

- 266 -

решила мама. Она провела ночь, сидя на стуле среди других задержанных, а утром ее привели в кабинет следователя. Чтобы как-нибудь дать о себе знать, она придумала попросить следователя послать домой за едой. В НКВД задержанных не кормили, переправляя в тюрьму, а квартира наша была в соседнем доме. Тот задумчиво посмотрел на маму, пошарил в своем кармане и протянул маме ключи от нашей квартиры: «Идите и поешьте». — «То есть как?» — изумилась мама. Следователь написал пропуск и сказал: «Идите».

Мама первым делом бросилась в диспансер. Там знали о случившемся, горевали и очень ей обрадовались. Мама нашла в книгах адрес больного, о котором помнила, что он служил в канцелярии тюрьмы. Побывала у него вечером и просила посмотреть, есть ли в списках имя Тамары Лаговской. На следующий вечер, т. е. 6 июля мама опять была у него и узнала, что в тюрьме меня нет.

А 8 июля 1941 г. все задержанные в последние дни люди, собранные в тартускую тюрьму, были убиты.

Много лет спустя, в газете «Эдази» № 180 от 8 августа 1989 г. были напечатаны точные списки убитых — 192 человека (среди них 22 женщины). Они не были ни осужденные, ни подследственные — просто задержанные! Среди них оказались бы и мы с мамой, если бы не очередное чудо в нашей жизни — меня увезли, а маму выпустили.

Уже 1 июля Рига оказалась в руках немцев. У работников тартуского НКВД не было возможности вывезти арестованных и не было приказа их отпустить. По-видимому, людей выводили во двор тюрьмы, и пьяные энкаведешники их там убивали. 10-го утром в город вошли эстонские отряды и сразу же бросились открывать тюрьму, чтобы освободить заключенных. Им представилось страшное зрелище: двор был покрыт запекшейся кровью, колодец и вырытые рвы были набиты трупами. Очевидно, людей еще добивали топорами.

Счастье, что мама знала — меня в тюрьме не было, хоть от этого она была избавлена. Лия Херодес — красавица, умница, друг наш — рассказывала мне уже в 80-е гг., что мама все-таки ходила во двор тюрьмы, и Лия впервые видела ее дрожащую и плачущую — маму, героически выдерживающую любые испытания и своей бодростью и оптимизмом поддерживавшую окружающих.

Вечером в город вошли немцы. Трупы, после окончательного захвата города, достали, но показать их людям было нельзя — так они были изуродованы. Тюремный двор вымыли и на длинных столах под табличками с номерами выставили куски одежды и более приметные вещи. Плачущие люди искали своих близких и, узнав что-то знакомое, писали на табличке имя и данные своего дорогого. Так Лиля Шаховская нашла по кускам старинной ткани, отрезанной от разных пиджака и брюк, своего отца, замечательного преподавате-

 

- 267 -

ля естественных наук Петра Владимировича Нестерова. Все жертвы были похоронены на кладбище Павловской кирки (Ропка-Тамме).

В 1957 г., через 16 лет после тартуского убийства, когда мы вернулись из Сибири, жили в Таллинне и я с жадностью ходила на концерты, ко мне в антракте подошла Елена Юхани — преподаватель Таллиннского педагогического института, тартуская коммунистка, достойная уважения, так как была ею, когда это пользы не приносило (жена художника Юхани и сестра художника Мугасто). Сказала, что они в эвакуации пришли в ужас, узнав о тартуском зверстве, но что она может меня утешить: все, кто это совершил, расстреляны! Я ответила, что это не воскрешает убитых и что никогда еще не было пользы от зла за зло.

Мы с мамой потом всегда отмечали этот горестный день и чудо того, что обе остались живы.

Бои за Тарту продолжались десять страшных дней. В первые же дни русскими были взорваны мосты. 9 июля в 6. 20 утра — Каменный мост, еще Екатерининских времен, построенный из финского гранита, с арками и цепями, совершенно волшебный зимой, когда он был покрыт сверкающим серебром инея. Куски гранита летели на огромное расстояние. Приехав в 1946 г., я видела два таких куска: один возле алтарной части Успенского собора, другой около памятника Барклаю де Толли. Второй мост был взорван 10 июля в 21 час (очень быстро восстановлен немцами и в 1944 г. немцами же взорван).

Река Эмбах, не имевшая больше мостов, разделила немцев и русских, державшихся еще в заречной части. Те, кто не успел перебежать в нужную часть города, пытались переплыть реку. Русские препятствовали этому пулеметными очередями. По реке плыли трупы.

За рекой жила дружественная нам семья Ланге — добрейшая и прекраснейшая. В квартире невозможно было оставаться. Кто-то этим воспользовался и разворовал вещи. Любочка носила в корзинке старую, слабую собаку, удивляя этим прятавших их бойцов.

Не проще ли бросить, раз старая!

Во время бомбежки в мамину квартиру набилось много народу, какая-то девочка плакала, ждали следующего разрыва бомбы. Вдруг дверь отворилась, и вошла спокойная, улыбающаяся Лена Мюленталь. Заторопила всех бежать в убежище. Мама о ней так прекрасно рассказывала. Во время этой перебежки мама была ранена каким-то осколочком в кисть руки. Сначала и не почувствовала.

Однажды во время воздушного налета мама шла через Домберг. Немцы соорудили на склонах Домберга укрытия, куда прятали прохожих. От близкого разрыва половина ворот — импровизированная крыша — осела, придавив маме плечи и шею. На рентгеновском снимке были такие изменения, что решили — за этим последует тяжелая инвалидность. Но рассосалось — в Тарту за маму принялся врач, занимавшийся иглоукалыванием (увы, не помню фамилии). Все были поражены исцелением.