ТРИБУНАЛ

Судил нас Военный трибунал города Москвы. В черном вороне привезли нас троих - Славку, Саньку и меня - в здание на Каланчевку, где это грозное учреждение располагалось. Настроение у нас было хорошее: наконец-то мы опять все вместе, и хотя вид у нас после Лубянки боевым не был, но ощущение близости друзей наполняло душевные силы чем-то светлым и радостным. Благословенна молодость. Нерастраченность душевных порывов вселяет надежду на торжество справедливости не в частном конкретном случае - от этих иллюзий мы уже избавились - а на торжество справедливости в принципе, потому что все так ясно: справедливость не может не восторжествовать, на то она и справедливость, -за нее лучшие и самые светлые умы человечества боролись всегда. Недосуг было подумать, почему же эта борьба не закончена и продолжается вечно, почему к старости количество этих борцов уменьшается, а значительная часть их переходит в стан приверженцев личного благополучия. Погибшим борцам за справедливость мы ставим памятники, золотыми буквами записываем их имена в историю, преклоняемся перед ними, призываем им подражать, но если такой неистовый борец вдруг где-то появляется, то его тащат на крест, на костер, на виселицу, на дыбу, ставят к стенке, чтобы потом и его изваять в камне. Но таких единицы, остальная масса менее стойких, менее последовательных, менее удачливых гибнет безвестно, если не физически, то духовно, но иногда не без пользы для общества. Не было тогда этих мыслей, но ощущение того, что мы встали на пути чего-то огромного, чему подчиняются все вне зависимости от своей воли, было.

Привели нас в зал судебных заседаний и усадили на так называемую скамью подсудимых, хотя это была не скамья, а стулья в первом ряду зрительного зала напротив помоста, на котором располагался длинный стол, вернее - подобие стола. Не успели мы как следует оглядеться, как кто-то громко скомандовал: "Встать! Суд идет!" Все встали. Появились три военных чина, впереди шел подполковник, за ним - майор и капитан, они не спеша проследовали к своим высоким креслам и удобно разместились за большим столом на возвышении. Справа от них около помоста за отдельным столиком сидела женщина, очевидно, секретарь. Недалеко от нее сидел грузный лысый полковник с болезненным одутловатым лицом. По ходу заседания выяснилось, что это прокурор. Напротив него разместился еще один участник разбирательства наших преступлений - высокий мужчина интеллигентной внешности с седой шевелюрой, он выступал в роли защитника. Вот и вся компания, не считая наших конвоиров.

Председатель объяснил нам ответственность за дачу ложных показаний и учинил допрос с целью выяснения наших личностей. Зачитали об-

 

винительное заключение по результатам предварительного следствия, в котором чего только не было: организация подпольной группы, издание нелегального антисоветского журнала, клевета на советскую действительность, на руководителей партии и государства. Особенно щедро текст был удобрен эпитетом "антисоветская". Упоминались все наши крамольные произведения.

Если отвлечься от наших конкретных поступков, то создавалось впечатление, что три гнусных выродка, прожженных и лживых, ставили перед собой цель - оклеветать все, что встречалось на их пути и, более того, что и не встречалось, они с детских лет, а может быть и раньше, враждебно относились к народу, партии и правительству. Неясной оставалась цель клеветы. В некоторых местах заключения были такие выражения: "с целью клеветы", и получалось, что клевета измышлялась с целью клеветы. В общем - аномалия или патология. Мы уже были знакомы с подобными оборотами речи и своеобразной логикой служителей правосудия, но привыкнуть к этому было чрезвычайно трудно; я даже думаю, что не все служители правосудия привыкли, - они просто исполняли свои служебные обязанности, за которые получали деньги, и делали, и говорили то, за что эти деньги платили, а отступить - это значило пересесть с высоких стульев на низкую скамью, на которой сегодня сидели три государственных преступника.

Лошадь ходит на задних ногах, тигр прыгает через огненный круг, слон садится на тумбу. Я не думаю, что все это они совершают с удовольствием или без отвращения, но условия содержания не оставляют им других более пристойных и естественных вариантов поведения.

Судьи. Какого их отношение к нам? Что они думают, решая нашу судьбу на многие годы? Мы сидим перед ними в роли преступников, но что же мы совершили? Сказали, что у руководителей и их помощников нет ни совести, ни чести. Сказали, что народ бесправен, забит и запуган. Сказали, что всюду торжествует обман, ложь и демагогия. Вместо слов "спасибо любимому Сталину за наше счастливое детство" сказали, что он узурпатор. Ну и что? Все это они знают и сами. Просто мы пришли в эту жизнь, посмотрели кругом и сказали, как в сказке: "А король-то голый!", то есть сыграли не под суфлера, а роли не знали. Они-то свои роли знают и, когда нужно, смеются, когда нужно, плачут вне зависимости от желаний и настроений. И сегодня они будут делать вид, что совершают правосудие по закону и совести, хотя знают, что "где была совесть, там хрен вырос", как выражался майор Цветков. Каково же их отношение к нам? Думают ли они, что мы преступники? Убежден, что нет, но судить будут и срок влепят. Они ведают, что творят, но не ведают, как может быть иначе. Возможно, я ошибаюсь, и они убеждены, что благо народа в том, чтобы не отклоняться от раз и навсегда намеченного кем-то пути по прямой линии, а всякое отклонение от него или сомнение в его рациональности - преступление, которое не должно оставаться без наказания. Есть и во все времена были люди, для которых нет многообразия мнений и взглядов, для которых голубое спрессовано в синее,

 

розовое - в красное, серое - в черное, для которых неразличимы сотни цветовых оттенков. И горе, если Верховный определитель цвета страдает дальтонизмом на все цвета: изображение становится черно-белым. Возможен и третий вариант: они все понимают, но нашли формулу, которая оправдывает их действия и начинается обычно со слов "в данной ситуации", либо "в данный исторический момент", либо "учитывая сложность обстановки", либо "принимая во внимание интересы общества" и т. д.

Председательствующий на суде начал допрос со Славки:

- Подсудимый Горшенин, встаньте. Славка встал.

- Подсудимый Горшенин, из материалов предварительного следствия явствует, что вы являетесь организатором издания нелегального антисоветского журнала "Налим". Вы подтверждаете это?

- Да, подтверждаю, но в отношении антисоветского характера...

- Я спрашиваю вас только о том, кто является организатором издания журнала. Когда был организован нелегальный журнал "Налим"?

- В 1941 году.

- Кто кроме вас принимал участие в организации журнала?

- Алексеев.

- В издании каких номеров он участвовал?

- В первых двух. Потом он переехал с родителями в другой город и связи у меня с ним не было.

- Кто еще участвовал в издании журнала кроме Иконникова и Веревкина?

- Приказчиков и Вощилин - в первых трех номерах. Они перешли учиться в другую школу и в дальнейшем участия в издании журнала не принимали. Куницин - во втором номере, но он поступил в техникум и тоже больше не проявлял интереса к журналу. Блударев принимал участие в издании третьего и четвертого номеров, но потом мы поссорились и отношений не поддерживали.

- Явную антисоветскую направленность журнал приобрел с четвертого номера. Кто издавал четвертый номер?

- Четвертый номер издавали, т.е. собирали и переписывали материалы в журнал, я и Иконников, но...

- Без "но". В четвертом номере была опубликована ваша клеветническая повесть "Добровольцы", в которой утверждается о якобы насильственном формировании добровольных соединений во время войны с белофиннами. Вы по своему опыту знаете об этих формированиях? Вы имели какое-нибудь отношение в военкоматам?

- Отношения к военкоматам я, естественно, никакого не имел, во время финской войны мне было тринадцать лет.

- Кто завербовал в антисоветскую группу Иконникова?

- Его никто не вербовал, потому что...

 

- Как он оказался в составе редколлегии журнала?

- Я ему дал прочитать два первых номера и предложил дать свои стихи в третий. Он согласился.

- Подсудимый Иконников, вы подтверждаете, что были завербованы в антисоветскую группу Горшениным?

- Меня никто не вербовал, я сам стал участвовать в издании журнала.

- Что значит сам? Кто вас познакомил с первыми номерами журнала?

- Горшенин дал почитать.

- То есть вы подтверждаете, что Горшенин познакомил вас с журналом, после чего вы приняли участие в его издании?

- Да, подтверждаю, но при чем тут вербовка?

- От вас требуется ответ, а не вопрос. Садитесь. Подсудимый Горшенин, почему вы решили привлечь в антисоветскую группу Иконникова? Вы давно его знаете?

- Мы учились в одном классе и хорошо знали друг друга.

- Вы считали, что у вас отношение к существующему строю одинаковое?

- Да, считал, так и было, но...

- С пятого номера журнала появились публикации Веревкина. Кто завербовал в антисоветскую группу Веревкина?

- Никто его не вербовал, мы...

- Подсудимый Горшенин, вы опять пытаетесь дезинформировать трибунал. Как узнал Веревкин о существовании журнала?

- Я дал ему прочитать четвертый номер.

- Значит ли это, что вы его познакомили с деятельностью группы и с журналом?

- Да, я.

- Как вы познакомились с Веревкиным?

- Мы учились в одной школе, но он учился в восьмом, а я в девятом классе. Я прочитал его стихи в стенгазете и они мне понравились. После этого я с ним познакомился ближе и дал прочитать четвертый номер журнала.

- Подсудимый Веревкин, вы подтверждаете, что были завербованы в антисоветскую группу Горшениным?

- Во-первых, меня не вербовали...

- Отвечать надо четко: "да" или "нет". "Завербовать" - значит "привлечь". Я могу сформулировать вопрос иначе: кто привлек вас к участию в издании журнала? *

- Познакомил с журналом Горшенин, я сам изъявил желание участвовать в его издании.

- Садитесь. Подсудимый Горшенин, как получилось, что в первых номерах журнала публиковались произведения о природе, о школьной жизни, лирические стихотворения, а с четвертого номера стали публи-

 

коваться антисоветские произведения, на обложке появился рисунок: разорванные цепи, журнал приобрел политическую направленность?

- Очевидно, мы стали взрослеть, и нас стали интересовать вопросы общественной жизни.

- Кто из людей старшего поколения - учителей, родителей, знакомых - формировал ваши взгляды и подсказывал тематику?

- По этим вопросам мы ни с кем не общались.

- Кто из старшего поколения был знаком с журналом?

- Никто.

- Подсудимый Иконников, вы подтверждаете правильность последних двух ответов Горшенина?

- Да, подтверждаю.

- Подсудимый Веревкин, а вы подтверждаете?

- Да, подтверждаю.

- Подсудимый Горшенин, ваш отец был офицером царской армии. Как это повлияло на формирование ваших взглядов?

- Не знаю. Он умер рано, когда мне было три года и я воспитывался без него.

- Какая политическая обстановка была в вашей семье? Какие антисоветские разговоры велись? Кто в них участвовал?

- Таких разговоров не было.

- Кто издавал шестой номер журнала?

- Я собрал стихи и прозу и сам переписал. Иконникова призвали в армию, а Веревкин уехал, т.е. вернулся из эвакуации в Москву.

- Вы поддерживали связь с Иконниковым и Веревкиным?

- Мы переписывались.

- Они присылали в журнал свои сочинения?

- Да, присылали.

- Вы пытались еще кого-нибудь завербовать в свою антисоветскую группу?

- Никого я не вербовал.

- То есть больше никого не вербовали. Среди кого вы распространяли журнал?

- Я его не распространял, он издавался в одном экземпляре.

- Кто его читал кроме вас троих?

- Никто его не читал, пятый номер дал прочитать Блудареву, но он его мне не вернул.

Слава молодец: никого не заложил. А с Блударевым все ясно: он отнес его к чекистам, но в материалах следствия эта фамилия не фигурирует. По моим подсчетам, человек тридцать знали о существовании журнала и читали его, я сам его давал читать своим друзьям. С иудой Блударевым я не был знаком, и Славка о нем мне не успел ничего рассказать.

- Подсудимый Горшенин, вы подтверждаете, что написали и опубликовали в журнале произведения антисоветского содержания: повесть "Добровольцы", оду "К предкам", стихотворения "Опять ненастье на

 

дворе", "Облака", "Помилуй бог", "Что нам грядущее готовит", "Разговор с секретарем", "На Дальней Круче"?

- Все перечисленные произведения написал я.

Потом Славку занудно допрашивали о немецкой листовке, которую у него нашли: откуда она у него появилась, кому показывал. Славка новых имен не назвал, сказал, что о ней знал только Иконников.

- Признаете ли вы себя виновным в преступлениях, перечисленных в обвинительном заключении?

- Признаю, - сказал Славка, зная, что от этого признания или непризнания ничего не изменится. С другой стороны, если все существующее вокруг называть советским, как это делают наши обвинители, то всякая критика окружающего, хотя бы это окружающее и включало в себя какие-то гнусности, становится антисоветской.

Защитник попросил разрешения у председательствующего задать вопрос Славке и, получив это разрешение, спросил:

- Сколько вам было лет, когда вышел шестой, последний номер журнала?

- Шестнадцать, - ответил Славка.

- У меня больше вопросов нет, - сказал защитник и углубился в свои бумаги.

- Садитесь, - разрешил Славке председатель.

Меня и Саньку председатель допрашивал короче: всю историю с журналом он уже выяснил при допросе Славки. Уточнял детали, требовал подтверждения показаний предварительного следствия, Славкиных показаний. Мы с Санькой подтвердили, что действительно собственноручно написали те произведения, которые были в журнале за нашими подписями. Защитник и нам задал вопрос о нашем возрасте.

На этом первое судебное заседание закрылось и нас отвезли в Бутырскую тюрьму, где мы содержались в одиночках после нашего изъятия из Лубянки. Бутырская гостиница была классом ниже: стены грязные, белье желтое, застиранное, дежурные по коридору в отличие от непроницаемых и подтянутых лубянских были несколько неряшливее и разболтаннее, пища была не то чтобы свинская - нет: они бы после нее хрюкать перестали, но в переносном смысле - да. Баланда представляла собой мутную жидкость с кусочками картофеля в кожуре. То ли повара были ленивые, то ли кто-то научно доказал полезность картофельной кожуры на организм и духовное развитие узников. Есть эти помои было противно, но других разносолов не было. Хлеб был клеклый, кипяток, очевидно, готовили в тех же котлах, что и баланду, отчего тюремное происхождение этого напитка не требовало дальнейшего расследования. Но условия содержания не были главной темой для раздумий. Суд не закончен. Славка на суде держался неплохо, да и мы, вроде, тоже. На следующем заседании должны выступить прокурор и защитник, у прокурора роль простая: обвинять, у защитника сложная: он все время должен следить, чтобы его высказывания в защиту государственных преступников не были использованы для обвинения его самого. У судей тоже не

 

простая роль: они должны быть беспристрастными, но беспристрастным человек быть не может и, чтобы не быть обвиненными в сочувствии к подсудимым, им нужно показать отсутствие этого сочувствия, что они и делают, принимая сторону обвинителя.

На другой день судебного заседания слово взял прокурор. Держался он уверенно. Я заметил, что обвинители всегда держатся уверенно. По-моему, самое простое - обвинять. Да и время у нас такое, что мы постоянно ищем кого бы обвинить, - не оправдать, а обвинить. Легкость обвинительной акции - почему сделал так, а не эдак, почему сказал то, а не это, и вообще не то сделал и не то сказал - провоцирует многих занять позицию обвиняющего. Оправдывать труднее: здесь нужны аргументы, объяснения и даже снисхождение, может быть, доброта. Мне всегда казалось, что обвинитель - глухой и слышит только самого себя.

Голос у прокурора был поставлен, жестикуляция отработана, он хорошо держал паузы:

- Посмотрите на этих молодых людей, - прокурор энергично выбросил руку в нашу сторону, и все должны были поворачивать головы, чтобы посмотреть на нас. Когда все убедились, что мы существуем, он продолжал:

- Мы вынуждены здесь рассматривать их антисоветскую деятельность. Страна дала нашей молодежи все: возможность получить образование в зависимости от наклонностей и способностей, приобрести любую специальность, раскрыть свой талант, если он есть, но при одном условии: гражданин Советского государства должен направить свою деятельность на благо социалистической Родины. Как же воспользовались молодые люди, сидящие на скамье подсудимых, предоставленными им возможностями и доверием народа в тяжелейший период его истории?

Прокурор в мрачных красках нарисовал всю историю создания подпольной организации и нелегального журнала, используя при этом терминологию карательных органов, неодобрительно высказался о нашей молодости, потому что молодежь - это будущее страны, а какое у страны может быть будущее с такой молодежью, которая ни во что не верит, настроена не на созидание, а на разрушение самого справедливого за всю историю человечества общества. Заканчивая свою речь, он потребовал Славке, как организатору подпольной группировки, десять лет лишения свободы плюс пять лет поражения в правах, нам с Санькой - по восемь лет лишения свободы плюс по пять лет поражения в правах. Удовлетворенный своей речью и выполнением миссии, на него возложенной, прокурор сел.

Нас троих перспектива, обещанная прокурором, не огорчила: мы на меньшее и не рассчитывали. Через десять лет Славке исполнится двадцать семь, а нам с Санькой через восемь - и того меньше.

- Буду проситься на фронт, - сказал Санька, - лучше в штрафной батальон, чем кормить вшей в лагерях. Мы со Славкой эту идею поддержали. Наступила очередь защитника блеснуть своим красноречием.

 

- Товарищи судьи! В течение двух дней мы слушаем не совсем обычное дело, еще более необычны сами подсудимые. Перед вами молодые люди, вернее сказать - юноши, по возрасту - наши дети, которые обвиняются не в хулиганстве, не в воровстве, а в антисоветской агитации. Прокурор правильно изложил существо дела, вещественные доказательства подтверждают справедливость обвинения. Да, они издавали нелегальный журнал. Да, они писали и повести, и стихи, в содержании которых искажена наша действительность, и они подтверждают, что все это написано ими. Мы имеем тот случай, когда ни у прокурора, ни у защиты, ни у обвиняемых нет расхождений по фактам вины, - более того, нет расхождений и в части юридической квалификации инкриминируемых подсудимым действий. Но перед вами юноши, которые заблудились в лесу и за деревьями не увидели леса: им показалось, что деревья гнилые и весь лес из них состоит. Их ошибка в том, что они убежденно стали об этом говорить и писать. Всякий молодой человек вступает в мир, которого он не знает, и появляется естественное желание все узнать, все понять, все осмыслить. А это очень трудно, если рядом нет доброго наставника, который бы все объяснил. Все подсудимые вступили в сознательную жизнь в сложный, тяжелый период нашей истории, в период жесточайшей войны, какой человечество еще не знало. Народу тяжело, народ несет колоссальные потери, многие города разрушены, житница государства разорена. К сожалению, они этого не поняли, они как бы находились в другом мире. Все трое вступили в сознательную жизнь без отцов: у двоих отцы умерли, у одного - на фронте, и они были предоставлены самим себе. Романтическое начало юной натуры сыграло с ними злую шутку. Воспитанные на поэзии Пушкина, Лермонтова, Некрасова, на произведениях критического реализма русских писателей девятнадцатого века, они подражали им, не осознав, что живут в обществе, свободном от эксплуатации человека человеком, где вся власть принадлежит самому народу. Сидящие на скамье подсудимых юноши пытались писать о вещах, о событиях, смысл которых им не дано было понять. Получилось искажение действительности. Я полагаю, что это не злой умысел, это - непонимание взаимосвязей, увлечение формой литературного труда. Беда их в том, что они дети военного времени, оставшиеся без отцов. Вина их в том, что они издавали нелегальный журнал, в том, что в своих произведениях, не осознавая этого, искажали лицо нашей советской действительности. Действия эти квалифицируются законом, как преступление. Однако требование прокурора считаю слишком суровым. Кроме того, я не могу согласиться с товарищем прокурором, который потребовал для подсудимых после отбытия ими срока наказания в виде лишения свободы еще и поражения в правах. Такое наказание юридически неправомерно: нельзя лишить человека того, чего он еще не имеет, я хочу напомнить о том, что на момент ареста подсудимые этими правами не пользовались. Я категорически возражаю против наказания подсудимых поражением в правах.

 

Товарищи судьи! При вынесении приговора прошу учесть обстоятельства, смягчающие их вину: их безнадзорность, чистосердечное признание, а главное - возраст. Прошу снисхождения!

Товарищи судьи! Советский суд не только карающий, но исправляющий и воспитывающий, и важно, чтобы осужденные осознали справедливость приговора.

После речи защитника все долго спорили о законности "наградить" нас поражением в правах (на что нам было наплевать), но к общему согласию так и не пришли.

Нам дали произнести последнее слово. Мы были кратки: ораторскому искусству не обучены. Все мы просили отправить нас на фронт, но надежда на такой исход, хотя и минимальная, была только у Саньки: он все-таки перед арестом был курсантом в школе младших командиров, мы же со Славкой присоединились к нему больше из солидарности.

Суд удалился на совещание.

Зал заседаний почему-то напомнил мне футбольное поле: председатель суда - это судья в поле, два члена суда - судьи на линии, прокурор - нападающий-пенальтист, защитника лучше называть полузащитником, мы - вратари, но у наших ворот верхняя перекладина почему-то очень высоко, а боковые стойки где-то по краям поля. Игра идет в одни ворота, счет должен быть сухим: центр нападения - прокурор бьет по воротам своими пушечными ударами, полузащитник опустился на колени и говорит прокурору-нападающему: "Все закономерно, надо бить точно, но, прошу тебя, не очень сильно - не убивай пацанов". Судьи подсуживают пенальтисту и сами норовят завладеть мячом, чтобы ударить по воротам. Скоро финальный свисток. Пока счет такой: Прокурор - Славка 10:0, две остальные игры по 8:0. Все ли голы засчитают?

Опять возглас: "Суд идет!" Все встают. Судьи гуськом прошествовали на свои места, и председательствующий, откашлявшись, зачитывает приговор, определяющий нашу судьбу на многие годы вперед, а может быть и на всю оставшуюся жизнь:

- Именем Союза Советских Социалистических Республик 1944 года, мая 13-15 дня Военный трибунал города Москвы в закрытом судебном заседании в городе Москве в составе: председательствующего Хамина и членов Шуравлева и Шаталова при секретаре Стримон с участием прокурора Харон и защитника Зайденман рассмотрел дело № 147 по обвинению:

Горшенина Вячеслава Васильевича, рождения 30.12.1926 г., уроженец гор. Павлове, Горьковской области, происхождение из семьи бывшего офицера царской армии, русского, гражданина СССР, ученика 10-го класса средней школы, члена ВЛКСМ с 1943 г., несудимого, под стражей находится с 1.12.1943 г.;

Веревкина Михаила Николаевича, рождения 7.8.1927 г., уроженец гор. Горький, происхождение из семьи торговцев, русского, гражданина СССР, студента 1-го курса нефтяного института, беспартийного, несу-

 

димого, отец находится в Красной Армии, под стражей содержится с 21.12.1943 г.;

Иконникова Александра Андреевича, рождения 11.03.1926 г., уроженца Горьковской области, Болыпеболдинского района, села Апраксине, из крестьян, русского, гражданина СССР, образование среднее, члена ВЛКСМ с 1942 г., несудимого, один брат в Красной Армии, до ареста - курсант школы младших командиров 32 ОУТП, под стражей содержится с 25.12.1943 г.

Всех троих подсудимых по данному делу в преступлении, предусмотренном статьями 58.10 часть II, 58.11 УК РСФСР материалами предварительного и судебного следствия УСТАНОВЛЕНО:

В городе Павлове Горьковской области с начала 1941 года существовала нелегальная группировка из учащихся старших классов средней школы, которая нелегально по август месяц 1943 года выпускала рукописный журнал антисоветского содержания под названием "Налим". Организатором упомянутого журнала являлся подсудимый по данному делу Горшенин, а впоследствии в руководящее ядро группировки Горшениным были привлечены также враждебно настроенные к Советской власти подсудимые Иконников и Веревкин.

В выпускаемом журнале "Налим" возводили клевету на советскую действительность, мероприятия, проводимые ВКП(б) и Советским правительством, возводили гнусную клевету на руководителей ВКП(б) и Советского правительства.

Кроме того, подсудимый Горшенин хранил и распространял содержание фашистской листовки.

Преступные деяния подсудимых Горшенина, Веревкина и Иконникова Военный трибунал квалифицирует по статьям 59.10 часть II и 58.11 У К РСФСР, обвинение в пределах которых доказано полностью материалами дела и признанием подсудимых.

При определении меры наказания Военный трибунал, учитывая возраст подсудимых, находит возможным в отношении их избрать меру наказания в виде лишения свободы, а поэтому, руководствуясь статьей 319 и статьей 321 УПК РСФСР ПРИГОВОРИЛ:

Горшенина Вячеслава Васильевича по статье 58.10 часть II и по статье 58.11 У К РСФСР подвергнуть лишению свободы с отбытием в исправительно-трудовых лагерях сроком на 10 лет с конфискацией всего имущества, лично ему принадлежащего, и с поражением в правах по пункту "а" статьи 31 УК РСФСР сроком на три года после отбытия наказания, исчисляя срок наказания с 1.12.1943 г.;

Веревкина Михаила Николаевича и Иконникова Александра Андреевича по статье 58.10 часть II и статье 58.11 УК РСФСР с санкцией статьи 58.2 У К РСФСР подвергнуть лишению свободы с отбытием в исправительно-трудовых лагерях сроком на 7 лет каждого и с конфискацией всего имущества, лично им принадлежащего, и с поражением в правах по пункту "а" статьи 31 УК РСФСР сроком на три года каждого

 

после отбытия ими срока наказания. Срок наказания исчислять Веревкину с 21.12.1943 г. и Иконникову с 21.12.1943 г.

Приговор обжалованию не подлежит".

Приговор написали коряво, но это документ, который уже невозможно отредактировать. Аргументацию защитника в расчет не приняли, поражение в правах оставили. А защитник-то был прав! Впоследствии по решению Военной коллегии Верховного суда СССР поражение в правах сняли, но это не имело никакого значения, потому что после отбытия наказания все получили по решению Особого совещания бессрочную ссылку.

Мы не были подавлены решением трибунала, не были даже огорчены, потому что были подготовлены к такому финалу. Ощущалось даже какое-то облегчение: закончился первый этап неравного состязания. Впереди новые испытания. Система сплющила продукцию, не соответствующую стандарту, и отправила ее на переплавку. Механизм Системы работал исправно, перемалывая все, что туда попадало.

Много лет спустя, когда я вернулся в родной дом, отбыв в лагерях определенный приговором срок, а также ссылку на колымском прииске, и было мне уже не шестнадцать, а тридцать, матушка рассказала о своей встрече с прокурором почти сразу же после суда. Оказывается, мы жили с ним в одном доме по Гоголевскому бульвару. Она, естественно, не могла к нему не пойти, а он, очевидно, не смог ее не принять, но принял сурово, прочитав мораль о плохом исполнении родительских обязанностей в части патриотического воспитания подрастающего поколения, т.е. сына. В конце беседы, однако, смягчился, оправдывая свою позицию на суде военным временем, наличием в стране шпионов, диверсантов, террористов, предателей и паникеров. Он был не глуп и подарил несчастной соседке надежду на то, что после окончания войны, а она должна закончится победой, - сомнений в этом уже не было, - таких заблудших, как ее сын, простят, помилуют и вернут к нормальной созидательной жизни.

- Закон суров, но справедлив, а мы стоим на страже закона - это наш долг, наша обязанность. Я понимаю ваше состояние, ваши чувства, но и вы должны понять, что преступление вашего сына не могло остаться без наказания. Наказание сурово, но и преступление тяжкое. И я и суд учли его возраст и возраст его соучастников. Я уверен, что после войны их амнистируют. Не падайте духом.

Бедная матушка не могла не верить полковнику. Прокурор-полковник лукавил, а лучше сказать - врал: он прекрасно знал, что никого у нас в те времена, кто увидел короля голым и кто за это наказан, не прощают, потому что прощать было не за что.