Отделение

- Студент, пришли! - весело крикнул мне надзиратель, тот что помоложе, когда мы наконец юркнули в подъезд самого крайнего к соседнему лагерю №7 тюремного корпуса.

Оставив внизу площадку с дверью, над которой было обозначено "11-е отделение", мы поднялись на второй этаж. Такая же тюремная с глаз-

ком дверь, но табличка другая: "4-е отделение". Позвонив, старый надзиратель мрачно - сочувственно заметил мне:

- Эх, малец, мало кто отсюда скоро выходит, чаще всего вперед ногами выносят. Вот и ноне у них покойник.

Нам открыл другой надзиратель и мы вошли в узкий темный коридор с черными дверьми по об стороны. Он недружелюбно осмотрел меня, велел "ошмонать", отобрать уже ставшие негодными белые носки, носовой платок и целофановый пакет со всем его содержимым.   Поковырявшись, страж выбросил на пол расческу и скомандовал: "сжечь" /я наивно полагал, что в больнице-то она мне пригодится/. Минут пять он изучал мои газеты "Morning star" и журналы "Англия" и "L'Humanite Dimanche", "Herol do de ESPERANTO". Посмотрит, перелистнет и на меня обернется. Приведшие меня не стали ждать конца обыска и ушли. Он еще покопался в письмах и выдохнул "Понятно;" объявил, что все это передаст врачу, а мне - "не положено Потом пробурчал:

- Видать что за птица!

Молодая медсестра записала мои данные в книгу и ушла. Три санитара сразу стали выспрашивать меня: кто, откуда, за что и т.д. Надзиратель велел определить меня в "поднадзорку".

Меня повели мимо закрытых черных дверей с глазками. Дверь в одну маленькую камеру была приоткрыта и я увидел накрытого простыней покойника    с торчащими огромными белыми не гами.

- Во - один ослободился, другой на его месте, - восторженно показывая поочередно на покойника и на меня, сказал санитар надзирателю.

Тот процедил глухо:

- И этой осломонитси.

И какая ненависть была в словах этого надзирателя! Но как можно ненавидеть того, кого не знаешь? Послушные ученики советской пропаганды привыкли ненавидеть целые народы, что им один человек! "Ненависть" - одна из заповедей так называемого Морального Кодекса коммунизма. Позднее, этот надзиратель будет часто повторять, что, будь он на месте судьи, он расстреливал бы таких, как я. Особенно же ему не терпелось, чтобы "задавили" в Америке Солженицына. А академика Сахарова в Сычёвку, и держать на вязках ⁺ "пока не опомнится".

Фамилия его - Афанасьев. Более 35 лет он прослужил в ГУЛаге. Люди воевали, а он возил в телячьих вагонах людей за "язык", за саботаж, за "колоски". Потом осел в Смоленской тюрьме. До пенсии же доработал в Сычёвке, где построил себе избу. Но не впрок пошли ему его сбережения, накопленные грабежом да мордобоем в учреждениях ГУЛага. Ограбили его так называемые "химики", т.е. заключенные, выпущенные условно с тем, чтобы работать на предприятиях. Ограбили старика дочиста. Пошел старый надзиратель в милицию. А шел он напрямик через какую-то стройку мимо спецбольницы! Да запнулся за железку какую-то или проволоку. Упал. Сломал ногу. И замерз. Кричал, но никто к нему на помощь не пришел. Сработал "эффект больницы". Сычёвцы уж привыкли, что оттуда их на разные голоса умоляют: спасите! помогите!! Да и шли все мимо, смирившиеся с этими обесценившимися призывами к милосердию и помощи. Старику бы надо было орать: "Помогите я - не зык, я - не сумасшедший!"

Комментируя этот фарс, один надзиратель сказал мне: "Что может породить волчица? Только волков!?"

Итак, меня довели до другой камеры, настежь открытой, на пороге которой сидел санитар. Ему сказали мое имя и что "особо опасен", и что "склонен к побегу", но не эпилептик" и не "суицид". /Дело в том, что санитарам дают 4 списка. Они обязаны знать у кого припадки, за кем надо следить, чтоб не вздернулся, за кем, чтобы не сбежал, и от кого можно ожидать "агрессии". Политические автоматически попадают в список "опасных"./

Сестра потопталась возле поднадзорки, не зная, кого же можно оттуда перевести в "палату". Наконец, указала на Гусева. Оказалось, он лежал там уже второй год. Санитары разбудили Гусева кулаками, а потом, вскочившего, ошалевшего от сна, вытолкнули в коридор и руками и ногами "довели" до одной из "палат" которую открыли со страшным шумом и лязгом /сначала открывают висячий замок и отодвигают тяжелый засов, затем, огромным ключом, которым так удобно бить заключенных, открывают» еще и накладной замок/. Ударом ноги в спину втолкнули туда Гусева, разбудив спящих в камере. При этом медсестра, до этого сонная и недовольная, засветилась улыбкой и с интересом наблюдала этот ужас.

Я ее впоследствии спрашивал: "Неужели это смешно, ведь это жестокость."

- "А что я рыдать должна?" - был ее ответ.