"Ну, будете еще писать?"

Этот вопрос задала на комиссии Холодковская представшему перед ней Николаю Каменскому.

- Боже избавь! Никогда. Ни о чем! - ответил старый коммунист, кузнец Каменский.

Выписывая его после четырех лет "лечения", Холодковская заметила:

- Ну что ж, поверим вам на первый раз.

/Видимо, она была уверена в том, что возможен и второй раз./

Николай Каменский, ростовский крестьянин, с 12-ти лет стал помощником кузнеца. А когда в период Великого сталинского голода лишился работы, ходил с оглохшим кузнецом и собирал милостыню. В 30-ые годы, однако, Каменский осел в городе, вступил в ВКП/б/ и терпеливо ожидал мировой революции. И ринулся в бой против финнов, помогая Сталину расширить границы империи. После Выборга Каменский долго отступал с Красной армией на Восток, был ранен, получил Орден Славы и участвовал в штурме Берлина.

После войны коммунист Каменский стал замечать, что "передовой отряд рабочего класса", как называют себя вожди Советского Союза, настолько отрывается от ведомых ими рабочих,

 

что теряют их из виду. Каменский стал наблюдать, записывать, анализировать. Ему не понравилось, что десталинизация была остановлена в самом начале, что у рабочих ничтожная зарплата, что в магазинах все дорого. Он считал, что вторжение в Чехословакию, конфликт с Мао, процесс против Синявского и Даниэля - были ошибочными действиями вождей. Об этом он сообщал Брежневу в письмах, не решаясь, однако, подписаться своим именем.

КГБ сбилось с ног, разыскивая опасного врага. Но более пяти лет письма продолжали поступать. Монолог Каменского не вызывал диалога. Вожди негодовали по поводу никчемности сыщиков из московской охранки.

Помог следственным органам КГБ родной брат Каменского, случайно заметив у брата "какие-то рукописи". Бдительность эмвэдэшников была вознаграждена сообщением КГБ, что удалось разоблачить крупного врага советской власти.

Более года Николай Каменский просидел в одиночной камере Ростовской тюрьмы и упрямо отказывался признать себя врагом. "Я коммунист и имею право на принципиальную критику" -говорил он следователям. "Но критика критике рознь", - убеждали его чекисты. В ответ Каменский цитировал им Маркса: "Критика должна быть беспощадной".

Восемь раз за четыре с половиной года Холодковская пыталась убедить Каменского, что он не коммунист, а антисоветчик. Но Каменский возражал ей, что антисоветчик не он, а те, кто признали его за правду сумасшедшим и бросили в "фашистский концлагерь" в Сычёвке.

Зеленеев пичкал Каменского аминазином и трифтазином, приговаривая, что "у нас есть, кому критиковать" и "пора понять, что если все

 

будут говорить и писать, что им вздумается, то советской власти - конец". Очень неглупое умозаключение!

Через четыре года Каменский сдался. От таблеток он почти оглох, а сердечные приступы как бы убеждали его в бесполезности отстаивать правду. После гибели от таблеток сердечника Пронькина Каменский понял, что ему грозит такая же смерть. Зеленеев его очень хвалил, узнав о решении предпочесть жизнь смерти.

- А как же ты думал, Каменский, даже и Гитлер не любил критику.

Коммунист воздержался от комментариев - это дало ему возможность умереть у себя дома.