- 47 -

Репортаж № 3

ДЕТКИ В КЛЕТКЕ

 


Прошло полгода.

Время - май 1938

Возраст - 11 лет.

Место - ст. Океанская


Все мы Сталиным воспитаны

В родном своем краю.

                              (М. Исаковский)


 

 

Удар по лицу был не очень-то сильным, но неожиданным, а потому - ошеломляющим. А вслед за первым ударом - еще! Еще!!

- За что!? - только и успеваю вскрикнуть я  закрывая лицо и забиваясь в угол сортира. Надо мною огольцы Блэк и Штуцер. Огольцы, как огольцы, лет четырнадцати, из старшей группы. Нормальные огольцы... веселые, начитанные... Какая же муха их укусила?!

- По поручению Присяжных... - начинает Блэк уставную форму приглашения на Присягу...

- Ты, Монтекриста, не пузырись, - перебивает его Штуцер, - сам виноват - напросился на дополнительную присягу... не будешь пацанов агитировать! - и добавляет утешая: приложили-то самую малость, только- только, чтобы не забыл про Присягу, как полагается при приглашении...

-Жди присяжных в Зале Ожидания с началом мертвого часа! - заканчивает Блэк уставную форму Приглашения на Присягу.

Так горько начался у меня сегодняшний день. А, однако, фискальное дело у огольцов поставлено не хуже  чем в НКВД! Только вчера после отбоя рассказывал я пацанам про книжку Том-мазо Компанеллы "Город Солнца", а уже утречком поздравили: бац по морде! Нарушение Присяги... ишь, как оперативно! Но - не справедливо же! Никакой я не Павлик Морозов! Впрочем, с Павликом Морозовым тут бы чикаться не стали. Никто бы его не бил по морде и в правилку бы не приглашал, просто нашли бы его утречком в сортире повесившимся. И ничего тут не поделаешь - все правильно, потому что против страха есть только одно средство - еще больший страх  да такой, чтобы всякий предыдущий страх был бы совсем уже не страшен!

Как только начинается мертвый час, залезаю я в укромный закуток, который образовался в коридоре после перепланировки усадьбы. Это и есть "Зал Ожидания" - единственное местечко в ДПР, где можно посидеть в одиночестве, " пребывая в состоянии сосредоточения мысли и духа", как предписано инструкцией подготовки к Присяге. Таков ритуал. И пацанам ко мне подходить строго настрого запрещается, потому как перед Присягой полагается мне заниматься только "мыслительным процессом", усиленно думая про свою прошлую жизнь "для духовного очищения перед вхождением в будущую".

Прошлая жизнь оказалась у меня не настолько длинной и содержательной, чтобы о ней долго думать, да и вши мешают задуматься: зудят и зудят. Зато - развлечение " в минуты жизни трудные  когда на сердце грусть... " Удобное развлечение: не позабудешь про него и всегда при себе. Нащупаешь ее, родимую, единокровную  положишь бережно на ноготь  а другим ногтем осторо-ожненько надавишь... чик! и брызнуло! Очень приятное занятие и полезное для нервной системы. От любых мыслей отвлекает. А вот научиться бы ни о чем не думать! А, может быть, научиться заодно и не жить? Очень уж противно жить так каждый день...

Зябко… Язва какая-то на щеке гниет и чешется...

Все-таки, постепенно я задумываюсь, и мой наголо остриженный кумпол начинает наполняться обрывками кое-каких мыслей. Сперва приходят обидные: "Ну и кому же от этого кисло, что я в коммунизм верю? Да хоть сто раз я буду Присягу принимать, а в коммунизм все равно буду верить!.."

Потом, когда надоело обижаться, пошли мысли грустные на тему: «У него было только короткое прошлое, мрачное настоящее и неведомое будущее».* Это - цитата из той книги, из-за которой кликуха ко мне прилипла "Граф Монте Кристо". Я эту книгу в ДПР притаранил. И теперь у всех клички  как клички  а у меня - с подначкой: "Ва-аше сия-ательство"! А если бы не эта книга - звали бы меня  наверное  просто- "Рыжий". Кликуха солидная, вполне приличная и со школы еще привычная.

А мама звала меня - солнышко... И папа маму так же звал... хотя мама и не такая рыжая, как я...

Вот уже полгода, как папу и маму забрали, а я все о них думаю. И о чем бы ни начинал думать - все к ним возвращаюсь. В детстве я козла видел за столб привязанного. В одну сторону побежит козел - веревка наматывается и к столбу его притягивает, тогда он в другую сторону бежит, а результат тот же. Пацаны говорят, нельзя о ро-

* Дальше цитаты из книги А. Дюма «Граф Монте-Кристо» приводятся курсивом без ссылки на источник.

- 48 -

дителях много думать: от этого с ума можно сойти.

Легко говорить: думать - не думать. А если мысли сами, будто вши, ползают, куда захотят... и кусают именно там, где больнее и больше расчесано. «Граф Монте-Кристо сидел, подавленный тяжестью воспоминании...» Граф … никто бы и не заметил моего пришествия в ДПР, если бы не граф этот...

В комнате политпросвета стоит конторский шкаф с отломанной дверкой. Называется этот шкаф очень солидно: "Библиотека ДПР". В шкафу, вперемешку с прошлогодними газетами, лежат, еще более древние , чем газеты, разрозненные журналы "Коммунист", полсотни экземпляров детского издания "Биографии И. В. Сталина" и полсотни экземпляров "Биографии В. И. Ленина" - тоже для детей, только другого формата. Никому в голову не приходило чинить дверку, за которой хранились такие библиографические ценности. Правда, газеты постепенно растаскивались на гигиенические нужды, но на биографии вождей никто не покушался - жесткая, лощеная бумага отпугивала.

Но в тот день, когда узник замка Иф, протиснутый сквозь решетку, предстал перед восхищенными взорами узников ДПР НКВД, из "Библиотеки" враз исчезли почти все "Биографии И. В. Сталина", хотя "Биографии В. И. Ленина" продолжали спокойно пылиться на прежнем месте. И будь воспитатели повнимательней - как бы порадовались они стремительному взлету идейности в младшей пацанячьей группе! Пацаны теперь не только в комнате политпросвета, но и в спальной, а некотрые во время прогулки, вместо того, чтобы поиграть в пятнашки или лунки, горящими от любопытства глазами впивались в строки "Биографии И. В. Сталина".

Конечно, если нас не утюг прогуливал. Воспитатель по кликухе утюг, методику прогулок почерпнул из неиссякаемого кладезя армейской мудрости, по которой надо не только поровну есть, но и поровну гулять: шаг в шаг и больше ни на шаг. Хорошо еще, если прогуливает он нас строем, но часто выстраивает в одну шеренгу, поворачивает "направо!" и гоняет нас гуськом бегом все быстрее и быстрее вдоль забора по всему периметру двора. утюг в армии так три года гулял, а теперь мы за это расплачиваемся.

И теперь под подушками пацанов хранятся тоненькие книжки на обложках которых изображен юный Джугашвилли, который тоже, не расставаясь с книгой, так бодро чешет на высокую гору, будто бы его утюг прогуливает...

Интерес к таинствам биографии Великого Вождя оказался заразительным и вслед за пацанами на том же самом месте чеканулись и солидные огольцы из старшей группы. Даже шестнадцатилетние парни клянчили у пацанят детское издание "Биографии И. В. Сталина". А некоторые, понахальнее, выхватывали заветную книжечку из рук зазевавшегося пацанчика, отделываясь расхожей шуточкой:

- Брось, а то потеряешь!

А если бы воспитатели оказались еще более наблюдательными, они бы уж точно уверились в том, что и пацаны, и огольцы свихнулись от любви к Вождю Народов, потому что каждый, прочитав от корки до корки "Биографию И. В. Сталина", тут же спешил поменять ее на ... точно такую же "Биографию И. В. Сталина" и опять начинал ее читать от корки до корки с таким же интересом, потому что между одинаковыми корками с изображением юного Джугашвилли были аккуратно вклеены листы из книги "Граф Монте-Кристо"! С моего согласия, пацаны расчленили Графа на равные дольки по сорок страниц в каждой. Зато, после такой операции, каждый из нас получил возможность, не дожидаясь других, читать свою долю "Графа Монте-Кристо". К несчастью для "Биографии И. В. Сталина", ее формат идеально соответствовал формату страниц "Графа". И наверное, ни одну книгу в мире не читали с таким интересом, перечитывая по нескольку раз подряд, и в такой фантастической последовательности. Каждый начинал с того, что ему досталось и продолжал читать те дольки, которые ему удавалось выменять на свою дольку. Зато эту книгу, единственную книгу в ДПР, читали сразу все! А многие из пацанов говорили, что так даже интереснее читать, если не знаешь не только то, что еще будет, но и то, что уже было до этого. Только одно огорчало всех: приключения Графа прерывались в дольках слишком уж неожиданно...

Полюбившиеся дольки пацаны по нескольку раз перечитывали и многие из нас по любому поводу теперь так и шустрят цитатами из "Графа". А так как каждый раз читали мы и перечитывали эти дольки в разной последовательности, то от этого все интриги Графа, и без того хитро закрученные Дюма, в головах пацанов еще раз перекрутились самым фантастическим образом и у каждого в той последовательности, в которой он их читал. И теперь после отбоя, когда свет выключат, есть у нас о чем поспорить: каждый излагает свой вариант интриг, и я уверен: у многих из нас эти варианты получились еще интереснее, чем у Дюма...

Неожиданно в "Зал Ожидания" заглядывает дежурный воспитатель по кликухе утюг. Под пристальным взглядом его крохотных глаз, я цепенею, как кролик перед удавом. Вероятно, чем ниже интеллект удава, тем сильнее его воздейст-

 

- 51 -

загадка природы!

Изнывая от любопытства, с завистью наблюдали мы, как двое старших огольцов помогая киномеханику, таскали таинственные круглые коробки, железные ящики, звуковые динамики и Наконец-то, сам кинопроектор. Если бы и нам пацанам, разрешили!.. Плохо быть маленьким...

- Семья Опенгейм? - Семья Опенгейм! - Только и слышалось со всех сторон. И все гадали что к это за семья?

Стемнело быстро и рано, потому что опять забарабанил по окнам обычный для Приморья, нудный майский дождик. Все уже было готово, в комнате политпросвета пацанов посадили поближе к экрану, огольцы расселись позади на сдвинутых столах. Пришли и воспитатели, сели на стульях подальше от нас, чтобы вшей не нахватать. Только Таракан не пришел. Или во Владик мотался, или кирнул крепко и спать залег.

Застрекотал кинопроектор и в том же ритме застрекотали пацанячьи сердца, готовые выпрыгнуть от нетерпения. Луч света уперся в экран, очертив на нем ослепительно-белый квадрат. И мы перестали дышать. По экрану побежали зиг-заги... полосы... мелькнула какая-то звезда.. и, вдруг неестественно резко зазвучала громкая бравурная музыка и перед нами распахнулась, с высоты птичьего полета. Красная площадь. Мы поняли, что это- киножурнал. Но ощущение восторга от того, что это - тоже кино, уже захватило нас, приподняло над площадью, понесло на крыльях радости... Ведь мы же смотрели кино! Кино!! Кино!!!

А кинокамера уже наезжает на мавзолей, где плечом к плечу стоят добросовестно откормленные советские вожди. И пока кинокамера рассматривала оплывшие физиономии каждого из них, я вспоминал, как однажды ночью пацаны заспорили о том: что такое Мавзолей?

Конечно, все мы прекрасно знали, что Мавзолей - хранилище для трупа Ленина, так и не похороненного в назидание потомкам. А не странно ли жить в таком городе, посреди которого лежит непохороненный покойник? Даже если он "под колпаком". Но тем пацанам, которые говорили, что Мавзолей - это и есть могила - возражали: почему же могила не на кладбище, а в центре шумного города? А если Мавзолей все таки могила, то какого же рожна по праздникам публично, перед всем народом, вожди наши на этой могиле притоптывают радостно, и с ликующими криками лапушками машут?

Пока вспоминал я пацанячьи споры, по экрану замаршировали широкими мужскими шагами мускулистые физкультурницы в белых тапочках и белых трусиках. Оператор умудрился снимать их снизу вверх и от этого казались физкультурницы мясисто-страшноватыми. Во весь экран шагали огромные мускулистые бедра из натренированного мяса.

А вверху, над этим физически культурным мясом, ненужно маячили жалкие отростки - безлико-кургузые от короткой стрижки головки. Ощущение счастья от такого кино сменилось раздражением. Завертелись пацаны, зачесались, зашептались. Но ждем терпеливо, когда же это торжество первомайское закончится.

И вдруг! - прет на экран народная масса с плакатами. Кинокамера обшаривая толпу объективом, останавливается и любовно смакует каждый лозунг: " Смерть врагам народа!" "Да здравствует НКВД!" "Нет пощады изменникам Родины!", " Сотрем...!", "Выжжем...!"... и так далее, и так далее...

Чтобы не портить себе настроение, стараюсь я не смотреть на эти, адресованные нам и нашим родителям лозунги, где каждое первое слово подсказывает все остальные. А кинокамера все смакует и смакует энтузиазм масс, перескакивая с плакатов на лучезарно-дегенеративные хари демонстрантов. А тут же еще и рисунки и стихи советских поэтов, посвященные "гнусным гадинам", "мерзким крысам" и бесчисленно растиражированные пожелания, вроде: "Собакам - собачью...." Вобщем - полный ассортимент советских пожеланий для нас и наших родителей.

Пацаны сидят на экран глядят. Привыкла "чесеирская порода" к пожеланиям советского народа. Да и нашим воспитателям не лень твердить тоже самое каждый день. А ничего - живем и воспитателей переживем!

Но тут... то ли это темнота так повлияла а то ли просто забылся тугодум Дрын - а то что это Дрын я по голосу сразу же усек - вздохнул он мечтательно глядя на массу народную и этак задумчиво промычал:

- Эх из пулемета бы-ы-ы...

Вот на этом-то месте закончилось одно кино и началось другое...

- Све-ет!! Све-е-ет!!! - нетерпеливо истерично забазлал Гнус, умолкло стрекотание кинопроектора включился свет. Воспитатели выпендриваясь перед Гнусом стали выдергивать пацанов одного за другим из рядов, наугад, сея путаницу и неразбериху.

- Ты сказал? А кто?? Говори!!! - орали они на каждого, отвешивая тут же затрещины, от которых в глазах сразу темнеет - будто бы свет выключается.

Когда воспитатели уже перетасовали нас всех, и им надоело дергать нас поодиночке, огольцов отпустили в спальню, а нас, пацанов, вывели в прогулочный двор и построили. Молча мокли мы под дождем. Воспитатели, пытаясь определить по

 

- 52 -

голосу, стали спрашивать нас по одному. Но мы, сразу же раскусив эту подляну, стали шипеть, будто бы от холода простудились.

Гнус, такой же мокрый, как и мы, распахнул свою пасть вонючую - у него из пасти всегда чахоткой за версту смердит - и затявкал свой воспитательный монолог, который, в разных вариациях, мы каждый день слушаем:

- Я научу вас свободу любить! Понятно? Неча фиксовать со мной, я старый чекист! Еще с Держинским я и не таким писюнам, как вы, рога обламывал! Короче, я вас, шмураков наскрозь вижу контриков вшивых! Знаю, что маракуете, как бы отседа подорвать, чтоб опосля под советскую власть срать! Токо хрен вам - от такой! Понятно? (Гнус показал нам полруки). У меня ж вся энкаведе - по корешам! Понятно? И ни один гаденыш отседа не смоется! Ить где ж те две ман-давошки, которые отседа зимой подорвали? А? Я-то знаю, где! Нюхают они корешки ромашек из-под земли на Второй Речке! Там же, где и родители ихние - гадины мирового имперь-пип-лизьма! Тьфу - мразь и слово - такое же... - харкнул под ноги Гнус и растер ногою. - Короче. От так же и с вами, говнюками... понятно? Помет гадючий! От тут и стоять будете, покеда не сдохните! Понятно? От талды и мне, и усем чекистам родная народная масса токо спасибо скажеть! На-хрена ему-то, народу советьскому на вас, на мразь, на контру, еще и средства раходовать? И кормить вас и содержать, блин... Да будь бы вам по двенадцать лет - я бы не так сейчас с вами поговорил... вы бы у меня все туточки кровью харкали! Понятно? Ить все одно, блин, а вас, контру, надо уничтожать. Рано или поздно, так уж лучше - пораньше. Ить все вы, блин, враги со-ветьского народа, ить яблочко от яблоньки ...кых-кых-кых... мать вашу! кых-кых-кых! - зашелся в кашле, как в яростном собачьем лае. Гнус. Не то от лютой злобы пролетарской, не то от своей чахотки. А мы стояли и про себя молились: сдох бы он поскорее, падла чахоточная! И видимо, не одни мы об этом Бога молили, потому что немного дней осталось Гнусу вонять на этом свете...

Наверное, опасаясь заразы, начальство энкаведешное отправило Гнуса от себя подальше - к нам. Вместе с Тараканом, которому не только чахотка, а и дуст - по хрену. Посчитало начальство, что, лишившись своей любимой чекистской работы - пытать и в затылок стрелять, - быстрее загнется здесь Гнус на свежем воздухе, с нашими молитвами.

Долго мы стояли так промокшие насквозь, на ветру на майском. Гнус уже и материться не мог, только взлаивал хриплым кашлем, как кобель цепной. А нас согревала радость, что Гнус в запале, в злом кураже не бережется - вместе с нами мокнет. А ну-ка - кто кого??!

Потом откуда-то Тараканище бухое возниюк и по-тихому что-то заботало Гнусу. И трясясь о' холода и злобы. Гнус прокашлял в ответ:

- Энти, блин, не передохнут! Чесеиры - тва ри... кых-кых-кых! Самые живучие! Кых-кых., научу их... кых-кых... свободу любить!

Назавтра староста старшей группы Олег Пок ровский - Вещий Олег - проводил с нами занято в комнате политпросвета и, хляя под Гнуса, задавал нам вопросики с подтекстом:

- В своей бессмертной речи старший воспитатель, как и весь советский народ, сурово заклеймил вас, писюнов, назвав врагами народа. Понятно? А теперь, вот, ты! Ты-ты Цуцик! Встать, гаденыш когда тебя воспитывают! Я научу вас свободу любить! Понятно? И перестань чесаться вшивка! Короче, отвечай, говнюк: насколько страшен ты для народа, который, тебя, цуцика вши вого своим врагом величает? Опять не знаешь! Садись, гнида серая, и не лыбся: в следующий раз в кондей сядешь! Понятно? А ну, кто скажет Правильно, Пузырь! Ить раз Великий советский народ Цуцика врагом своим считает, значит мандраж перед Цуциком имеет. Короче, ни Чингизхан, ни Наполеон, не сподобились звания врага народа... где им до нашего Цуцика!...

Впрочем великим этот народ стал только пос ле Великой Октябрьской революции. Только по чему же у великого народа стало все не малым как у Гулливера а наоборот - великим? Если та] дело пойдет и дальше - и Цуцик станет не про сто врагом народа а Великим Врагом народа! То то, шмакодявки...

А теперь переходим к следующей теме. Ну-ка Хорек прочитай во-он тот плакат!

- Дети - будущее народа! - звонко чеканит Хорек.

- Умеешь читать... - одобряет Олег. - А теперь Хорек расскажика своими словами какое будущее светит народу у которого дети - враги народа?

- X... - пискнул Хорек, сдерживая смех.

- Кратко и немножко похабно но политически - вполне грамотный ответ - резюмирует Олег - садись Хорек молодец... А-а-а-а! - это Вещи» меня заприметил - а вы все в мечтах витать изволите Ваше Сиятельство?

Я поспешно вскакиваю с места, опасаясь того, что Олег обсмеет сейчас меня вдрызг. Олег все таки продолжает изгаляться:

- Содрогнитесь мадам и мусье! Перед вами самый страшный враг Великого Советского Народа - Гра-аф Мо-онте-Кристо! - объявляет он торжественно как в цирке.

Все конечно зырят на меня и ржут, им-то

 

- 53 -

лишь бы поржать. Сам знаю, какой я неказистый: маленький нескладный ушастик с лишаем и пол-урыльника... да еще и рыжий... как специально, чтобы посгальнее был... Цирк! Но Олег вдруг посерьезнел и говорит тихо так, со значением:

- Ща, шмакодявки! Нету причин зубки скалить. Он еще вырастет. И не один он Монтекриста в Советском Союзе. Все мы- монтекристы, каждый из нас о мести мечтает! И таких по стране миллионы! Десятки миллионов Графов Монте-Кристо! А теперь - задание на дом для развития фантазии: подумайте каждый самостоятельно: что могут сделать десятки миллионов Монтекристов, если каждому дать по винту? А нам Монтекристам советским, искать тех, кто убил наших родителей кто ограбил нас и лишил свободы кто издевался над нами насмехался над нашими родителями, кто ненавидел нас... нам искать всю эту мразь гораздо легче чем Графу Монте-Кристо. Наши враги не скрываются они и в кино снимаются и плакаты злобные по улицам носят. И уверен я не будь я Вещий что не долго осталось народу свой поросячий энтузиазм перед вождями демострировать скоро сбудется мечта Дрына: "эх из пулемета бы-ы..." Будут и у нас пулеметы... иначе - зря меня кличут Вещим!

И взаправду наш Олег - совсем, как Вещий Олег который был изображен на обложках тетрадок со скрытым антисоветским лозунгом, и лицо такое же: благородное, гордое, вдохновенное, - только помоложе...

Для того, чтобы иметь побольше времени для своих таинственных совещаний, воспитатели охотно поддержали инициативу огольцов из старшей группы - проводить с нами занятия по изучению "Биографии Сталина". И теперь с нами поочередно занимаются то Вещий, то Мотор, -которые не только самые старшие в старшей группе но и самые доверенные огольцы у Гнуса. А втерлись они к нему в доверие демонстративно возжаждав власти, льгот и особенно, дополнительного питания. Вот так появились у нас "паханы". Только не знает Гнус, что большую часть из того съестного, которое перепадает "паханам" с кухни тайком передается тем пацанам которые в этом нуждаются а демонстративная грубость и хлесткие затрещины которыми они щедро награждают пацанов да и огольцов помладше в очередное совещание в кабинете Таракана. Расходятся они с этих совещаний красно-лоснящимися оступаясь на лестнице пересекая двор по сложным кривым и, по пути к своему флигелю опорожняя переполненные мочевые пузыри.

А Таракан "посовещавшись" сперва начальственно распекает дежурного в дежурке а потом мирно разглагольствует с ним же:

- Мы с тобой… ты да я... кто есть? Ик! Воспитатели?... Не-е-е... Ик! - грозит пальцем Таракан а потом - загадочно и конфедециально: - Мы пе-ре-вос-пи.....Ик!...спитатели... Во! Мы что должны? Ик! Во-о-о - создавать послушных строителей ... из вражеских элементов... Ик! Это нервная работа... Только чекисты... и без разрядки тута -ни-ни! Тута, конечно, бывают и пьющие... ик! Но бывают и не пьющие... которые свое уже выпили... Ик!!

Вероятно "непьющим" Таракан считает Гнуса, который не принимает участия в "совещаниях" у Таракана, быть может, по хилости здоровьишка, но, скорее всего, по своим каким-то хитрым соображениям. Давние и непростые отношения связывают Гнуса с Тараканом. Оба в ВЧК еще с Гражданской. Но ни тот, ни другой до высоких чинов не дослужились, хотя у обоих руки по локоть в крови тысяч людей...

Много лет простоватый здоровяк Таракан служил под началом хитрого и вздорно-злобного Гнуса, неприхотливо ворочая за него грязную и кровавую работу палача-чекиста. И все эти годы связывало их чувство солидарности и считались они друзьями закадычными. Их редкостную трогательную дружбу-симбиоз часто ставили в пример другим чекистам, всегда готовым нагадить в карман своему ближнему. Но, по чьему-то начальственному капризу, роли двух друзей вдруг переменились. Самолюбивый и мнительный Гнус попал в подчинение к грубому и глупому Таракану. И хотя Таракан, по старой памяти потакает прежнему своему начальничку завистливый и подозрительный Гнус .никак не может смириться со своим подчиненным положением у того кого привык он считать беспрекословным исполнителем своей воли...

Прошло наверное, уже около часа, как припухаю я в этом "Зале ожидания". "Позабыт, позаброшен..." Этак скоро и мертвый час закончится!?..

- Монтекриста ! На присягу! - втискивается в "Зал Ожидания" оголец по кликухе Шатун. Вот я и дождался... И бреду я понуро вслед за Шатуном по "Светлому пути", как называется темный коридорчик перед сортиром в честь известного кинофильма. А из столовки пацаны уже несут в сортир бюст Сталина. Передав бюст мне, пацаны уходят стоять на стреме. До окончания При-

 

- 54 -

сяги в сортир теперь никто из пацанов и огольцов не зайдет - никто не должен мешать Присяге.

Кроме Шатуна - он самый младший- в сортире еще трое огольцов: Хан, Америка и глава комиссии Присяжных - Макарон. Все они - выборные Присяжные на сегодня и перед ними я буду принимать Присягу будто бы я присягаю перед всеми пацанами и огольцами. Смолят уважаемые Присяжные чинарик один на всех и чего-то лыбятся увлеченные своим серьезным огольцовским разговором. А мне - не до смеха. Но увидев среди присяжных долговязого Макарона я сразу же успокаиваюсь: бить не будут - Макарон не позволит. При Макароне даже на допприсягах еще никого не били.

Докурили огольцы свой чинарик договорили про что-то свое огольцовское и Макарон командует:

- Х-хряй с-сюда Монтекриста! Не д-дрейфь -выдавай сгал по полной норме присяги! - Макарон всегда слегка заикается.

Ну раз со сгала начали значит и "разборки" не будет то есть мне не надо оправдываться ни в чем! И становится на душе хорошо и спокойно...

Я ставлю бюст в раковину умывальника встаю на табуретку как на пьедестал долго и торжественно мочусь на голову Великого Вождя. Специально терпел перед этим... Потом долдоню всякие лозунги которых у нас в ДПР - навалом. Для нашего перевоспитания. Само собой к каждому лозунгу - прицепочка-подначка. И при такой прицепочке любой большой и серьезный лозунг гипнотизирующий миллионы людей сразу же становится до смешного глупым.

Мы все эти подначки на память выучили: иначе присягу не пройдешь. А пока присягу не пройдешь - ни киселя тебе ни компота! Не положено... И никто другой не выпьет а в раковину выльют как после поганого. И дружить с тобой никто не будет - вроде и не человек ты...

Но уж у меня-то насчет прибауточек - полный ажур! Я и сам присочинить способен. И в рифму. Сколько таких прибауточек я другим подарил которые присягу принимали - не счесть!

Для начала я с пафосом провозглашаю: "Учиться, учиться и учиться!" - Выжидаю паузу и мечтательно заканчиваю: - Чтоб на Сталина... помочиться!

С этого лозунга все присягу начинают. Это уже традиция. Но следующую подначку я декламирую свою:

- "Все лучшее - детям!" И вот вам пример:

Надежный, как кича, наш де-пе-эр!

Заржали огольцы. Ага - понравилось!.. Как из пулемета барабаню я серию лозунгов с подначками которые уже все знают. Но не все знают кто их придумал. А я сам догадался что почти все - Макарон сочинил. Он и настоящие стихи пишет. Хорошие умные. Только на наш пацанячий вкус - уж очень... такие... душещипательные... откровенные... у него целая тетрадь свои стихов написана. А так если по литературным нормам - так гораздо лучше чем у Пушкина. Хотя бы потому что про все современное и про нас пацанов... А кроме того - Пушкину писать лепя было. Он при кровавом царизме о чем думал о том и писал. Так-то - каждый сумеет! А вот Макарон умеет писать то о чем он думает такт образом что всем понятно о чем он думает, а придраться нельзя! Потому что всегда можно до казать что Макарон совсем о другом думает, тот кто его обвиняет - понял стихи в меру свое1 испорченности. Вот у него-то обвиняющего мысли по-антисоветски повернуты! Это большой искусство писать так чтобы потом можно было бы оправдаться. Например приписав свои мысли испорченности какого-нибудь персонажа, который от этих мыслей станет жутко отрицательным и потому очень симпатичным читателю, Даже Пушкин так и не овладел этим искусством, отчего были у него неприятности с тогдашним НКВД..

Впрочем мне сейчас не до пушкинских бед мне и своих забот - по горло. И захлебываясь 01 спешки шпарю я лозунги с подначками..:

- Сели партийцы народу на спины: Дескать, "партия и народ - едины!"

- Шаг влево, шаг вправо - стреляет конвой! "Партия - наш рулевой!"

- "Пролетарии всех стран, соединяйтесь!" И в оковах по этапу отправляйтесь!

- Врач, учитель, инженер - каждый каторжанин. "Кадры решают все!" - сказал товарищ Сталин.

- Славит себя ублюдочный сброд: "Да здравствует советский народ!"

- В лагерях и по тюрьмам миллионы людей, "Жить стало лучше, жить стало веселей!"

Много лозунгов разных. Внутри ДПРа все стенки ими увешаны. И как бы ни трудно было это, а к каждому лозунгу подначки придуманы. И не по одной чтобы и выбор был. Есть сгальные подначки есть - серьезные. Сам выбирай на свой вкус! А не нравится - придумывай свою. Но каждый лозунг надо продекламировать без искажений!..

- Жрем кору и лебеду И за это -"Слава труду!"

Выдав скороговоркой еще с полдюжины ло зунгов я начинаю запинаться повторяться v спохватываюсь что все лозунги уже продеклами ровал. Но тут я вспоминаю про подначку сочи неную Хорьком которую он мне сегодня подарто для моей присяги. Хорек - выдумщик и фантазер поэтому и подначка у него не обычная а не восточный манер.

- Городской баран, деревенский баран - Все попали в один каган,

 

- 55 -

Оттуда на весь барбаранят улус: "Да здравствует Союз Рабочих и крестьян!"

Огольцы удивились и заржали. Все новенькое всегда интересно и забавно. И тут, под конец выкладываю я последние свои козыри, только что сочиненные:

-Давит нас "Колесо истории" На прогулочной территории.

Но эффект от этого стишонка кислый. Куплеты на тему "Колеса Истории" всем уже приелись. Не фига, у меня есть еще кое-что. Тот же лозунг с которого я начинал, только с другой подначкой:

Не держим в секрете: "В се лучшее - детям!"

Тому есть наш пример - Наш де-пе-эр!

И, прежде чем огольцы успели заржать над этим стихотворением, я завершаю "поэтический полдник" только что сочиненным стихотворением на тему "Сталин - отец":

Есть у меня и Сталин-отец, И Советская Родина - мать,

Но до чего ж я хочу, наконец, Круглым сироткою стать!

И хотя этот стишок не по лозунгам, а, как говорится, "лирика по идее", но огольцы ржут так что один из дежурных стоящих на стреме заглядывает сгорая от любопытства и просит, чтобы потише, а то в коридоре слышно.

Закончен сгал. Спрыгиваю я с табуретки, споласкиваю бюст, отдаю его дежурным. Теперь - торжественная часть Присяги - Клятва. Опустившись на коленки я медленно и торжественно повторяю за Макароном страшные слова Клятвы о верности Присяге:

- "Я - чесеир Советского Союза перед лицом моих друзей чесеиров клянусь что буду твердо и неуклонно с оружием и без оружия тайно или открыто словом и делом, до последнего дыхания и до последней капли крови бороться за свободу России от коммунистов! Я буду всегда помнить о том что главное мое оружие - непримиримая ненависть к ВКП (б) и ее грязным псам -чекистам! А если предам я хоть одного чесеира делом или бездействием расколовшись под пыткой или случайно проболтавшись то пусть же постигнет меня участь предателя - позорная смерть! Если же узнаю я о том что кто-то из чесеиров стал предателем по любой причине и заложил меня или моих друзей чесеиров то обязан я покарать предателя без сожаления и страха, даже ценою своей жизни. А если не сделаю я это - то сам же я сукой и предателем стану. И пусть тогда постигнет меня смерть от руки чесеира! Да здравствует свобода! Да здравствует Россия!!"

Присяга - это не пионерская игра лажевая. Это всерьез. Каждый же знает что сделают с нами в НКВД если кто-нибудь заложит. Поэтому никому из пацанов не надо знать: сам ли Рябчик в сортире повесился?..

Когда клятва заканчивается Макарон берет меня за плечи легко поднимает с коленок подводит к огольцам. Протягивая правую руку, я невольно морщусь и зажмуриваюсь от предчувствия боли. Хан достает из кармана что-то острое и втыкает в мой палец. Макарон вынимает из под рубашки "Клятву". Это - лист бумаги на котором ничего не написано. Только множество коричневых пятен на этом листе. Я отпечатываю палец своею кровью на "Клятве". Ранка на пальце болит, кровь продолжает выступать, время от времени я ее слизываю и во рту противный соленый вкус крови.

- Клянусь своею кровью, что буду мстить за кровь моих родителей до тех пор, пока в жилах моих будет хоть одна капля крови! - продолжаю я клятву под диктовку Макарона. - Клянусь своею кровью и кровью моих друзей бороться за свободу своей Родины - России от чекистов и коммунистов!

А кровь у меня все капает из пальца. Видимо -перестарался Хан - глубоко ткнул. Я продолжаю слизывать кровь, во рту все противнее... Сердобольный Америка находит какую-то тряпочку, отрывает полоску, туго бинтует палец. Но теперь - уже весь палец болит...

Но это что! По сравнению с огольцовской присягой пацанячья присяга - сгал один! У огольцов присяга страшная. Пацанам про нее они не рассказывают, свои огольцовские секреты в тайне хранят. На всякий случай. А если что и скажут, то так, что вроде бы пошутили - сам понимай! Но кое что знаем мы и про огольцовскую Присягу. Там не сгалом проверяют, а умением терпеть боль, чтобы на допросе не расколоться. И не на Вождя там писают, а на крови клянутся... да не так, как пацаны - не по капельке на бумажку… А смешивают огольцы кровь с водой и пьют... чтобы быть одной крови... как братья.

Не просто огольцом быть. Поэтому и уважаем мы их, огольцов наших, как старших братьев. И они к нам относятся, как братья. В присяге огольцов даже говорится о воспитании пацанов. И наказание предусмотрено огольцу, если пацана обидит, тем более - издеваться будет. Вот если заслужишь - выдадут трепку похлеще отцовской. Да тут же и пожалеют чтобы понятно было что не со зла били а по делу... Чтобы ни один пацан зла не держал.

Клятвой заканчивается Присяга. уходят огольцы а Макарон берет меня за плечи и говорит заикаясь больше чем обычно. Хорошо говорит даже взволнованно как-то:

- Гордись ч-что ты - ч-чесик. Не б-было в России з-звания т-трагичиее и п-почетнее ч-чем сейчас -в-враг н-народа! Может б-быть б-будет к-ког-да-нибудь орден т-такой к-как рыцарский... П-потому что в-врагами н-народа н-называют сей-

 

- 56 -

час с-самых в-верных с-сынов России! Не с-слу-чайных арестовывают, а с-самых лучших! Г-гор-дись с-своими родителями! П-помни - настоящие в-враги России - п-партия черни захватившая власть и уничтожившая миллионы лучших людей!

Помолчав, Макарон заканчивает зловеще:

- К-клятву с-свою  Монтекриста, п-помни в-всю жизнь!..

Пацаны считают самым умным Олега. И гордятся, если Присягу у него Вещий принимал. А я уверен, что Макарон - умнее. Только они - разные. Вещий - резкий и насмешливый. И потрепаться с пацанами он лю-юбит... А Макарон -добрый и серьезный. Только- молчун. Наверное потому, что заикается. Стесняется... И драться не любит. А это иногда - надо... Тут-то у него - недостаточек...

Из сортира иду я рядом с Макароном, и он разговаривает со мной, как с равным, без подначек.

- А ведь я, Монтекриста, т-тоже о коммунизме мечтаю... Но... молчу об этом. Н-не хочу я своей мечтой п-помогать тем, к-кто п-при п-по-мощи этой мечты народ в к-кабалу дуриком загоняет. Не п-пришло еще т-то время, ч-чтобы п-про к-коммунизм говорить. Ч-чтобы к-комму-низм с-строить, надо сперва п-партийцев уничтожить, к-которые рабовладельческий к-коммунизм норовят п-построить... И пусть нас в-вра-гами называют! П-потомки нам п-памятники п-поставят, если мы мир от к-коммунистов избавим. Если с-смогу - с-сам хотя бы одного партийца к-кончу! 3-зубами з-загрызу! 3-завсе... з-за коммунизм - тоже!

«Хотя он произнес эти слова с величайшим хладнокровием, в его глазах мелькнуло выражение жестокой ненависти.»

Мы останавливаемся у "Дороги к счастью" -коридора, ведущего к двери столовой. Через открытую дверь из столовой слышен гомон дежурных из нашей группы и я вспоминаю, что я тоже в списке дежурных по столовой. Макарон дружески подталкивает меня туда...

Мертвый час только что закончился и в столовой начинается послеобеденная уборка. Каждый день дежурные тут чистят, моют, но, как это бывает там, где слишком часто и много чистят и моют - полы и столы, двери и окна  скамейки и стены - все больше и больше зарастают грязью.

Вот только бюст Сталина, который дежурные уже водрузили на место, всегда чистенький - споласкивают его часто. Впрочем и бюст подернулся желтизной, особенно сверху, будто бы Сталин становтся рыжим, как я.

Над бюстом - плакат: "Спасибо дорогому отцу и учителю, родному товарищу Сталину за наше счастливое детство'" Трижды в день перед едой мы выстраиваемся вдоль длинного стола, натощак преданно зырим на рыжеющий бюст вождя и хором базлаем этот дурацкий лозунг. За ухмылочки, или если хило базлаешь - пендель или плюха от воспитателя не заржавеет. А то и хуже: без шамовки оставить могут...

- Ну, чего. Рыжий, задумался? - одергивает меня оголец по кликухе Краб. Он сегодня старший дежурный по столовой. - Поздравляю с Присягой, - говорит Краб шепотом, а затем громко: -Бери тряпку, айда с Капсюлем окно мыть!

Это хорошо, думаю  что окно мыть  а не посуду... Краб строг с пацанами  при нем не пофило-нишь  и я спешу забраться на подоконник. Я выше Капсюля - мне окно мыть  а ему - тряпку в тазике. Настроение у Капсюля почему-то лучезарное  даже противное дежурство в столовой не может его испортить. И Касюль  выжимая тряпку, звонко запевает старинную мальчишечью песню:

Когда я был мальчишкой

Носил я брюки клеш,

Соломенную шляпу

В кармане - финский нож.

Вслед за Капсюлем и я подхватываю разбитной мотивчик:

Мать моя -артистка,

Отец мой - капитан,

Сестренка - гимназистка,

А сам я - уркаган!

- Прекратить хулиганскую песню! - кричит утюг  возникая на пороге столовой.

- А какую же песню можно петь во время работы? - спрашивает Капсюль  изображая глубокий смысл на шухерной физиономии. - Вы  как человек бывалый и опытный  нам скажите нам за это  а мы уж споем  постараемся...

утюг задумывается. Его давно уже заржавевшая от бездействия бестолковка долго  со скрипом перебирает репертуар из дремучего абсурда армейских песен. Но  видимо  даже утюговые запросы не удовлетворяет та тошнотная бредяти-на  которую создали советские песенники для того  чтобы такие же  как и он  утюги  от подъема и до отбоя три года горланили бы одно и то же  вроде: Эй, комроты! Даешь пулеметы! Даешь батарей, Чтобы было веселей!

Так и не вспомнив ничего подходящего  утюг ограничивается несомненно  ценным  но несколько общим указанием:

- Петь песни советских композиторов! Ясно? А еще раз услышу воровскую песню - в кондее

 

- 57 -

допевать будете... певцы!

Уходит утюг, не дожидаясь других вопросов. А вопросы эти так и крутятся в голове. Почему же громадные, коллективы высокооплачиваемых советских песенников не способны сочинить хотя бы одну песенку для пацанов, которую бы пели запросто сак а не по команде? Почему дерганно-бодряческие советские песни никого не радуют? Не потому ли, что нет в них ничего для души, для настроения? Ведь никто, кроме радио, не стал бы такие песни петь, потому, что адресованы все эти песни только заказчику этих песен -Партии, а не людям. А вот старинные воровские песни – «Гоп со смыком", "Мурка", да и множество других, - живут-поживают еще с прошлых столетий.

И переживут они и всех советских композиторов, и их заказчика, и все это дорогостоящее, но никчемное советское искусство. Переживут воровские песни и советскую власть...

Тру я окно и думаю. И пацаны молчат. Тарахтят мисками, звякают ведрами, шоркают тряпками, пыхтят, сопят... сплошной трудовой энтузиазм - вкалывают не разгибаясь...

- Ви-и-хри враждебные веют над нами.

Я вздрагиваю от резкого дисканта Капсюля, но тут же, еще не успев сообразить - что к чему -звонко подхватываю:

Темные силы нас злобно гнетут.

Пацаны оглядываются, кто - с улыбкой, кто - с недоумением, но маршевый, бодрый ритм песни захватывает и их и, один за другим распрямляют пацаны спины и вот уже песня звучит на весь ДПР:

- В бой роковой мы вступили с врагами,

Нас еще судьбы безвестные жду-ут...

В дверях столовой появляются все новые и новые пацаны, подхватывая песню. А вот уже и огольцы вливают в песню свои крепнущие баритоны:

- В битве великой не сгинут бесследно

Павшие с честью во имя идей,

Их имена, с нашей песней победной,

Станут священны мильонам людей...

И песня творит чудо: мы - не робкие запуганные, вшивые чесики... Мы- коллектив! От волны восторга кожа становится "гусиной", как от холода и кажется мне что ветер свободы развевает волосы на моей голове хотя знаю я что наголо острижен...

Стоя на подоконнике я самозабвенно дирижирую мокрой тряпкой не замечая этого но никто на меня не обращает внимания: все захвачены грозным ритмом песни. Поют истово вдохновенно как гимн и ветхое здание ДПР-а содрогается от "Варшавянки" как содрагались от нее когда-то казематы царских тюрем.

И уже каждый из поющих понимает: это же наша песня! Наша! Песня наших отцов! Дедов! Ведь все мы из семей революционеров погибших в застенках НКВД. И это наш наш святой долг -мстить за отцов и дедов! Наш черед!...

- Месть беспощадная всем супостатам,

Всем паразитам трудящихся масс,

Мщенье и смерть - всем царям-плутократам,

Близок победы торжественный час!

Последний куплет мы повторяем дважды и я замечаю что слово "царям" смазывается - многие поют "вождям"!...

Кончилась песня. А все стоят и друг на друга смотрят смущенно улыбаясь: "Ай -да мы!"... И не хочется расходиться, когда чувствуешь рядом плечи друзей-единомышленников.

Месть! Жажда "святой мести" - вот что нас сейчас сплачивает крепче, чем общая судьба, присяга, занятия с вещим Олегом... Месть! Вот - цель, вот - смысл всей нашей жизни!

Плечом к плечу стоят пацаны и огольцы. И лица у них особенные - просветленные лица! С такими же светлыми святыми лицами пели эту песню наши отцы и деды. И под мужественные суровые слова этой песни:

- Наших сподвижников юные очи

Может ли вид эшафота пугать? -

шли на казнь еще до революции друзья и братья наших отцов...

Наверное и отцы наши в эти проклятые дни -дни советской власти - тоже идут на казнь с этой песней! А теперь эта песня наша - чесеирская! Теперь - наш черед! "Наших сподвижников " -миллионы! И, кажется, это понимаем уже не только мы...

- А ну, расходись... расходись! Не мешай тут... дежурным работать не мешай! Ишь - спелись... филармония... - хрипло командует утюг, но как-то не сердито и не напористо, а, вроде бы, ворчит по обязанности.

И Гнус в коридоре стоит. Насупленный... Желваками шевелит под серой кожей. Но- молчит. А, ведь молчит падла! Значит - понимает...

* * *

После отбоя скорчившись под грязным тонким одеялом я... мечтаю. А если уж мечтать то стоит ли себе в чем-то отказывать? И я мечтаю не о путешествиях и не о кладах. Мечты мои страшны и кровавы до нервной дрожи. Это - грозные

 

- 58 -

великолепные мечты! Я мечтаю стать невидимкой или научиться летать. А лучше - и то, и - другое. Чтобы нигде, на за какими Кремлевскими стенами ни одному партийному вождю не удалось бы укрыться от моей жестокой но справедливой мести! Я буду расправляться с вождями только сам... сам! Я никому не уступлю это блаженство: отомстить своими руками!

«Эдмон предавал этих известных и неизвестных ему людей, повинных в его несчастьи, всем казням, какие только могло изобрести его пламенное воображение и находил их слишком милостивыми и, главное, недостаточно продолжительными: ибо после казни наступает смерть, а смерть - если не покой, по крайней мере, бесчувствие, похожее на покой.»

А потом приходит сон который нежно уносит меня в радостный причудливый калейдоскоп фантастических сновидений от которых и на следующий день когда уже забываю что снилось долго еще теплеет в душе трепетный комочек непонятной необъяснимой радости. Потому что чаще всего вижу я в своих снах и папу и маму. И до чего же стыдно мне вспоминать сейчас то, что мог я когда-то обижаться и сердиться на них... а сколько же я доставлял им огорчений своим непослушанием! !..

Но часто снится мне один и тот же страшный сон в котором я сперва просто лечу. И вдруг непонятная жуткая сила подхватывает меня и поднимает все выше выше... Уже дух захватывает от такой страшной высоты! А прямо надо мной вот-вот - уже совсем рядом клубится огромная сизо-черная туча. И внутри этой тучи - что-то очень страшное. И тут я вижу что внизу на земле - папа и мама. Взялись они за руки и бегут куда-то. И смеются... веселые-веселые! А я понимаю что раз они не смотрят вверх - значит не видят что над ними такая туча висит в которой скрыто такое страшное... Туча зловеще клубится все страшней и страшней! А я - между тучей и родителями и меня уносит в эту тучу все выше выше, все дальше и дальше от папы и мамы!

И тогда я наконец-то кричу. Кричу, кричу... изо всех сил кричу!

- Ма-ама! Ма-а-ама!! Ма-а-амочка-а-а!!! и... просыпаюсь. А подушка опять мокрая - слезы... Ну а криком среди ночи тут у нас никого не удивишь - все мы такие... нервные...