III. Бегство

 

Накануне целый день был дождь. Горы были закрыты низкими густыми тучами.

- Если завтра не уйдем, - мрачно сказал муж, - надо просить о продлении свидания. В этом, наверное, откажут, но пока придет телеграмма, нужно воспользоваться первым сухим днем и бежать. Завтра день отдыха, я могу не выходить на работу, и меня не хватятся до следующего дня. Но в такой дождь идти трудно.

Он ушел на пункт и увел с собой сына. Я в десятый раз пересмотрела все вещи. Самое необходимое не укладывалось в три рюкзака, из которых два должны были быть легкими. Сахар, сало, рис, немного сухарей; считали, что идти не менее десяти дней, а нас трое. Необходимо было взять хотя бы по одной перемене белья и по непромокаемому пальто. Нет, ничего у меня не получалось.

Вечером ветер переменился, и все в деревне стали собираться наутро в поход. Муж вернулся с работы, и, когда мальчик уснул, мы принялись опять все пересматривать.

- Портянки запасные нужны для всех. Разорвала две простыни, накроила портянок, - рюкзаки еще больше разбухли.

- Надо убавлять что-нибудь, - говорит муж.

- Сахар?

- Нет, сахар - это самое существенное. Соли достаточно?

- Вот соль. Я не представляю себе, сколько нужно соли на человека.

- Я тоже.

- Сало соленое?

- Но мы будем варить грибы.

Мне казалось странным, как это при бегстве собирать грибы.

- Надо клеенчатые мешки для соли, сахара, спичек.

Я села шить, до крови исколола себе пальцы, потому что шить никогда не умела.

Мы провозились до поздней ночи, бесконечно укладывая и перекладывая.

Зачем волнение так мешает людям в трудные минуты? У меня разболелось сердце, у мужа - спина. Пришлось лечь, не кончив укладки. Но только я легла - сон прошел. В комнате было невыносимо душно. Мальчик раскидался, лежа на полу. Где-то он будет спать завтра? Сегодня еще есть крыша над головой, когда-то она будет опять? Страшно подумать. Вообще страшно.

 

Я уснула, когда старуха за стеной стала растапливать печку. Прошла, казалось, минута, и надо было вставать. Мальчик убежал на залив умываться.

- Скорей, надо уложить последнее, - торопил муж. - Когда сказать сыну?

- Потом, в дороге.

- Но как объяснить наши рюкзаки?

- Сказать, что едем на экскурсию, останемся там ночевать. Я то же скажу хозяевам.

Вижу, муж смотрит на меня сердито.

- Что такое?

- Платье. Синее. Его будет видно за версту.

- У меня нет другого.

- Это ужасно, что мы не подумали.

- Я надену коричневый фартук.

А им только что, вместо занавески, завесили окно, чтобы соседи не обратили внимания, что нас нет.

Какая это была лихорадка! Казалось, мы никогда не успеем и забудем самое нужное. Сели пить чай.

- Ешьте, ешьте, - говорил нам отец, а сам не ел. Когда кончили чай (сколько раз мы потом вспоминали сковородку с недоеденной рыбой!), мальчик пошел выкачивать воду из лодки, муж остановил меня.

- Так уходить нельзя: все раскидано. Именно такой вид, что бежали. Если кто увидит, могут понять, в чем дело.

Начали прибирать, мыть посуду, которая должна была достаться ГПУ. В тесной комнате мы толкались, мешали друг другу, не справляясь с волнением.

- Ну, скоро вы?

Пришел мальчик.

- Вся деревня разъехалась. Папка, парус-то брать?

- Бери. Сейчас идем. Снеси вот рюкзак. Надень. Не тяжело?

- Нет. Если не очень далеко нести.

Он ушел, мы переглянулись. Это был рюкзак сына.

- Ксероформ взяли?

- Нет.

- Где он?

- Не знаю.

Начинаем искать. Ксероформ пропал, как заколдованный.

- Ничего более дезинфицирующего нет?

- Нет.

 

Муж был в отчаянии. Ксероформа так и не нашли. Уже в пути вспомнили, что он остался в кармане пальто, которое в последнюю минуту решили не брать.

Опять получился беспорядок, а время бежало.

- Где компас?

- Я принесла его сюда, положила на стол.

- Нет его здесь.

Меня охватил суеверный страх. Я же знаю, что принесла его сюда. Компас - это страшная вещь в руках заключенного. Найдут - это верный расстрел, потому что ГПУ считает это неопровержимым доказательством, что готовился побег. Так как во время свидания ГПУ часто делает обыск, чтобы накрыть, не привезено ли что-нибудь недозволенное, пришлось прятать компас особенно тщательно. Я положила его в кладовой, в лукошко, между луковицами, завернув в бумагу. Но хозяйке понадобилось лукошко, и она вытряхнула лук на пол. Не знаю, что я пережила в этой кладовке, пока нашла свой комочек, закатившийся под кадушку. Теперь он опять пропал.

Уже в отчаянии я подняла фуражку мужа, компас лежал под ней. И опять муж отдал его мне. Он верил, что это я веду их с сыном, а я была грузом, тянувшим их к гибели. Я взяла компас. Кармана у меня не было. На голове был повязан крестьянский платок, чтобы издали я не обращала на себя внимания. Я завернула компас в угол платка и затянула узлом.

Какой злой дух научил меня так поступить?

Теперь все было готово, и этот кров пора было оставить. Мы стояли взволнованные. Сейчас будет сделан первый шаг к новой жизни... или смерти.

Вышли. Аккуратно закрыли дверь нашего последнего приюта; притворили дверь избы, как наказали хозяева, которых с раннего утра не было дома. Поселок был пуст: только совсем малые ребята играли на дороге, возились, как куры, и дряхлый старик сидел на завалинке.

- Наконец-то! - с упреком встретил сын. - Ты смотри, папка, как ветер меняется. Куда мы поедем?

Он и не чуял, куда мы поедем на самом деле.

- Вглубь залива, на запад.

- Так и есть, ветер прямо в лоб. Парус ставить нельзя, - ворчал сын.

- Пойдем на веслах, может быть, за мысом переменится.

Сели, отплыли. Мальчик взял рулевое весло. Эти дни отец при-

 

учал его править, но делал он это еще очень плохо. Ветер дул нам навстречу, отлив гнал воду против нас, лодка двигалась медленно. Никакой непосредственной опасности нам в данное время не грозило, но надо было пройти на веслах около двадцати километров при противном ветре. Кроме того, любая встречная лодка, заподозрив что-то неладное, потому что многие знали мужа как заключенного, тем более, что карбас, угнанный нами - услоновский, могла нас остановить и погнать назад. А мальчишка, ничего не понимая, радовался прогулке, чудной погоде, болтал и егозил на руле. Муж раздражался и беспокоился. Я пересела на руль. Управлялась я с ним еще хуже. Меня окликали то муж, то сын. Я мучилась и молчала, только раз резко дернула головой, и увидела, как компас, завернутый вместе с картой, медленно погрузился в глубокую воду. На плече у меня лежал пустой уголок развязавшегося платка.

- Что? - испуганно спросил муж, не смея поверить тому, что случилось.

- Компас... и... карта, - ответила я, задыхаясь.

- Судьба такая, - сказал он, печально и ласково глядя на меня.

- Мама, что ты скисла? Велика важность, потопила компас, другой купим, как домой приедем.

Я не отвечала. Я чувствовала себя очень скверно: передала сыну весло и села на дно лодки. Голова кружилась. Перед глазами стояла зеленоватая, темнеющая в глубине вода, и в нее погружалась тяжелая металлическая коробочка. Все, что казалось простым, - направление на запад и в конце этой линии Финляндия, все это тоже закрылось, как темной водой. Вернуться? Разве это не безумие идти без компаса и карты? Если бы я могла опуститься в зеленую воду вслед за компасом и этим купить жизнь и удачу им двоим, которых я губила! Глупо думать об этом: с судьбой договоров не заключают.

Мы плыли уже четыре часа. Четыре часа муж греб без смены. На руках у него набились водяные мозоли, на одной руке кожа лопнула, стертая до крови. Сердце устало, он задыхался. У последнего заворота мы остановились передохнуть и заглянуть в конец залива, откуда мы должны были начать наш пеший путь. Как будто там не было никого. Ветер упал. Вечерело.

Мальчонок, которому надоело сидеть, вышел из лодки и нашел себе забаву: сделал из тростника насосик и, набирая в него воду, брызгал струйками на стрекоз, которые качались над берегом. Глупыш ты мой! Не знаешь, доведем ли тебя живым, а ты за стрекозами гоняешься!

 

- Как быть? - спросил меня муж. - Может, вернуться?

- Думай сам. Если считаешь, что можно идти без компаса и карты, - я готова.

- Если будет солнце, я всегда определюсь по часам, направление не потеряю. Днем - двумя позже, но в Финляндии мы будем.

- Тогда идем.

Мы вышли из-за мыса. Залив стоял гладкий, без блеска, без ряби. Солнце заходило за гряду, края ее светились, как золото. Лес сливался в общую темную массу. Было необычайно красиво, тихо. Близкой казалась первая достигнутая цель, сейчас выйдем на берег, бросим лодку... И вдруг по глади залива резанули громкие человеческие голоса. Это косцы вернулись на вечернюю стоянку и, завидев лодку, зазывали нас к себе или просто обменивались замечаниями. Мы повернули в другую бухту, но и там, в самом конце, маячил силуэт рыбака: он ставил сети и, не спеша передвигался то туда, то сюда.

Одна надежда была на то, что этим людям в голову не могло прийти, что мы беглецы: с женой, с ребенком еще никто не бегал. Мы переждали в тростниках. Действительно, рыбак закончил свое дело и отплыл, другие были заняты ужином. Тогда муж подгреб к одной тропе и оставил там парус, якобы спрятанным, но все же заметным; потом отвез нас к другой тропе и высадил, сам же отъехал на лодке далеко вдоль берега и тщательно привязал ее, чтобы она не имела вид брошенной. Лучше было бы потопить ее, но это не так просто сделать с большой промысловой лодкой.

Было около девяти вечера, когда все эти меры спутать наши следы были закончены, мы надели рюкзаки и пошли по неясной тропе, заваленной сучьями и целыми деревьями. Мальчик притих: он понимал, что что-то неладно, но боялся спросить. У меня не было возможности думать о чем-нибудь: мешок давил мне спину, ноги путались в кочках и ветках, я задыхалась и следила только за тем, чтобы не упасть. В лесу было парко и душно. Щеки горели, во рту сохло, мучительно хотелось пить, а муж торопил:

- Скорей, скорей, - он боялся, что те, кто нас видел, еще могут одуматься и погнаться за нами.

Так мы шли около часа. Лес погрузился в ровный сумрак, но настоящей темноты не было.

- Отдохнем тут, попьем, - сказал отец весело, но страшно тихо

- Где же мы ночевать будем? - спросил мальчик, так же тихо, подражая отцу.

 

- Милый, мы сегодня не будем ночевать, - сказала я. - Мы идем в Финляндию, бежим из СССР.

Мальчик взглянул на меня и в волнении склонился к отцу на плечо.

- Папочка, бедненький!..

Мальчик не знал, что сказать: ночь, дикий лес, нельзя вернуться домой, надо идти в чужую страну. Он понял только, что это было ради отца, что в этом будет его новое страдание и надежда.

- Милый мой, придется тебе потерпеть, - говорил отец, лаская его. - Трудный у нас будет путь, но если уйдем, будем свободными людьми, без ГПУ.

- Пойдем, - сказал он.

Когда мы поднимались с мшистых кочек, и я откинула вуаль, заменявшую мне накомарник, чтоб выпить еще воды, отец и сын уставились на меня с полным отчаянием.

- Что такое? - испугалась я.

- Отек. Все лицо в ужасном отеке, глаза, рот, все. Как сердце? Господи, что нам делать?..

- Мамочка, миленькая, что с тобой? - шептал мальчик, гладя мне руки.

- Ничего особенного. Вы оба с ума сошли. Надевайте мешки и идем.

- Нет, ты снимай мешок.

- Мама, снимай, мамочка, отдай мешок, - шептал мальчик, чуть не плача.

Я с горем спустила с плеч рюкзак. Муж надел двойной груз: один на спину, другой на грудь. Тяжесть эта была непосильная. Я не знаю, чье сердце вообще было хуже, его или мое, но радость освобождения, поддержка сына делали ему все легким. На следующих привалах он рассказал сыну о наших планах.

- Сегодня ночью надо уйти как можно дальше. Завтра нас хватятся, дадут знать ГПУ. У них есть катер, и залив они пройдут в какой-нибудь час-два. Нам надо пройти тропу и свернуть в горы, тогда нас не найти.

- Папка, а Финляндия далеко?

- Далеко, милый. Километров семьдесят по прямой линии, а нам, может быть, придется сделать и всю сотню.

Опять пошли и в полночном сумраке потеряли тропу, которая нам еще была нужна, так как давала возможность выиграть время. Мальчик испугался, и когда отец ушел на поиски тропы, стал мне жаловаться, что заболел и дальше идти не может.

 

- Ляг, закройся с головой в пальто, чтоб не кусали комары. Вернуться нам нельзя, потому что отца и меня тогда расстреляют. Спи!

Он свернулся и уснул. Это был единственный момент, когда он обнаружил слабость. Желание быть дома, спать в постели, а не шагать по мрачному, сырому лесу было так естественно. Больше мы не слыхали от него ни одной жалобы.

Так мы шли всю ночь. Только когда из-за хребта стала заниматься заря, мы решились прилечь, отдохнуть.

- Сапоги непременно снять. Портянки повесить просушить. Самое главное - беречь ноги, - учил отец.

Пока мы исполняли все, что нужно, мое сокровище безмятежно спало. Мне не дали уснуть перебои сердца. Мысль, что затеяли мы непосильное, тревожила и сквозь усталую дрему. Сколько можно нам отдохнуть - час, два? Дождь вывел меня из сомнения: пришлось будить мужа, спасать портянки, обувать мальчишку. Я его расталкивала, он валился мне головой в колени и опять засыпал, разогретый, теплый, несмотря на то, что лежал на голой земле.

- Уже пять часов. Здесь потеряли два часа. Скорей, скорей, - торопил муж.

За нами еще не гнались, но мы были еще на тропе, в опасном людном месте.