- 181 -

Глава восьмая

МЫ СТРОИМ БАМ

 

В ТО ВРЕМЯ Тайшет для меня, как и для большинства узников, ничего не значил. Исключение составлял Володя Штихлер. Немцев из Поволжья в самом начале войны семьями насильственно переселили в Сибирь. И не только советские немцы нашли здесь вторую родину, но и молдаване, и западные украинцы. Володя был зачислен в так называемый «трудовой батальон» и по десять-двенадцать часов вкалывал на лесокомбинате. Однажды не уберёгся, приболел и отправился за помощью в медпункт. Термометр показал 37,2, а чтобы получить освобожде-

 

- 182 -

ние, треБовалось 37,4. Когда от врача вернулся на работу, его уже ждал опер. За симуляцию схлопотал Штихлер по 58-й статье и был на десять лет отправлен в Якутию. Он и рассказал, что за ударная стройка ждёт нас.

Наш этап разделили на две группы, по сто человек в каждой. Двадцать пятёрок, взявшись под руки, прошагали пешком до самого пересыльного пункта. Колонну сопровождал конвой с собаками. На пересылке соединились с ещё тремястами зэками. Разбросали нас по разным баракам, на окнах - намордники (решётки), двери на железных запорах и под замками. Знающие люди предупредили: «Старайтесь не попасть на шпалопропиточный завод. Труд изматывающий, оттуда или в больницу, или в мир иной - другого не дано». Ежедневно формировали и машинами отправляли этапы на строительство железной дороги Тайшет-Братск. Ту самую знаменитую комсомольскую стройку, которую почему-то в начале семидесятых назовут БАМом, и все шумные победы отдадут не зэкам, а юному племени строителей коммунизма.

Наша машина с трудом пробивалась в глубь тайги. Кроме куренахцев, на ударную стройку ехали заключённые из других лагерей нашей необъятной страны, нас с ними в Тайшете перемешали. По пути встречались новостройки - зэки возводили железнодорожные станции и полустанки. На каждой такой точке был лагерь по две тысячи заключённых в каждом.

— Всё, амба! Приехали, - шофёр махнул рукой. - Отмотали, считай, сто двадцать километров. Впереди речка Чунка.

Мы горохом высыпали на землю. Огляделись, по лагерю сновали зэки с нашитыми номерами. Значит, и нас то же самое ожидает. Надзиратели, в основном узбеки, устроили шмон - искали, чем поживиться. Но что они могли отобрать у нищих, когда ещё в Германии, до вынесения приговора все ценности перекочевали в карманы следователей и их начальников?

Бригадир Гусев, бывший майор Советской армии, указал места на нарах. Мне выпало наверху, рядом с Исбахом. Его вскоре увели к начальнику лагеря, по возвращении коротко бросил: «Назначен заведовать КВЧ. Завтра должен приступить к обязанностям». В КВЧ выдавали те самые номера, и работы у Исбаха действительно было много. На его столе лежал список фамилий зэков, по нему он сверял номера, присвоенные нам. Мы раздевались, распарывали швы на спине, на груди, на правой штанине, портной вставлял кусок мешковины с номером и пришивал суровой ниткой. Ели в случае побега заключённый отрывал номер, его выдавал разрез. Такие нашивки называли фарами - видно их было издалека.

 

- 183 -

Первые дни на ударную стройку не выводили, на будущей трассе трудились изыскатели. Мы работали внутри зоны ремой тировали бараки, обновляли столовую, санчасть. Наш участи лежал посредине будущей трассы. К нему тянулась лежневая дорога. Территория от Тайшета до Братска - сплошные лагеря под общим названием «Озёрлаг». одно из подразделении ГУЛА Га. Основной контингент - советские пленные, узники фашистских концентрационных лагерей, те. кто всем смертям назло выжил! На Родине все стали каторжанами. Хотя суд и определил им срок, но это было условно: потому, что после его отбытия давали новый и так до конца жизни. Никто отсюда на волю не выходил. Мелькало немало молодых лиц, малолетками они были угнаны с оккупированных территорий на принудительные работы в Германию. Все, кому на день освобождения исполнилось восемнадцать, были вновь брошены в лагеря, теперь уже советские и -навечно.

Следом за ними по численности шли народы Прибалтики, литовцев, правда, было больше. Потом следовали представители Западной Украины и Западной Белоруссии. Очень много было поляков - бывших солдат и офицеров, взятых в плен Красной армией и даже раньше раньше - при разделе Польши между СССР и Германией. К ним надо добавить польских партизан, воевавших с фашистами за независимость Польши, в том числе участники Варшавского восстания. Тянули лямку в нашем лагере и десять венгров. К длинному списку озёрлаговцев надо добавить пленных немецкой и японской армий, к этому времени они сносно говорили по-русски. Здесь же оказались и жители Северной Кореи и Китая. Когда бывшего китайского солдата Чан-Кайши спросили: «А ты как оказался здесь? Мы ведь Китаю помогаем», он ответил: «В лагере нахожусь со времён Порт-Артура...» Список заключали два перса.

БАМ - это огромная стройка, в конце сороковых о ней знал и говорил каждый - от школьника до старика. БАМ - звучит как взрыв, который открывает человеку путь сквозь скалы. БАМ -доносится как залп праздничного салюта. БАМ - гудит как возвещающий весну колокол, отлитый из меди Чары, золота Лены, угля Беркакита. Ещё в сталинские времена стройка получила статус комсомольской ударной. А на самом деле возводило её старшее поколение советских людей, но с ярлыком врагов народа. Если бы можно было выстроить всех строителей БАМа в цепочку, то интервал между «комсомольцами» составлял бы 2,5 метра - цепь на двести вёрст. Но только в начале двадцать первого века, а точнее в 2001 году, здесь был вбит серебряный костыль и пущен в строй действующих последний тоннель.

 

- 184 -

Условия жизни в «Озёрлаге» были ужасающими. Лагеря обнесены высокими дощатыми заборами, поверх которых натянута колючая проволока. По углам - сторожевые вышки, на них круглосуточно несли дежурство «попки» с пулемётами на изготовку. Кроме того, всю ночь вокруг зоны патрулировали охранники с овчарками. Общение между зэками запрещено, только во время работы или в столовой. Письма - два раза в год. Не разрешалось свободное передвижение по лагерной зоне как днем, так и ночью. Барак - единственное гнездо, где мы находились, своеобразная тюрьма в тюрьме. Зловонная уборная устроена внутри барака, для оправки использовалась деревянная бочка (параша), на треть заполненная водой. Невольно сравнивал новое пристанище с немецким лагерем в Быдгоще. Скажу прямо, сравнение не в пользу СССР. У немцев хождение по зоне было круглосуточное, двери не запирались, туалет настоящий и во дворе. Несмотря на войну письма мы отправляли ежедневно, их не подвергали цензуре. Узники фашистских лагерей аккуратно получали письма из дому, конверты никто не вскрывал.

В «Озёрлаге» было наложено табу на книги, журналы и газеты - читать запрещалось. Радиоточка отсутствовала - новостей никаких. Мало того, не разрешалось иметь чистые листы бумаги, карандаши, чернила. Коротать время в шахматы - нельзя, в шашки и домино - тоже. Нельзя при себе иметь личные вещи и продукты питания, только пайку хлеба. А уж тем более деньги - это верный признак подготовки к побегу. В 1951-м родители прислали мне перевод на 400 рублей, но воспользоваться им я не смог, лагерное начальство заставило меня «добровольно» подписаться на заём - восстановление народного хозяйства - и я подписался. Да и что на них можно было купить, если в лагере и за сотни вёрст от него нет ни одного магазина. И последнее - во всех Особых лагерях ГУЛАГа существовал главный запрет: на встречу «врагов народа» с родственниками. Этим самым СССР скрывал нахождение на своей территории концентрационных лагерей. Никто и не видел у нас миллионы заключённых с номерами, они - только у фашистов. Бытовали такие анекдоты. Иностранный журналист спрашивал в Тайшете: «Кто такие зэки?» Бойко отвечали: «Зэ-Ка - забайкальские казаки, строители БАМа». Врач, прослушивая больного, говорит: «Дышите глубже. Какая статья?» В ответ слышит: «58-я». Врач вздрагивает и, уходя, бросает: «Не дышите!»

В 1949-м я числился самым молодым узником «Озёрлага», мне исполнилось двадцать три. Самым старым был 88-летний журналист из Ленинграда, еврей, осуждён Особым совещанием на десять лет за участие в заговоре по убийству Кирова. Неболь-

 

- 185 -

шого роста, худощав - о таких говорят: кожа да кости. Заключённому Шевцову шёл 85-й, убеждённый большевик-ленинец, гордился тем, что сам Ленин вручил ему партбилет в 1913 году. Больших постов не занимал, но всегда приглашался в президиумы партсобраний, больших и малых. В том самом, 1934-м, возьми и сделай замечание докладчику: «Ваши слова не соответствуют действительности, идут вразрез с учением Ленина». Расправа не заставила себя ждать. Уже веиером на квартиру нагрянули энкавэдешники и при обыске обнаружили школьный учебник истории России, изданный в 1922-м году. После смерти вождя учебник подлежал уничтожению, так как сообщал вредные сведения, например, такое: в дни гражданской войны Лев Троцкий возглавлял РККА. Этого было достаточно, чтобы объявить ветерана партии троцкистом и приговорить по статье 58 к десяти годам лишения свободы и конфисковать имущество. Прошли годы тяжкой неволи, но Шевцов упорно твердил: «У меня перед Родиной и перед партией немало заслуг, потому и уважаемый человек в советском обществе. Но я никогда не разделял взглядов Троцкого, с ним расходился по многим вопросам, потому считаю приговор несправедливым. Это не что иное, как волюнтаризм!»

Одно радовало в «Озёрлаге»: среди политзаключённых не было воровства, как и не было матерщины, грязи, баламутья и драк. Люди уважительно относились друг к другу, понимали, что все они здесь в одном положении. А ноябрь сорок девятого меня даже порадовал. Вызвал к себе начальник третьего отдела и зачитал ответ Верховного Совета СССР: «Ваше прошение проверено органами Комитета государственной безопасности Белоруссии и установлено, что преступление, указанное в приговоре, не соответствует действительности. Однако, руководствуясь приговором Военного трибунала Советских оккупационных войск провинции Бранденбург от 24. XII. 1946 года, где указано: «Приговор кассационному обжалованию не подлежит», приговор оставить в силе». Я слушал и ушам своим не верил: «преступление не соответствует действительности», но тут же: «оставить приговор в силе». Я попросил Третьяка - всех начальников третьего отдела мы звали так - дать мне право самому прочитать ответ из Москвы. Но получил отказ.

Моя лагерная жизнь перевернулась. Да и все обитатели барака воспряли духом, их взволновал сам факт получения заключённым, осуждённым по Пятьдесят Восьмой, ответа из высшего органа страны. Ведь каждый куда-то писал, бился за справедливое разрешение его вопроса, не раз доказывал свою невиновность. В большинстве своем все эти прошения оставались без ответа, а если и приходили, то они подтверждали законность су-

 

- 186 -

дебного решения. Но о каком Законе могла идти речь, если человек, давно отбывший срок наказания, продолжал находиться в лагере? Большинство отметили, что этот ответ имеет некоторую новизну: «...преступление не соответствует действительности». Переводя на нормальный язык, это означает, что осуждён, не совершив преступления. Меня утешали.

Держись, не всё потеряно. Чует сердце, Ваня, быть тебе на свободе.

Это для нас звезда свободы загорится нескоро, только когда Палач Верховный испустит дух. Не век ему править, и вожди смертны.

На родине земляки продолжали бороться за меня, от имени штаба 277-й партизанской бригады отправили ходатайство о моём освобождении на имя военного прокурора страны. Я тоже порывался отправить ему прошение, но всякий раз сдерживал себя, не торопил события.

Расскажу, как по утрам проходил развод. На площадке у проходной был выставлен стол с картотекой. Заключённые по одному подходили к нему, старший надзиратель доставал карточку, сверялся с двумя фотографиями - анфас и профиль, - переводил взгляд на номер и передавал одному из пяти офицеров. Следовал ряд казённых вопросов:

Номер?

4-955.

Год рождения?

1926-й.

Статья?

58-1 «а».

Срок?

Десять лет, - и тут я должен был добавлять: - Враг народа.

После этих слов под брань надзирателей я переходил в колонну. На сцене таёжной глуши - такой спектакль не редкость, разыгрывался каждодневно, сценарий и режиссура не менялись.

Если где и говорят: «Край непуганых зверей», то это об «Озёр-лаге». Тайга богата строевым лесом: сосной, елью, пихтой, лиственницей. Вековые сосны.-лучшее лекарство нашим лёгким, лес богат орехами, ягодами, грибами. С верхушки на верхушку перелетают рыжие белки, тревожа птиц, разоряя гнёзда, съедая детёнышей - такая драма не раз разыгрывалась прямо на наших глазах. Чем глубже врубались мы в тайгу, тем дальше уходили вспугнутые звери, большие и малые. Это словно о нас написал Некрасов:

Птицы царили в вершине лесной,

Понизу всякие звери таились.

 

- 187 -

Вдруг мужики с топорами явились -Лес зазвенел, застонал, затрещал. Заяц послушал - и вон побежал.

Казалось, во всём СССР нет больше такой огромной таёжной территории, раскинутой от Саянских гор и упирающейся в Северный Ледовитый океан. Бригадир Гусев сколотил пары лесорубов, выдал инструмент. Работали мы по десять часов, не считая времени на дорогу и на обед. Поначалу дело не ладилась, выработка была низкой, особенно у представителей умственного труда. Не зная техники безопасности, в первое время мы получали немало травм. Сваленные деревья освобождали от ветвей, по размерам, указанным мастером, пилили на брёвна. Потом откатывали или переносили их вручную за пределы трассы, складывали в штабеля. Когда на пятикилометровом участке лес вырубили, нас заставили корчевать пни. Эта работа не из лёгких. Ель корчевать несложно, корневая основа на поверхности, а вот сосновый пень самый тяжёлый - его стержневой корень уходит глубоко в землю. Выкорчеванные пни и сучья сжигали. Немало пота пролили, пока очистили трассу.

За нелёгкий рабский труд ГУЛАГу платила железная дорога. Заключённые денег не получали. Но от выполнения норм зависела наша хлебная пайка. Норму выполнить невозможно, силы свои мы растратили в золотоносных шахтах. Не знаю, как мастеру и бригадиру удавалось так изловчаться, чтобы на бумаге норма выходила, и даже больше: показатели перекрывали норму за счёт выкорчёвки пней. Здесь учитывались и диаметр, и порода дерева. И нам выдавали по 700 граммов хлеба. Мы даже шутили: «Корчёвка пней - кантовка дней».

К концу сорок девятого соседний лагерь уложил на насыпь железнодорожные рельсы. На нашем участке к этому времени была выполнена грубая расчистка местности под будущую трассу. Теперь уже с ближайшей станции паровоз подвозил шпалы и рельсы. Дальше, в глубину тайги, шпалы доставляли машинами, мы же на руках переносили рельсы по высокой насыпи и крепили к просмоленным шпалам. Паровоз давал ход, толкая впереди себя платформу-вертушку со щебнем и гравием. Шестидесятитонную громадину с открытыми бортами должен за смену разгрузить один зэк. В ходу была такая поговорка: «У зэка норма -одна платформа». Молодые справлялись с этой задачей, а вот людям преклонного возраста или с ослабленным здоровьем такая работа была не под силу. Вертушка задерживалась, конвой нервничал. И тогда на плечи и головы несчастных сыпались уда-

 

- 188 -

ры палками. Мы бросались на помощь товарищам, разгружали щебень. Платформу с балластом паровоз утаскивал, а мы спешили в ожидавшую нас колонну. Но и по дороге домой покоя не было. Колонна растягивалась, как змея, конвоиры, торопя отставших, травили их собаками, бывало, что и забивали до смерти. В хвосте оказывались старики, им и доставалось. Но вот и проходная, отпочковываемся от колонны пятёрками и, взявшись под руки, входим в лагерь.

Стоило нам дотянуть нитку железной дороги до быстрой и своенравной речки Чунка, как тут же на её берегу стали разворачиваться леспромхозы и деревообрабатывающие комбинаты! Тайга вырубалась не только под железную дорогу, но и в промышленных целях. Появилась и спецтехника - мощные тягачи и тракторы, их использовали для трелёвки хлыстов к месту распиловки. К огромным штабелям брёвен прокладывали лежневые дороги для автомашин. На делянки завозили передвижные электростанции и электропилы. Для вывоза ценного строительного леса протянули узкоколейку. Но это у вольных. Мы же рубили лес и вели раскряжёвку вручную, причём в неудобьях. Брёвна трелевали вниз или вручную, или с помощью лошадей.

Благодаря заботе товарища Сталина о подрастающем поколении я познал все секреты лесоповала: раскряжёвку, трелёвку, штабелевку, сучкорубку, погрузку на любой вид транспорта. Отлично освоил технику безопасности. А если прибавить к этому профессию забойщика в шахте - то цены мне нет. Каждое утро, пересекая проходную, говорил своим мучителям: «Я - враг народа».

Есть преступления против человечности, которые не имеют срока давности. Я считаю, что ни Сталин, ни Гитлер не могут быть реабилитированы. Люди, которые оправдывают действия Сталина тем, что он действовал в интересах порядка, просто глупы. Такого разгула преступности, какой был при Сталине, не было никогда, даже в царствование Ивана Грозного. Все вместе взятые бандиты при советской власти и в постсоветский период не убили столько людей, сколько их уничтожил Верховный Палач. Для меня Сталин, с одной стороны, это человек, выигравший войну, с другой - человек, посадивший за колючую проволоку миллионы моих соотечественников. И нужен ли обществу тоталитарный режим? «Нет ничего бессмысленнее, как судить или лечить трупы: их велено закапывать», - писал два столетия назад великий историк Василий Ключевский. Особенно пугает то, что тот промышленный рывок, который сделала страна в годы первых пятилеток, представляется заслугой лично Сталина. Рывок - да, но какой ценой? Металлургические комбинаты, стале-

 

- 189 -

плавильные заводы, гидростанции, железные дороги, Беломорканал построены на костях миллионов и миллионов бессловесных рабов. Так нужен ли современной России сталинский «порядок»? Если это произойдёт, общество" начнёт реабилитацию политика, который совершил чудовищные преступления против собственного народа. Слава Богу, что, совершив новую революцию на исходе двадцатого века, Россия не пошла вспять. Выбор сделан, новая политическая элита последовательно проводит экономические и законодательные реформы.

Суровой выдалась зима с сорок девятого на пятидесятый год. В иные дни мороз зашкаливал за сорок. Но мы шли в тайгу, валили лес. Конвой грелся у костра, а мы, хватая ртами студёный воздух, врубались топорами в стволы - и ни минуты передыха! Однажды вижу, идёт ко мне охранник и приказывает развести костёр для обогрева солдат. За что такая честь? Думаю, произошло это не случайно, а по подсказке Третьяка и только после прочтения им ответа из Верховного Совета. С того дня отношение ко мне у него переменилось.

Костёр горел ярко, дров хватало - тайга рядом Но вы даже представить не можете, что пережил я, когда первый раз конвоир отправил меня за дровами за пределы запретной зоны. Отказаться не имел права, но и страх сдерживал меня: а что если конвоир задумал подлость и выстрелит в спину как беглецу. От этой тяжёлой мысли ноги сделались ватными, еле ступали по глубокому снегу. Набравшись духа, всё же натаскал дров на целый костёр и жив остался. Начальник конвоя предупредил: «Если на делянке появится начальство, держись подальше. А когда увидишь, что костёр гаснет, спроси разрешения и подбрось в огонь сучьев».

Солдаты конвоя - молодые ребята, нет-нет да и заводили со мной разговор. Их интересовал немецкий плен и моя служба в Германии, забавно было слышать вопросы типа: «А русские солдаты играли с немками в любовь?» и «Как немецкие девушки относились к русским парням?» После обеда у них оставался хлеб, они как бы нарочно клали его на пенёк - для меня. И я тому был рад. Но главным было то, что не растрачивал я больших физических сил. Так жили бытовики в лагере, от них и услышал поговорку: «Кто честно трудился, тот давно п...ой накрылся, а кто от работы скрывался, живым остался».

К весне начальству лагеря поступило распоряжение удвоить вывозку леса. Зэков немедленно перевели на работу в две смены. Но вот вопрос: кому можно доверять погрузку леса ночью? Стукачи, шестёрки забегали - от барака к зданию администрации. Начальство затребовало меня к себе. Первым, на кого из

 

- 190 -

сидящих обратил внимание, был Третьяк.

- Нужно подобрать бригаду грузчиков, - обратился ко мне на чальник лагпункта. Я знал, что он мой земляк, из Новополоцка, служил в Красной армии в звании капитана. — Не больше десяти человек. Но люди. - первый раз услышал слово «люди», - долж ны быть физически здоровыми и не пропитаны ядом антисоветиз ма. Знаю, в зоне у тебя есть приятели, можешь предложить их нам, обсудим, насколько годятся для такой работы.

Выдержав паузу, снова заговорил Третьяк:

- Ты не раз писал в различные инстанции, требуешь пересмот ра дела. Чем можем, окажем помощь, дадим тебе отличную ха рактеристику.

Я стоял перед выбором; назови фамилии друзей-товарищей, но кто даст гарантию, что один из них не совершит побег? Я уже имел опыт лагерной жизни и ни за кого поручиться не мог Первым в следственный отдел потянут меня. И я ответил:

Мы все друзья по несчастью, но друг о друге ничего не зна ем, или знаем мало. Поэтому задание не для меня и гарантий в лояльности к власти дать ни за кого не могу

Такой ответ примерно от тебя и ждали, - вздохнул Третьяк и развёл руками. - Что ж, пойдём другим путём.

И всё-таки такую бригаду сколотили. Её возглавил Николай Шадрин, в пятнадцать лет угнанный с Западной Украины в Германию, гнул спину на бауэра. Обвинён в добровольном уходе с немцами, за это схлопотал срок восемь лет. Хочу назвать двух латышей - имён не помню. Их семьи оказались на Алтае. Когда выселяли, обоих не оказалось дома. Сами добровольно явились в НКВД, попросили направить по месту жительства родителей. Но не такая у нас власть, чтобы исполнить просьбу своих верноподданных. Посчитали их виновными в нарушении приказа о явке и судом лишили права на свободную жизнь - дали по десять лет. Удивился, когда узнал, что четверо заключённых - Микола, Стась, Василь и Олекса - из одного прикарпатского села из-под Ивано-Франковска. Пригласили они на вечеринку красноармейцев. Когда веселье близилось к концу, сержант обнаглел, отозвал в сторонку Василя и бесцеремонно заявил: «Тут краля твоя мне приглянулась, уйду с ней. А ты на сегодня свободен». Взыграла кровь у хлопца, бросился домой за охотничьим ружьем и встретил на дороге красного командира со своей дивчиной. Выстрелил. Наутро всех участников вечеринки арестовали и на десять лет бросили в сибирские лагеря. Ещё один раб - Николай Беляев из Новосибирска. С ним власть тоже обошлась круто. Танкист, советский военнопленный, из немецкой неволи вызволен партизанами, воевал в одном с ними отряде. А после Победы пред-

 

- 191 -

стал перед трибуналом и по статье 58-1 «б» получил дш.нн, j и■ i В бригаде грузчиков обеспечивал работу передвижного ;зпекфо движка. Вместе с ними вкалывал и я.

По ночам грузили лес не только на машины, но и в вагоны Из всех механизмов - багор да руки. Рогом упирались, но бревна поднимали. Да так наловчились, что на загрузку одной машины тратили всего 10-12 минут. Шоферы улыбались:

- Вы не то, что бабы из соседнего лагеря. Те грузят с помощью верёвок и теряют на этом полчаса.

Толстые брёвна забрасывать легче и быстрее, чем тонкомер -на пять кубов уходит по 30 минут.

Ночная охрана проявляла лояльность, во время перекура вступала с нами в разговор. Обратил внимание на Павла, молоденького конвоира, призванного на службу из здешних мест. Всё любопытствовал, как переношу я тяготы лагерной жизни. А однажды разоткровенничался и признался, что в детстве убил младшего брата. Игрался с ним, четырёхлетним, в охоту на медведя, и не заметил, что отец оставил в стволе два патрона. Нажал на спуск и наповал сразил брата. Семья тяжело перенесла эту трагедию, и сам Павел всю жизнь несёт крест убийцы. Мать, убиваясь в горе, наказывала сыну: «Где бы ни был, ложась спать, проси у Господа прощения. Второй раз не простит, и ты навлечёшь несчастье на себя и на весь наш род». Павел свято исполнял материнский наказ. Помолчав, добавил. «Вижу, и вам здесь несладко. Я доверяю вашей бригаде, но и вы меня не подведите».

Солдаты понимали, что заключенные - люди подневольные, но вместе с ними тяготы лагерной жизни несут и они. От лагеря до таёжной делянки путь неблизкий - семь километров, они про-шагивали его вместе с нами. Как-то Павел договорился с шофёром, чтобы тот отгонял лесовоз на километр и дожидался бригады. Конвоиры, хотя это и было грубейшим нарушением воинской дисциплины, добирались до конечного пункта в одном кузове с зэками, и последней машиной возвращались. Не раз офицеры устраивали*проверки своим подчинённым. И эту проблему солдаты решили: понимая, что командир не будет ночью шагами мерять семь вёрст, а прибудет на лесовозе, условились с шоферами, что если с ними офицер, дать длинный свет и перейти на ближний, и так пару раз. Ночью свет фар виден за версту, солдаты, как мыши, учуяв кота, успевают разбежаться по своим местам. Начальник конвоя бросается навстречу, прикладывает руку к козырьку, докладывает проверяющему обстановку. Мы стараемся как можно быстрее загрузить лесовоз, чтобы начальник этим рейсом уехал обратно - в тайге ему делать нечего, а дома жена, тёплая постель... Офицер отбывает, солдаты снова у костра, а

 

- 192 -

чем занимаются заключённые, это их не волнует. Они верят нам, знают что никто в бега не ударится.

Озёрлаг имел специалистов всех рангов. О кадрах исправно заботилась советская власть, помните сталинское: «кадры решают всё»? Заведовала складом готовой древесины дивчина из Прикарпатья. Ну, не совсем уж и дивчина, лет под сорок, окончила в тридцать девятом техникум лесного хозяйства. А тут как раз Западная Украина при дележе Восточной Европы отошла к Стране Советов, её как молодого специалиста в числе первых депортировали в Забайкалье на «вольное поселение». Она и пригодилась нашему таёжному лагпункту. Годы шли. а друг сердечный не появлялся, и зачастила стареющая красавица к нам на делянку. Быть в тайге ночью не входило в её обязанности, достаточно дневного учёта. Поняв и приняв близко к сердцу девичью проблему, определили в мужья ей бригадира Миколу Шадрина. Ничего, что разброс в возрасте, но красавица! И опять же, уважить надо. В лагере бытовала поговорка: «Для заключённого и старуха божий дар». Ничего, парень молодой, справился. Ради Шадрина и приезжала. Мы шутили: «Ты, Микола, шибко ногами в штабеля не упирайся, раскатаешь брёвна, а нам лишняя работа!»

К лету пятьдесят первого бригада переправила на лесозавод всю древесину, запасов не осталось, и нас перевели на работу в дневную смену. Мы сразу почувствовали разницу: начальство весь день вертелось на участке, свобода, хоть и малая, растаяла, как дым. Претензий не было, норму мы выполняли исправно, и лагерное начальство особенно не донимало. Зато доставали комары и гнус - несметные полчища, и все разом. Набрасывались на незащищённого человека, из всех жил тянули кровь, доводя до безумия. Без накомарников работать нельзя. В лагерной мастерской срочно наладили их выпуск.

Рядом с нами лесорубы валили деревья, резали на части и волокушами тянули к месту штабелевки. Среди этой нудной, давно заведенной и отработанной зэками схеме, произошло ЧП. Сибирское лето жарче кубанского или ставропольского. К полудню температура в тени переваливала за тридцать. Зной, духота, на небе ни облачка, веточка не шелохнётся. И только непрерывный комариный писк. Едкий пот выедает глаза. Лошадь, фыркая, роняет на землю клочья пены, хвостом отгоняет мошкару. Микола Кондрацкий погоняет савраску кнутом: «Н-но, пошла, родимая! Пошла!..» Спешит выполнить норму, и лошадка понимает его, старательно тянет бревно к месту штабелевки. Микола -хохол работящий, нет и тридцати, всё ещё впереди. И вдруг выстрел, Микола замертво валится под копыта лошади. Всё случилось в двадцати шагах от меня, я лихорадочно начинаю искать

 

- 193 -

глазами место, откуда стреляли.

Заключённые бросают работу, но с места не двигаются Бежи i в нашу сторону старший сержант - начальник конвоя «Всем со браться у вагончика!» А сам отправляет в лагерь солдата верхом на лошади, и с двумя охранниками оттаскивает визирки в глубь запретной зоны метров на семь-восемь. Погибший, лошадь и волокуши разом оказываются за пределами зоны - всё ясно попытка к побегу.

Я присоединяюсь к лесорубам, понуро бредём к прорабскому вагончику. Сесть не на что, устраиваемся на земле. Минут через двадцать к делянке, пыля, мчится лесовоз с тремя офицерами. Ведут себя тихо, фотографируют, отмеряют метры до нового рубежа. Посовещавшись, перетаскивают бездыханное тело к машине, грузят. Отдают команду трогаться. Молчанием провожаем грузовик.

- Нам тут делать нечего. На делянку надобно уходить, а то без вины пострадаем.

Охрана пересчитывает нас, отправляет по рабочим местам. За проявленную бдительность солдат получил часы в подарок, а в придачу - внеочередной отпуск.

Второй случай ещё чудовищнее. На той же таёжной делянке стягивал волокушей брёвна коренастый и рябоватый старик тувинец, бывший охотник. Замаялся, приторочил вожжи к дереву, кинул лошади охапку болотистой травы, а сам отправился к сучкорубу, прикурил цыгарку и уселся на пень дымить крепкую махру. Тут его и нашла шальная пуля.

Кусанула под лопатку. Готов! - сокрушенно вертел короткой шеей бригадир.

А скажешь, головы посымают.

Наше дело телячье - поел да в закут.

Всё точь-в-точь повторилось как в прошлый раз. И снова конвоиры перетащили визирки в глубь леса, несчастный оказался за пределом зоны, лошадь - на охраняемой территории. Прибывшие оперативники щёлкнули затвором фотоаппарата и укатили машиной назад в лагерь. А убитого доставили лошадью, бросив снопом поперёк спины. Отличившийся солдат, блестя на запястье новеньким браслетом часов, укатил в отпуск.

Оба случая в документах НКВД были оформлены как попытки к бегству.

В архиве «Мемориала» (Москва) хранятся тысячи свидетельств варварского отношения к заключённым. Обратился к запискам Хавы Владимировны Волович, отбывавшей срок в том самом Озёрлаге, что и я. Она вспоминает:

«Свой томительный, бездельный рабочий день конвоиры час-

 

- 194 -

то удлиняли на час, на два ради удовольствия по пути в зону уложить женщин в самую большую лужу и держать их под автоматным прицелом, пока в казарме не кончится нудная маршировка с пением, от который они под любым предлогом старались отвертеться.

Даже из кары здешних мест - мошки - мальчики устраивали забаву: запрещали отмахиваться.

В конвое были и казахи. Те не любили праздных разговоров, на часах сидели молча, не устраивали забав с лужами, но - убивали. Убивали потому, что «законно» обставленное убийство поощрялось и награждалось именными часами и внеочередным отпуском, И мало ещё какие выгоды сулило. В этих убийствах была особая закономерность: не рекомендовалось стрелять в человека, если в карточке конец срока был указан более, чем через год. А если менее? На моих глазах произошло вот что. Бригада работала в лесу, для чего-то расчищала участок. Казах-конвоир спокойно сидел на пне и перебирал карточки членов бригады. Отобрав одну, потянулся, зевнул и крикнул:

-Номер... (такой-то)!

Лет девятнадцати девушка из Западной Украины оглянулась, пошла на зов конвоира и остановилась за пять шагов.

Сложи мне костёр, мошка заедает, - попросил он.

Но здесь нет сухих дров, - улыбаясь ему, ответила девуш ка.

Собери за запреткой.

Э, нет, спасибо! За запретку я не пойду!

Казах поднялся, выдернул из земли дощечку с обозначением запретной зоны, переставил её на десять шагов назад и приказал:

- Иди, собирай!

Она пошла. Может быть, на пятом шаге её настиг выстрел в спину. Ей было девятнадцать лет. Срок, за связь с бандеровца-ми, имела пять лет, до конца оставалось три месяца. А конвоир взял запретку, молча поставил на прежнее место и снова уселся на свой пенёк в ожидании начальства.

Этому начальству потрясённые женщины рассказали всё, как было. Оно обещало разобраться и отправило бригаду в зону на час раньше.

Три дня убийцы не было видно. Озорные конвоиры молчали, обходили лужи и приводили бригаду вовремя. А на четвёртый день казах как штык снова появился на своём пеньке. На руке у него блестели новенькие часы.

И еще помню случай. Бригаду из двенадцати девушек под усиленным конвоем послали на подкомандировку вглубь тайги

 

- 195 -

Это была небольшая заброшенная зона, в которой неизвестно что нужно было делать. Ночью, когда после утомительного похода девушки улеглись спать, в зону ворвались конвоиры, выгнали в одних сорочках из барака и устроили потеху: заставили девушек бегать по зоне, пока одна из них не упала, чтобы больше не подняться.

Девчонка эта расцвет своей короткой жизни встретила в Да-хау, об этом свидетельствовало клеймо, вытатуированное на руке выше локтя. А закончила её на подкомандировке девятой колонны возле Братска, что вошёл в историю как пример трудового подвига, но не тех, кто вынес на себе основную и самую трудную часть строительства, а какого-то Марчука, который «играет на гитаре, а море Братское поёт!»

Расстрелы политзаключённых в ГУЛАГе - результат политики партии и правительства того времени. Средства пропаганды на все лады твердили: осуждённые по Пятьдесят Восьмой - злейшие враги народа и не должны освобождаться, иначе страну захлестнут хаос, диверсии, вредительства, саботаж. Для страны лучше, если шпионы и предатели будут гибнуть в местах заключения. Офицеры то же внушали солдатам и сержантам, отравляя их сознание ненавистью к заключённым. И спустя полвека, девяностолетний С. Евстигнеев, бывший начальник Озёрлага, встречаясь с молодёжью, упорно твердит, как хорошо при нём жилось заключённым, и клеймит «очернителей», утверждающих обратное. До сих пор он уверен, что безвинно осуждены были единицы, а остальные сидели за дело. По официальным данным, численность заключённых в Озёрлаге на 01.04.51 г. составляла 36 834 заключённых, из них «особого контингента» - 33 225. В то время понятие «особый контингент» учетные работники МВД обозначали осуждённых за «антисоветские преступления», то есть политзаключённых, которые впоследствии были реабилитированы. Евстигнеев уверенно отстаивает свою точку зрения и перед микрофоном,, и перед телекамерой, и в зале суда.

Немного истории. Летом 1919-го в Омске, не приняв власть большевиков, группа крепких молодых парней - от семнадцати до двадцати лет - снялась с места и ушла в глубь тайги. По наружности не то казаки, не то чернецы. Глубокая вера в Бога подтолкнула их на крутой поступок. Это было то горькое время, когда набрало силу и обнаглело безбожество. Народ чуял, что в Питере да Москве не всё ладно, последние времена настали. Одно произнесённое слово увлекало вместе с произносившим его, десятки, сотни жертв на «дыбы», а потом на виселицы, на колёса, на колья. «Только на небе великая сила...» Воспитанные русской исторической традицией о святости подвига паломниче-

 

- 196 -

ства, уходили они в неведомый край. Шли не с пустыми руками: с пилами, топорами, гвоздями, лопатами - со всем тем, что требовалось для строительства жилья. В котомках - семена ржи. овса, льна, головки лука, чеснока, картофель. На излучине быстрой и шумной реки остановились, раскорчевали лесную поляну и заложили фундамент под первый дом. Вскоре появились баня и амбар. Работали много - от рассвета до заката. Господь отблагодарил людей: в первый же год дал неплохой урожай злаковых Уродил и лён - семена шли на масло: волокно - на полотно, его кроили, шили одежду. Обувь тоже не привозная, сами плели лапти, шили чуни. Мясо не употребляли, считая зверя и птицу божьей тварью. Зато рыбу ловили сетями, жарили, парили, солили и сушили.

Так бы и текла жизнь мирян тихо да гладко, если бы не 1938-й... За кем горе-то не мыкается горемычное? В том году община потеряла своего соплеменника: заболел и умер. Крестились: «С нами крёстная сила... Свят-свят...» По их рассказам, врачи определили причину смерти - аппендицит.

А в 1943-м появились в таёжной глухомани вооружённые всадники. Поселения не заметили, прошли мимо. Но люди всё равно оставили обжитое место, поднялись вверх по течению реки. Усадьбу отстроили заново. В сорок седьмом вышли на них геологи, телеграфировали: «Обнаружили людей. К нам относятся хорошо, даже помогают». Телеграмму передали властям Омска: «Кто такие? В списках не значатся. Не иначе, как беглые...» В общину поспешил отряд милиции, арестовали всех шестнадцать, доставили в Омск. Суд был скорый, обвинили в том, что в войну уклонились от службы в армии и каждого приговорили к десяти годам лишения свободы по всё той же Пятьдесят Восьмой. Разбросали по разным лагерям. Один из них, Григорий, «искупал вину» в нашем лагере. Органы НКВД проявили рвение, разыскали его сестру, но в просьбе повидаться с братом, отказали. Григорий говорил:

- Искали наилучшего и справедливейшего способа устроиться в земной жизни. А всё почему - люди забыли о вечности, которая и должна только дать нам верную точку воззрения на наше бытие. Сказано же и повторяется многажды: «Ищите прежде Царства Божия и правды Его, и это всё приложится вам». Мы же об этом всем печёмся, его ищем. - И переведя дух, добавил: - Весь земной шар - это Божий храм, и можно молиться в любом месте - в лесу, в поле, дома, никто не может её ограничить или запретить.

В зоне снова ЧП. Начальство приказало перетащить от прорабского вагончика к штабелям бревно старой лиственницы. Во-

 

- 197 -

семь заключённых - среди них японский парнишка, лет двадцати. Договорились: подняв ствол на правое плечо, по команде «раз, два, три» сбросить вниз. Команда прозвучала, бревно толкнули, оно полетело. Только японец продолжал держать конец ствола на плече, оно всей тяжестью и придавило его к земле. Кинулись на помощь, но у несчастного кровь пошла горлом, он задыхался и вскоре умер, оголив редкие зубы. Этот случай отнесли на счёт незнания русского языка.

В студёном феврале пятьдесят второго судьба моя сделала крутой вираж. Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло. На территории лесоперерабатывающего завода пьяный завскладом поскользнулся и угодил под колёса ЗИС-5. На место погибшего взяли вольнонаёмного, но, ознакомившись с документами, он отказался принимать дела. И правильно сделал. Когда создали комиссию и пересчитали лесоматериал, числящийся на складе, директор схватился за сердце - тысячи кубов ценной древесины в наличии не оказалось. Занимаясь махинациями, завскладом сбывал налево добытую зэками древесину и жировал: ходил навеселе в тёплой компании собутыльников и подруг лёгкого поведения. Не составляло труда установить, что кроме него, на добытом нами лесе хорошо погрели руки и шоферы, положив в свои карманы кругленькие суммы. Представляя в бухгалтерию липовые накладные, они оприходовали несуществующую продукцию и списывали горючее на несовершенные рейсы.

Директор завода, родом из Республики Коми, был в шоке. Появилась хохма: «Директор в коме». Начальство задумалось: кому доверить важный участок? А главное - как исключить подобное преступление в будущем? Не мудрено и загреметь на лесоповал самому, но уже в качестве заключённого. Поломав головы, пришли к выводу: назначить на эту должность зэка, но чтобы из врагов народа. Смухлюет - век из тайги не выберется. Опять же -платить не надо, и государству экономия, и подлога нет. Просматривая описок заключённых, начальник лагеря обратил внимание на мою фамилию. Начиная разговор со мной, проронил: «Иван Иванович...» Этих слов я не слышал со дня ареста, и чуть в обморок не упал.

- Знакомясь с вашим делом, обратил внимание на то, что в армии вы занимались делопроизводством, были хранителем материальных ценностей. Сегодня судьба испытывает вас ещё раз. На лесосклад нужен опытный, а главное, честный человек. Остановился на вашей кандидатуре. Работа нехитрая: заполнять накладные в двух экземплярах, один вручать шофёру, второй оставлять на проходной. Думаю, с этой работой справитесь.

 

- 198 -

Я боялся подвоха. Но второй раз земляк пошёл мне навстречу и ему не мог отказать, дал согласие. На лесозаводе завскладом проработал год, физически окреп, поправил здоровье. Если бы не надзиратели, всё можно было считать нормальным. Они из узбеков, по-русски едва говорят: «Ты хто? Ты - нихто, я здэс хозяин, чо хочу, то и ворочу». Сравнивал их даже с фашистами, но те враги, а эти, вроде бы свои, но такие же фашисты. А то совершенно неожиданно устраивали «сухие бани», шмон по-нашему. У Николая Шадрина нашли в матрасе письмо от матери, подняли шум, скрутили руки и увели. В лагере больше его не видел.

В КВЧ с Исбахом что-то произошло, из культработников кинули его на рубку леса. К такой работе он не был приспособлен. В лагере хорошо было тем, кто умел валить лес и давал план, и плохо тем, кто этот лес валить не умел. Напарник озлился, плюнул и потопал к прорабу искать замену: «Не могу с ним пилить деревья, не то, что слабак, пилу держать не умеет. Что же из-за него и мне подыхать?» Прораб и начальник конвоя полетели на участок, и застали Исбаха сидящим на пне с опущенной головой. Сержант размахнулся и что есть силы нанес удар по согнутой тощей спине поэта. Исбах свалился на землю, но тут же получил новый удар: «Вставай, гад! Кашу задарма хаваешь!» Но поэт лежал без движения. Мы вступились за него, хотя не имели права: «Определите его в кострожёги». Прораб смягчился и перевёл Исбаха на облегчённый участок — жечь сучья и сухостой.

Я думал, стихи рождаются только на воле, когда человек свободен, как птица, когда не бьётся в муках, где добыть горбушку хлеба. В зоне Исбах стихов писал много. И как только они у него получались, для меня и сегодня остаётся загадкой-. Однажды, греясь у костра, прочитал нам поэму, только что сочинённую - о судьбе северокорейского подростка, в поисках заработка попавшего в Америку. Работа нашлась у фабриканта, выпускавшего резиновые подтяжки. И был у того богача сын, капитан дальней авиации. Когда США объявили войну Северной Корее, вернулся парнишка на родину. Выучился на лётчика, получил звание капитана. Однажды по тревоге поднял свой истребитель в небо и сбил американского стервятника. Лётчик катапультировался и оказался в плену. С ним встретился бывший батрак и опознал в нём сына фабриканта:

- Вот и сошлись наши дорожки. Ты - капитан, я - капитан. Только я у себя дома, а ты мой пленник. Судьба!

Заключённые поэму похвалили, автора приняли за своего. И мне захотелось написать что-нибудь поэтическое, но я не знал законов стихосложения, да и какой взять сюжет? Поэзия - са-

 

- 199 -

 

 

- 200 -

мый исповедальный вид искусства, интимный, главное в ней стихи о любви, а я кроме войны, плена да советских лагерои ничего в жизни не испытал. И вдруг в памяти всплыла одна встреча на берлинском вокзале. В августе сорок шестого спешил электричкой добраться до Потсдама. На перроне столкнулся с дамой приятной наружности и галантно уступил ей дорогу. Но и она сделала шаг в сторону: «Нет уж, извините, вы солдат, спешите - вам и уступлю». Лицо моё до самых ушей предательски залила крас-ка: «Нет, что вы! Задание командира я выполнил, могу не спешить» И тут только понял, что передо мной русская и говорит по-русски, и ещё больше смутился. А глаза! Они говорили больше, чем слова.

Через сорок минут поезд увезёт вас в Россию. А мне до встречи с родиной ещё три года, - не отступал я и без всяких сантиментов представился: - Зовут Иваном, а вас?

Соня. Возвращаюсь в Кострому, до занятий всего ничего, а я книжки в руках не держала.

Вы учитесь?

Да, в Харькове. Будущий педагог.

У нас есть сорок минут, не возражаете, если стану вашим гидом по Берлину. За время службы неплохо его изучил. Можем и сфотографироваться, трофейная камера при мне. Снимки при шлю - хоть в Кострому, хоть в Харьков...

Боюсь, Ваня, что ничего не получится. Билет в кармане, да и родители ни на минуту не позволят отлучиться с вокзала, видите подполковника с дамой - это они.

И тут только я обратил внимание на офицера с вещами и на его миловидную спутницу. Я отступился, счастье моё уплывало. И не спуская глаз с неё, пожелал Соне доброго пути, успехов в учёбе.

- И вам, Ваня, хорошей службы, верных друзей и скорого воз вращения домой!

Поезд ушёл, а я долго ещё стоял на перроне, сражённый красотой женщины, первой вспышкой любви - влюбился мгновенно. Встреча с ней вызвала тоску по родине и не давала покоя.

Стихотворение об этой случайной встрече на берлинском перроне писал и переписывал десятки раз. И когда строки сложились в поэтический ряд, осмелился показать лагерному поэту.

-Детский лепет твоё стихотворение. Не можешь, Ваня, не пиши, - отрезал Исбах. - Ну, вот скажи, что это за строки: Поезд увёз в Кострому Девушку по имени Соня. Мне грустно стоять одному На стылом Берлинском перроне.

- Не стихи это, Ваня... Да и любовью, уж прости меня, ты не

 

- 201 -

переболел. А поэтов на стихи вдохновляют женщины - те, которых они любят, которые заставляют их мучиться, переживать, страдать, совершать героические поступки, и не только героические... Всего этого в жизни у тебя не было.

Испытывать себя стихотворчеством дальше не имело смысла. Но, споря с Исбахом, думаю, кроме страстных чувств, поэт должен обладать ещё и большим умом и ясным пониманием всего, что происходит вокруг.

Если лагерное начальство к заключённым по Пятьдесят Восьмой статье относилось враждебно, то гражданское население сочувствовало. Оно и понятно, не по доброй воле поселились они в этих суровых местах и, по сути, стали прямыми кандидатами во «враги народа». Многие потеряли родителей - кого расстреляли, кого замучили в лагерях и тюрьмах. Переселенцам не разрешалось менять место жительства. Но всё же вокруг селений не было колючей проволоки. Из мест цивилизованных в первую волну репрессий людей сюда забросила коллективизация, во вторую - депортация. После присоединения Бессарабии к СССР молдаване якобы добровольно пожелали переехать в Сибирь. И я благодарен этим свободным невольникам. Они поддерживали нас не только морально, но и делились пищей. Через них мы отправляли письма на волю, минуя цензуру. Помню, как однажды, работая в ночную смену, шофёр вручил нашей бригаде свёрток:

- Примите от чистого сердца. Жена блинов напекла - помяните мою маму, здесь, на чужбине, год назад умерла, - и, кроме бли нов, передал кусок сала, булку чёрного хлеба, бутылку водки.

За много лет заключения первый раз пил превосходное красное вино, вкус которого давно забыл. И не сдержав слёз, пошёл, почти побежал в глубь леса.

Как-то дожидались мы у железнодорожной насыпи прихода толкача-паровоза со щебёнкой. По ту сторону насыпи томились заключённые соседнего лагеря. Начальник конвоя кивнул в их сторону:

Видали героев? Там отбывают срок полковники да генералы, породистая стать, «из бывших», не чета вам.

Кто ж такие? - хмуря брови, спросил Исбах.

О генерале Крюкове слыхал? Герой Советского Союза, а вот, поди ж ты, дошёл до Берлина и скурвился. С женой своей Рус лановой, певицей, нахапал, награбил добра немецкого столько, что в вагон не поместилось. Кто рейхстаг брал, а кто рейх-банки. Вот теперь учат уму-разуму его и жёнку его.

Обыкновенное мародёрство, - выдохнул поэт, глаза его тро нуты подозрительной усмешкой. - Сказано - чужое не тронь.

 

- 202 -

Существует же офицерская честь!

Не нам судить Но что-то не верится в это...

До нас дошло, что копали под Жукова, а взяли генералов и адмиралов. Свалить хотят маршала, вот и берут соратников. Того же Телегина Константина Фёдоровича, генерал-лейтенанта, Ге роя Советского Союза...

Это какого же Телегина? Не члена ли Военного Совета Пер вого Белорусского фронта?

Того самого. В Озёрлаге, почитай, половина тех, кто бился за Берлин. Вот тебе и победители! Пересадили из мягкого в жесткий вагон.

Да у нас пленных немецких генералов на солдат не меняли, даже если ты сын Сталина.

Пока Жуков не оставлял в Германии должности главнокоман дующего Советских оккупационных войск, - обветрившимся го лосом заговорил я. - никто не тронул ни его замов, ни адъютанта, ни генералов, служивших при нём. Но стоило маршала выдер нуть в столицу, якобы на повышение, и пошло-поехало! Шкуро или Краснов кончили службой у Гитлера. А Крюков и Телегин стра ну от немцев защищали. А их - во враги!

И сколько их таких, с подобной судьбой, взглядами и ухватками уцелело во всей Красной армии - сквозь чистки, репрессии, просто войну? Мозг армии, военная аристократия... Трудно щепочке не плыть туда, куда льётся вода. Единицы остались.